Точка кипения - Воронин Андрей Николаевич. Страница 35

Он грубо толкнул Комбата в спину. У Рублева голова пошла кругом от обилия вопросов, на которые он не знал ответов. Почему егерь думает, что Комбат бросил ружье? Какое убийство приписывает ему Чащин? За кого вообще его принимает? Впрочем, слова егеря наглядно свидетельствовали о его сумасшествии. Куда актуальнее для Рублева звучали три других вопроса: куда его ведут, что с ним будет и где сообщник Чащина?

Ситуация окончательно запуталась. Еще недавно все казалось легко объяснимым: потеряв сына, егерь тронулся и стал убивать – сначала начальство, а потом любого человека, который оказывался у него на мушке. Теперь выходило, что организатором чудовищных преступлений и исполнителем как минимум последнего убийства был кто-то другой, наверняка человек, близкий егерю. Возможно, именно он подтолкнул колеблющегося Чащина к убийству Ремезова, а затем…

Стоп, стоп. Комбат почувствовал, что разгадка близка. В районе хватало людей, желавших смерти Олега. Взять, к примеру, бывшего председателя колхоза. Они застрелили его, а остальные убийства были чем-то вроде дымовой завесы, позволявшие свалить все преступления на ненормального егеря. Но почему тогда Чащин оказался рядом с убегающим киллером и спас его от преследования? Может, они все-таки сообщники? Чтобы проверить свою догадку, Комбат повернулся к егерю:

– Хорошо выглядишь. Наверное, есть кому за тобой присматривать.

Удар попал точно в цель, однако рикошетом вернулся к Рублеву. Егерь остановил его и, развернув, больно ткнул прикладом ружья под ребра:

– Откуда ты знаешь, мерзавец, говори! Ну что молчишь, тварь, надеешься на своего дружка?

Комбат скрипнул зубами от боли, зато окончательно убедился в верности своей догадки. А слова егеря насчет загадочного дружка Рублева, казалось, ставили окончательный диагноз – ненормален.

Чащин снова грубо толкнул Комбата. Они пошли, ускоряя шаг и временами переходя на медленный бег.

– Куда мы несемся? – тяжело дыша, будто из последних сил, спросил Комбат.

– Увидишь, – зло ответил егерь. – Ты же стрельбу затеял; наверное; опять кого-то подстрелил. Люди искать начнут, а я не хочу им попадаться. Вот ты – другое дело. Скоро отведут тебя в деревню, там за все ответишь. Я взял грех на душу, зарезал Лексеича, так ведь за дело, а почему вы людей, как куропаток, стреляете? Ты за что, гад, Олежку убил?

Тут егерь не выдержал и в ярости ударил Комбата. Рублев даже не заметил боли. Он вдруг ясно понял, что Чащин совершенно нормальный и сильно потрясен смертью людей. Комбата егерь считает преступником, имея на то какие-то основания. Рублев мог попытаться доказать свою невиновность, но он решил отложить это до более подходящего момента, когда его слова будут не жалким оправданием, а подтверждением правоты.

Они остановились на маленькой полянке. В центре ее находился пень, служивший обеденным столом.

Среди ветвей двух стоявших рядом деревьев егерь соорудил шалаш, который можно было заметить лишь как следует приглядевшись. Из вырытой и замаскированной ямы он вытащил копченое мясо, пластиковую бутылку с напитком из ягод и буханку хлеба.

– Прямо не знаю, что с тобой делать. Всякий раз развязывать руки? Вон ты какой бугай здоровый; если улучишь момент, разве я с тобой справлюсь? Может, попостишься несколько дней или из моих рук ягод поклюешь? По совести за твои дела тебя надо сразу пристрелить! Но если я не выдам людям настоящего убийцу, все меня будут считать душегубом. Чего молчишь? Скажи, где винтовку бросил. Отпечатки с нее вытирал али нет? Ты что, язык проглотил?

Егерь плюнул с досады и стал тяжелым охотничьим кинжалом тонко нарезать мясо.

– Отлично заточен, – обретя дар речи, похвалил его Комбат и тут же ядовито добавил:

– Наверное, сталь паршивая, мягкая, как кусок дерьма, поэтому так хорошо и заточилась.

– Сам ты дерьмо, – обиделся егерь. – Я этим клинком с одного удара тебя насквозь проткну.

– Ты лучше попробуй изо всех сил его в этот пень воткнуть. Увидишь, как твой ножик в дугу согнется.

