Песни мертвого сновидца. Тератограф - Лиготти Томас. Страница 21

Время для звонка.

Там, куда указывал мальчик, действительно оказывается запасная лестница, которая выводит меня в запасной коридор, запасную комнату и, наконец, к запасному входу. По этим проходам я добираюсь до обширного двора, где луна оттеняет силуэт сада, а вдалеке шелестит небольшой лес. Густой газон скрадывает мои шаги, пока я обхожу изысканный фасад дома.

Сейчас я стою на парадном крыльце, между высокими колоннами, под лампой, висящей на конце длинной бронзовой цепи. Я замираю на мгновение, смакуя каждую чувственную секунду. Безмятежные созвездия наверху понимающе мне подмигивают. Но даже эти глаза недостаточно глубоки, чтобы переглядеть меня, чтобы обмануть обманщика, наслать иллюзию на иллюзиониста. Сказать по правде, я очень плохо поддаюсь месмеризации, меня практически невозможно втянуть в рай Гипноса. Ибо я прекрасно знаю, как легко можно провести любого мимо этих сияющих врат, но лишь только вы окажетесь внутри, откроется потайной люк западни. И вы полетите вниз! Я уж лучше побуду слугой, слоняющимся за стенами Лабиринта Месмера, а не его обольщенной жертвой, неуклюже толкающейся внутри.

Говорят, что смерть — это великое пробуждение, выход из мистификаций жизни. Ха! Я вынужден засмеяться. Смерть — это свершение бренности, и — поведаю вам большой секрет — она лишь усиливает человеческое несовершенство. Разумеется, нужен большой мастер, чтобы раскрыть мертвые глаза после того, как их накрепко сшил Доктор Жнец. И даже после эти существа практически ни на что не годны. Как собеседники они чрезвычайно слабы. Не говорят ничего, кроме милых банальностей. Тем не менее польза от них все-таки есть, если только мне удается достать их неуклюжие формы из мавзолеев, госпиталей, моргов, медицинских школ или похоронных домов, куда я с большой изобретательностью проникаю. Когда на меня находит настроение, я рекрутирую мертвецов для представления. Они полностью лишены своей воли и превосходно исполняют все, что я им скажу. Правда, есть одна большая проблема: сделать их красивыми просто невозможно! А волшебников-то нет!

Но зато есть превосходные менталисты, необычайно умелые гипнотизеры. И тогда можно подсказать публике, чтобы она узрела в усопшей красавицу, ошибочно приняла ее за чарующую обольстительницу. Можно сделать хотя бы это.

Даже сейчас я слышу, как эти пошляки из высшего света смеются, танцуют, суетятся вокруг моей обворожительной и мертвой куклы. Мы показали им, кем ты могла быть, Серафита. Теперь пришла пора показать, кто ты есть. Мне лишь надо нажать на маленькую кнопку дверного звонка, чтобы прозвучал колокольчик, который их разбудит, чтобы благовест раскатился по всему дому. Тогда они увидят могильные раны: глаза, запавшие в глазницах, утопленные в гниющей пропасти — этих запутанных глубинах! Они проснутся и увидят, что их красивые одежды заляпаны гнилостной жижей. Они несказанно удивятся.

^{III. Глаз рыси}

Я уже давно настроился на ее психическую частоту, но другие дела откладывали нашу встречу во плоти. Во время стылых месяцев прошлого года я был очень занятым и очень непослушным мальчиком. Соответствующие институции наконец распознали тип, который мне нравится, и молва понеслась из уст в уста, из губ в губы, ярко накрашенные определенными оттенками, по большей части кроваво-красными, но иногда и траурно-черными. Подпольный мир, в котором я вращался, насторожился: не говори с незнакомцами, и все в таком духе. Осторожность подобного рода лишь еще больше подстегнула мои порывы, а количество «пропавших девушек в готических костюмах», как один журналист довольно глупо описал мои занятия, лишь возросло. А потому моя встреча с ней все откладывалась из-за незапланированных препятствий, по крайней мере, так я думал в то время. Но теперь я стоял на тротуаре рядом с местом ее работы. Дверь в убогое здание из шлакоблоков была довольно неумело выполнена в виде замка с зубчатыми мерлонами. Я посмотрел на светофор, который раскачивался на зимнем ветру, завывающем на каждом углу этого пустынного города. Янтарный свет сменился красным. Я снова взглянул на дверь. Она явственно скрипнула, когда я ее открыл.

