День империи (СИ) - Янушкевич Сергей Казимирович. Страница 69

-Достойнейший из достойных, говоришь? А по моему ты просто грязная, жирная скотина с болезненной манией величия.

Людовик даже не успел вздрогнуть, когда правая рука Виктора резко высунулась из клетки и, схватив его сзади за затылок, с силой вдавила пухлое, свиное лицо между двумя металлическими прутьями. Король пыхтел и его глаза наливались диким ужасом. Он пытался вырваться, но ладонь пленника крепко держала его голову, не отпуская её ни на миллиметр.

-Тысячи голодных и напуганных людей бежали от тебя в Беверли Хиллз и, по их рассказам, твой светлый лик не делал их в Версале ни на каплю счастливее. Таких мерзких и трусливых ублюдков как ты, я уже немало передавил за свою жизнь. Я хорошо изучил вашу сущность. Ты дрожишь, ты боишься за свою шкуру, через минуту ту начнёшь просить меня о пощаде, а когда я тебя отпущу, отбежишь на безопасное расстояние и снова начнёшь выкрикивать свои жалкие угрозы. Мне уже всё равно... - Виктор внезапно убрал назад руку и Людовик 14,почувствовав свободу, рванул назад с такой силой, что не удержал равновесия и покатился по полу, путаясь в свою дорогую мантию,- Беги, зови свою охрану, без которой ты, на самом деле просто пустое место. Я не боюсь смерти. Жаль только когда я уйду, подонки вроде тебя будут по прежнему пачкать собой эту землю.

Тарантул, как обычно, без движения сидел за своим столом, то ли уснув то ли просто задумавшись, когда большие, железные двери напротив вдруг с грохотом распахнулись и три десятка вооружённых людей бесцеремонно вошли внутрь завода. Недовольный взгляд, было, покосился в сторону входа, но это недовольство тотчас сменилось беспокойством и растерянностью, когда он заметил на вошедших пятнистые, меняющие свой цвет костюмы хамелеонов, их чёрные маски на лицах с приборами инфазелёного виденья и лёгкие пулемёты в руках. Хамелеоны входили цепочкой и тотчас, ровными шеренгами строились вдоль стен. Их было больше сотни. Целая небольшая армия, которая очень скоро заполнила собой большую часть цеха. Последним внутрь втащили Якуса, полулежащего в узкой металлической тележке с вытянутыми вдоль туловища руками и отвинченными ногами. Только таким вот образом и можно было транспортировать громоздкую и тяжёлую техноплоть фаталока по тесным тоннелям канализации. Когда тележка остановилась, Якус приподнялся и с отвращением посмотрел по сторонам. Двое механиков тотчас приставили к нему его железные ступни и, оценив сперва высоту потолка, он затем осторожно поднялся и, не спеша, подошёл к Тарантулу. Недавний грозный лидер рабовладельцев от растерянности ещё сильнее вжался в своё кресло. Словно огромная, движущаяся гора, возвышался теперь Якус над худощавым и сгорбленным стариком.

-Где он?

-Он мёртв.

-Покажи мне тогда его тело.

-Боюсь, это невозможно.

-Не играй со мной, ничтожество!!!

Внезапно тяжёлый кулак фаталока ударил по деревянному канцелярскому столу с такой силой, что тот с грохотом разлетелся на десятки мелких частей. Тарантул вздрогнул, побледнел ещё сильнее и в страхе попятился назад от этого разъяренного железного монстра.

-Людовик 14 потребовал Виктора себе, для того чтобы затем казнить его перед толпой в Версале. Я не мог начинать ссору с таким влиятельным рабовладельцем как он.

-Дурак! Ты нарушил данное мне слово из-за какой-то грязной подземной крысы. Предал меня - величайшего офицера Империи ради жалкого подземного царька! Я ждал этого момента долгих семь лет, а ты так просто отпустил его! Как ты мог?! Дурак... дурак!!!

Лицо Тарантула оказалось как раз в прицеле ручной, бронебойной пушки, когда раздался оглушительный выстрел и голова старика кровавым пятном размазалась по стенке позади его. Затем Якус сделал длинный шаг и ударом ноги отбросил в сторону мертвое, бездыханное тело.

-Убить их... всех!!!

Остальные рабовладельцы, стоявшие в другом конце цеха, еще даже не успели достать свои мечи и ружья, когда большая часть из них уже полегла от пулемётных очередей хамелеонов. Другие солдаты Тарантула, услышав звуки стрельбы, начали сбегаться на территорию завода со всех окрестностей. Словно безумные, они бросались на убийц своего хозяина, но смертоносный свинцовый град косил их ещё у входной двери, где они толпились, образовав пробку, и тут же сотнями гибли, так и не вступив в бой.

