Из любви к искусству - Воронин Андрей Николаевич. Страница 12

– Никто из этих ваших СМИ не докопался до правды, – сказала она уже гораздо более спокойным тоном. – Да, занимался бизнесом, ну, убит, похоронен… А что касается следствия, то оно закрылось вовсе не потому, что все выяснилось, а просто потому, что спросить стало некого. По-вашему, это нормально, что Супонев, правая рука Гаспарова, повесился в камере? Думаете, его совесть замучила? Лично мне кажется, что в роли совести на сей раз выступил кто-то из конкурентов или деловых партнеров Гаспарова. Кто-то, кому очень не хотелось, чтобы его имя было названо. И я уверена, что смогу найти этого человека.

– Чепуха какая, – сказал Якубовский, поднимая рюмку. – Давай лучше выпьем и забудем об этой истории.

– Да не хочу я ни о чем забывать! С какой это радости? Чего ради, спрашивается?

– Ради меня, например, – негромко произнес Яков Павлович. – Материал отменный, Варвара, но публиковать его нельзя. Несвоевременно это, понимаешь? Несвоевременно и очень опасно для нас обоих. Пожалей старика. Ни одна сенсация не стоит того, что может с нами обоими случиться. Ты молодая, у тебя впереди этих сенсаций еще будет воз и маленькая тележка… Ну их к дьяволу, этих порнократов. Пусть себе давят друг друга до полного взаимного уничтожения, нам-то зачем в эту бойню соваться? А, Варвара? Ну, я тебя очень прошу.

Варвара зябко повела плечами, резким жестом ввинтила в пепельницу выкуренную всего лишь до половины сигарету и взяла рюмку.

– Я давно ждала, что вы это скажете, – нехотя проговорила она. – Три месяца вы меня за нос водите, дорогой мой Яков Павлович, и вот наконец соизволили высказаться напрямую. Да и то – ну что вы мне сказали? Ничего вразумительного. Одни эмоции. А мы с вами журналисты и работаем не с эмоциями, а с голыми фактами, которым придаем ту или иную эмоциональную окраску по собственному усмотрению. Ну что мне с вами делать?

– Послушаться, – предложил Якубовский. – Хотя бы для разнообразия.

– Почему это я должна вас слушаться? – вяло возмутилась Варвара, вертя перед глазами рюмку с коньяком.

– По трем причинам. Я твой начальник – это раз. Я вдвое старше тебя и желаю тебе только добра – это два. И наконец, я лучше тебя информирован и точно знаю, что из твоей затеи не выйдет ничего хорошего, кроме плохого. Это три. По-моему, достаточно. И учти, что информация, о которой я только что упомянул, абсолютно для тебя бесполезна и очень вредна для здоровья.

– Бесполезной информации не бывает, – еще более вяло возразила Белкина.

– Бывает, – заверил ее Якубовский. – Еще как бывает! У меня же она есть.

– Интересный образец так называемой логики, – заметила Варвара. – По форме сильно напоминает пресловутую женскую логику, изобретенную некоторыми самодовольными самцами исключительно в целях самоутверждения, а по сути – казуистическая белиберда.

– Хорошо сказано, – похвалил Якубовский и залпом выпил коньяк. – Грамотно. Слушай, что ты делаешь в журналистике? В тебе погибает профессиональный спичрайтер. Если ты станешь писать речи для политиков, это будут гениальные произведения. Звучать они будут сверхубедительно, а главное, никакой электорат не поймет в них ни слова.

Варвара фыркнула и тоже выпила.

– Вот именно, – сказала она, подвигая к Якубовскому пустую рюмку. – Вот это и есть главный вопрос: что я делаю в журналистике? Писать мне не дают, а кушать, между тем, хочется постоянно. Я вам не какой-нибудь худосочный мешок с костями, – она потянулась и провела ладонями сверху вниз по своим напоминающим виолончель формам, – мне нужно держать себя в порядке, а для этого нужно не только регулярно питаться, но еще и одеваться, и краситься… А вы меня коньяком поите, как будто я за этим на работу прихожу. Я работать сюда прихожу. Точнее, зарабатывать.

Яков Павлович вздохнул, закряхтел, по локоть запустил руки в выдвижной ящик своего обширного стола и начал копаться там, совершая стесненные движения плечами и время от времени нагибаясь, чтобы одним глазом заглянуть под крышку.