– В дугу? На, полюбуйся! – егерь размахнулся и с выдохом загнал кинжал глубоко в дерево.

– Удивительно! – воскликнул Комбат, мягко шагнув к поднимающемуся егерю.

Он сделал вид, что смотрит на кинжал, и вдруг, резко оттолкнувшись, нанес егерю правой ногой сильный боковой удар в голову. Егерь молча рухнул на землю, отключившись минут на двадцать, а может и больше. Комбат, примерившись, сел на пень и стал перерезать веревки о лезвие. Делать это приходилось осторожно, так как кинжал действительно был острый как бритва. Комбат несколько раз чиркнул себе по руке, к счастью не задев крупных кровеносных сосудов.

Он спешил, но действовал без суеты и постоянно следил за егерем, готовый ударить еще раз, если Чащин придет в сознание. Вот путы ослабли, Комбат напряг мышцы, пытаясь разорвать веревку, но она оказалась на удивление прочной. Он вновь стал перетирать о кинжал грубые, жесткие волокна. Хорошо еще, что егерь загнал кинжал от души, он не шатался, и работа продвигалась быстро. Наконец веревки заметно ослабли, и Комбат освободился одним резким движением. Руки были в крови, она текла из нескольких порезов, образовав на пне ржаво-темное пятно.

"Вот, испоганил человеку его обеденный стол”, – почему-то подумал Комбат.

Он с усилием выдернул кинжал и приложил холодное лезвие ко лбу егеря. Тот слабо зашевелился, но продолжал лежать без сознания. Комбат открыл яму-погреб и разочарованно вздохнул. Там было пусто; видимо, они пришли на одну из временных стоянок, а главный лагерь находился еще дальше в лесу. Пришлось ждать. Наконец егерь открыл глаза и снова закрыл. Он надеялся, что Комбат этого не заметил и хотел, улучив момент, завладеть ружьем или кинжалом.

– Хватит валяться, простудишься, – сказал Комбат. – Нам надо серьезно поговорить.

Егерь с трудом поднялся. Он еще не мог стоять и уселся на прогретую солнцем траву.

– Голова кружится? – заботливо спросил Рублев. – Ну извини, у меня не было другого выхода.

– Зачем извиняешься, подонок? Раз твоя взяла, стреляй. Тебе же нравится убивать людей.

Голос егеря звучал хрипло, он морщился от боли, но, имей такую возможность, впился бы в горло Комбата зубами.

– Я не собираюсь в тебя стрелять, мне хочется поговорить с тобой, кое в чем разобраться.

– Ну конечно, я вам нужен живым, чтобы было кого обвинить в ваших преступлениях. Думаешь, где один труп, там и десять. Может, надеетесь, что я возьму на себя ваши злодеяния, а вы мне за это что-то пообещаете? И не мечтай. Хоть пытайте, ничего не добьетесь. А вас, мерзавцев, лес накажет, только поживите здесь еще немного.

– Складно говоришь. Просто удивительно гладко для лесного человека, – заметил Комбат.

– Я, между прочим, технологический институт закончил, высшее образование имею. Жаль, нас там не учили, как поступать с нелюдями вроде тебя, – сказал егерь и, помолчав, добавил:

– Странно…

– Что странно? – поинтересовался Комбат.

– Видимо, старею. Раньше я людей с первого взгляда определял. Ремезова сразу раскусил – сволочь. Его лизоблюды Бобров и Ледогоров – безвредные мужики, но малодушные трусы. А на тебя гляжу – с виду хороший человек, сильный, надежный, но душа у тебя – как болотная грязь, черная, зловонная. Зачем ты людей убиваешь? Ради своего удовольствия? Или кто-то тебе заплатил? Сейчас многие убивают за деньги, а потом жертвуют церкви тысячи, грехи искупают. Даже профессию такую выдумали – киллер, будто сантехник или бухгалтер.” Ну, чего расселся? Сказано ведь, помогать душегубам я не стану. Хочешь – стреляй, а нет, я вас, гадов, в плен брать не буду. А то взяли моду – бить ногами по голове.

– Не понравилось? Еще раз извини, дорогой. Тебе надо было меньше по лесам шастать и чаще в свою деревню наведываться, тогда, может, с твоей головой все было бы в порядке.

– Не понял! – честно признался егерь. – Какое отношение имеет моя бывшая работа к моей голове?