Внутри меня встретило собрание девушек, развалившихся на чем-то, что походило на старые церковные скамьи, расставленные вдоль стен. Узкий вестибюль искрился красноватым туманом, что казался даже не светом, а скорее электрическим паром. В дальнем углу от входа, у потолка, висела камера наблюдения, присматривающая за всеми нами, и мне сразу стало интересно, как линза объектива переведет эту алую комнату в голубоватые оттенки на мониторе системы безопасности. Впрочем, это совершенно не мое дело. Все мы можем быть электронно вшиты в безумный пурпурный гобелен, и, по мне, это просто замечательно.

Светловолосая девушка в джинсовых слаксах и кожаном пиджаке встала и подошла ко мне. В этом свете ее локоны выглядели скорее как томатный суп или жирный кетчуп, а не как свежая земляника. Она механически поприветствовала меня словами «Добро пожаловать в Дом Цепей» и все продолжала, и продолжала, перечисляя различные услуги, а завершила свою речь юридическим уведомлением, дабы убедиться, что я не из числа служителей правопорядка.

— Определенно нет, — сказал я. — Я увидел в местной газете вашу рекламу, ту, что набрана таким шипастым готическим шрифтом, словно страница из старой немецкой Библии. Я пришел в правильное место, не так ли?

«Это точно», — подумал я про себя.

— Это точно, — эхом отозвалась блондинка в кровавом сиянии, пронизывающем это извращенное заведение.

«Что будет сегодня ночью?» — спросил я себя.

— Что будет сегодня ночью? — осведомилась она вслух.

— Вам уже что-то приглянулось? — одновременно спросили мы меня.

По выражению моего лица и взглядам куда-то в глубину клаустрофобического пространства вестибюля она уже поняла, что мне ничего не приглянулось. Мы были на одной инфракрасной волне.

На секунду мы замолчали, она сделала большой глоток чая со льдом из банки. Именно тогда я осознал, почему так долго сюда добирался. Я приберегал ее напоследок, так как она была редким представителем своей породы. Не дилетантом в делах тьмы и вырождения, а настоящей профи. Вдобавок интенсивность и сосредоточенность ее романтической натуры говорили, что я не проиграю. Снаружи она притворялась суровой и дерзкой, но я все видел: ее нижнее «я» грезило о преследованиях и риске столь же ярких, как у любой готической героини. Я бы мог расстегнуть ширинку и овладеть ею прямо там. Но я рад, что подождал.

Повернув голову, она нажала кнопку на интеркоме, висящем на стене за ее спиной. Голос девушки звучал так, словно она — начальник, раздающий приказы подчиненным.

— Замените меня у двери, — сказала она веско.

Какая ирония! Она — надзирательница этого места, верховная госпожа, директриса школы для плохих мальчиков.

Она снова повернулась ко мне и смерила взглядом фиолетовых глаз. И что сказали мне эти глаза? Они поведали о жизни, которую их обладательница вела в фантазиях: в готической сказке о баронессе, лишенной титула и наследства крупным мужчиной с кустистыми бровями, которые он иногда посыпал блестками. Этот блескобровый злодей, что однажды весной вышел из леса, пока она искала убежища в монастыре кармелиток, намеревался ввергнуть баронессу в свой плен, лишив состояния. Но высокорожденная леди не уступит никогда или же только тогда, когда будет готова. И теперь большую часть своего времени она проводит, призраком бродя по барахолкам и магазинам подержанных вещей, пытаясь вновь собрать свои аристократические аксессуары и предметы, рассеянные по миру коварным поклонником. Пока у нее все получалось, она умудрилась собрать многие из вещей, утерянные из-за махинаций злосердечного лиходея, который со временем неминуемо овладеет ее телом и душой. В коллекции баронессы есть несколько платьев ее любимого монашеско-черного цвета. Каждое из них сильно сужается под грудью, а на уровне талии расходится колоколом. Лиф застегивается пуговицами от груди до самой шеи, которую обхватывает полоса черного бархата, заколотая жемчужной брошью. На запястье тонкая цепочка с медальоном в форме сердца, внутри него — водоворотом закрученный локон светлых волос. Разумеется, баронесса носит перчатки, длинные и мучнисто-бледные. И извивистые шляпки от безумного шляпника, с ниспадающей вуалью, напоминающей экраны из проволочной сетки в исповедальне. Но больше всего ей нравятся объемные капюшоны, вроде тех, что собираются множеством складок на плечах тяжелых плащей с подкладкой из атласа, сияющего, как черное солнце. Плащей с глубокими карманами как снаружи, так и внутри для хранения драгоценных сувениров, плащей с серебряными шнурками, затягивающимися вокруг шеи, плащей с утяжеленным подолом, которые тем не менее невесомо развеваются под порывами полуночного ветра. Их она горячо любит.