Варвара наблюдала за этими знакомыми манипуляциями с растущим интересом. «Неужели даст? – думала она. – Точно, даст. Интересно, сколько? И с какой радости? Я уже месяц не сдавала ему ничего, кроме заметок для отдела происшествий. За что же он собирается мне заплатить? Дура ты, Белкина. Как это за что? За молчание! Неужели его все-таки подмазали и все эти слезливые причитания – просто способ оставить себе побольше, а мне отстегнуть поменьше? Ладно, посмотрим, в какую сумму вы оцениваете мое молчание, уважаемый господин Якубовский. Продаваться нам не привыкать, но дешево нас не купишь…»

Яков Павлович со стуком задвинул ящик, вынул из-под стола руки и положил их перед собой, сцепив ладони в замок. Из этого замка торчала тощая стопочка зеленых бумажек. Варвара поймала себя на том, что деньги притягивают ее глаза, как сильный магнит, заставила себя отвести взгляд от ладоней главного редактора и с нарочито равнодушным видом закурила очередную сигарету.

– Триста, – сказал Якубовский, кладя деньги на стол.

– Странная сумма, – откликнулась Варвара, заставляя себя не смотреть на деньги, в которых, как всегда, остро нуждалась. – Для милостыни многовато, а для отступного слишком мало.

– Цинизм – оружие слабых, – ввернул Яков Павлович вычитанную в незапамятные времена цитату.

– А я и есть слабая, – сказала Варвара. – Я слабая женщина, а меня здесь затирают, унижают и оскорбляют. На, сиротка, денежку… Мне подачки не нужны, я умею зарабатывать себе на хлеб.

– На хлеб, – фыркнул Якубовский.

– Знаешь, сколько хлеба можно съесть на триста долларов? Ни в одно платье не влезешь. И потом, кто здесь говорит о подачках? Это аванс. У меня есть для тебя работа.

– Ушам своим не верю, – сказала Варвара. – Да неужто? А что произошло? Чью-нибудь кошку переехал самосвал?

– Мне нужна статья о Басманове, – не обращая внимания на сарказм подчиненной, сказал главный редактор. – Хорошая статья, развернутая. Как ты умеешь.

– О Басманове? – Варвара недовольно поморщилась. – Это который с чайником? Да что же тут разворачивать? Ну, эмигрант первой волны, белогвардеец… Ну, удачно женился, хорошо вложил деньги жены, разбогател.

Коллекционер произведений искусства, одна из самых богатых коллекций во Франции. Ну, помер благополучно и завещал своей исторической родине чайник работы Фаберже… Между прочим, бред какой-то: Фаберже и вдруг чайник. Сроду Фаберже никаких чайников не делал. Скоро утюги работы Челлини начнут всплывать. С бриллиантами и изумрудами… И вообще, о чем тут писать? С момента оглашения завещания прошло два месяца, и за два месяца нам этим чайником все уши прожужжали. Меня лично от этого чайника уже тошнит, что уж говорить о ни в чем не повинных читателях?

– Ты все сказала?

– выждав несколько секунд, спросил Якубовский. – Лично мне показалось, что ты хотела поработать. Я даю тебе задание. Задание звучит так: в эту субботу в министерстве культуры состоится торжественная церемония передачи дара господина Басманова российской стороне. Приедут французы, все будет очень официально и торжественно, с речами и банкетом. На банкет нашего брата, конечно, не пустят…

– А вот это вопрос спорный, – негромко пробормотала Варвара.

– Тем более, – согласился редактор. – В твоих способностях я никогда не сомневался. Так вот, все, что я тебе сейчас сказал, изложено в пресс-релизе, разосланном министерством культуры. То есть на эту церемонию из нашего брата-журналиста не придет только ленивый да еще, может быть, смертельно больной. Телевидение, радио и вообще все на свете… В такой ситуации слепить из этого дерьма конфетку сможешь только ты, Варвара.

– Сомнительно, – сказала Белкина. – Но за комплимент спасибо. Разрешаю налить мне еще двадцать граммов. Чем черт не шутит: вдруг вы мне все-таки понравитесь?

– Уволь, – с улыбкой сказал Якубовский, наполняя рюмки. – Ты что, смерти моей хочешь?

– По-моему, смерть в моей постели для мужчины вашего возраста не менее почетна, чем на поле боя, – лукаво сказала Варвара.