Через пол часа сражение закончилось. Вокруг валялись целые кучи мёртвых тел, одетых в грязные, черные балахоны. Якус всё еще, словно одержимый, пинал ногами труп Тарантула, а хамелеоны тем временем уже обшаривали свалку, добивая там немногих выживших и уцелевших. Затем они принялись за рабочих. Рабов расстреливали и жгли огнеметами, а они даже не прекращали свою работу. В их лицах не было страха. Они, как и прежде, разговаривали сами с собой, смеялись, ковырялись в мусорных кучах и один за другим принимали свою смерть всё с той же радостной и блаженной улыбкой на устах.

Огромная, многотысячная толпа встретила его тревожным глухим молчанием. Такое количество людей, собравшихся вместе, Виктор уже не видел с тех самых пор как началась война. В их лицах читалось недоумение. Слухи о нём как об освободителе в своё время докатились и сюда - в этот крупнейший рабовладельческий центр всего Подземного Центраполиса. Огромная толпа с сочувствием смотрела на эту прочную, железную клетку, неспешно движущуюся к виселице, и только первые ряды, подогреваемые раздачей пищи и выступлениями фокусников и жонглеров, выкрикивали проклятия и требовали скорейшей смерти бунтовщика.

Виктор поднял голову и осмотрелся по сторонам. Версаль встречал его как преступника, закованного в кандалы и ведомого на казнь. Центром империи Людовика 14 было одно из достопримечательностей прежнего Центраполиса, огромное, размером с крупный стадион, здание подземной оперы. Блеск и нищета, величие и безобразие всего послевоенного мира словно сошлись в этом месте и просто поражали своим необыкновенным контрастом. Две касты, два сословия находились здесь под одной крышей, но между ними была пропасть, еще более глубокая и непреодолимая чем в любом другом рабовладельческом селении. Элита местного общества находилась вверху, на отделанных мрамором роскошных ложах. Они были хорошо одеты, они были довольны жизнью, они смеялись, веселились и вели между собой непринуждённые разговоры. Рабы были внизу и занимали десятки тысяч зрительских мест. Они были голодны, они были одеты в лохмотья, они громко кричали, ругались, вырывали друг у друга волосы и выбивали зубы за те жалкие порции продуктов, что им со сцены с презрением бросали вооружённые охранники.

На одной из лож Виктор случайно увидел знакомое лицо. В окружении своих амазонок, опершись о перила, в изумительном вечернем платье стояла Валькирия и смотрела куда то вдаль. На миг их взгляды встретились и тотчас снова разбежались в разные стороны. Странно. Куда делась та теплота и нежность, что были в ней ещё вчера, когда они вместе, под руку гуляли по её огромной спальне? Теперь она лишь сверху, с необыкновенным холодом и ненавистью взирала на человека, осмелившегося отвергнуть ее, а вместе с ней и весь её прекрасный, благополучный мир. Похоже, она пришла сюда специально для того, чтобы посмотреть казнь этого глупого наглеца. Об этом, по крайней мере, ясно свидетельствовали её глаза, жаждущие мести и крови и лишённые даже малейшей искры сочувствия и прощения. Но даже в таком виде она была прекрасна. Посмотрев на её стройный силуэт в последний раз, Виктор вдруг отвернулся и с силой сжал своё лицо правой ладонью.

"Теперь я мог бы иметь всё: красивейшую женщину на Земле и богатейшее селение Центраполиса к ней в придачу. И пускай я так, до конца и не смог бы по настоящему полюбить ее, но ради своих людей я должен был пойти на этот шаг. Мы объединили бы свои силы, победили рабовладельцев и хамелеонов и начали борьбу с фаталоками. Но я отказался... и где я теперь? Кому я вообще нужен на всём этом свете? Скоро меня повесят под крики толпы, словно преступника, а тысячи людей в Беверли Хиллз через некоторое время снова станут бесправными рабами. Зачем?! Зачем мне нужна эта глупая, бессмысленная гордость? Все равно мне уже никогда не вернуть назад свою Солу. Так почему же было не начать новую жизнь и не двигаться дальше? Я не знаю... Любой человек в Центраполисе сказал бы, что я просто дурак. Он был бы прав. Я по прежнему всё тот же бестолковый изгой, который, похоже, ни смотря ни на что, так и не научился рассуждать словно разумный и зрелый человек".