Степень доверия (Повесть о Вере Фигнер) - Войнович Владимир Николаевич. Страница 13

Мне вдруг стало как-то грустно и одиноко, сам себе я показался жалким, беспомощным ребенком. «Отчего я не женился? — думал я. — Сейчас бы рядом со мной был человек, которому я мог бы пожаловаться на свои неудачи».

— Семен! — неожиданно для самого себя крикнул я. И, когда Семен просунул голову в дверь, приказал: — Вели Филиппу закладывать санки. Да поживее!

— Не поздно ли, барин? — осторожно спросил Семен.

— Поживее, я тебе сказал.

Пятнадцать минут спустя я был у знакомого подъезда. Пулей взлетел я мимо растерянного швейцара на второй этаж. Без стука распахнул дверь. Лиза была одна. Несмотря на поздний час, она сидела за роялем и наигрывала что-то грустное. Увидев меня, она вздрогнула.

— Алексей Викторович? Что с вами?

— Какой я тебе, к черту, Алексей Викторович! Для тебя я Алеша. Прости меня, я был неправ, я люблю тебя.

Я попытался ее обнять, но она отстранилась и смотрела на меня со сдержанным любопытством.

— Скажите! — Она улыбнулась. — Что же, Вера Николаевна вам отказала? Или родители сбавили цену?

— Не напоминай мне об этом, — сказал я, от стыда не находя себе места, — Ни о какой цене не было речи. Это была просто идиотская выходка.

— Ах, мой друг, — сказала она, вертя на пальце колечко с камушком, — как я могу быть уверена, что не дождусь от вас такой же выходки и в другой раз? И вообще, я не уверена, что смогу вас простить. Вы ославили меня на весь город. Знакомые смотрят на меня с сочувствием…

Она продолжала в чем-то меня упрекать, но я не слушал. Я тупо смотрел, как она вертит на пальце колечко, то снимая, то надевая его. И вдруг меня осенило. Ведь я столько раз видел, как надевают тугие кольца! Их не наталкивают на палец, а как бы навинчивают.

— Если вы не можете меня простить… — начал я с плохо скрытым облегчением.

Она испугалась.

— Пожалуй, на первый раз я вас прощу, — сказала она торопливо. — Но вы мне дадите слово, что это никогда не повторится. Вы даете мне слово?

— Да, конечно, — сказал я не очень уверенно.

— Ну, ладно, мир, — улыбнулась она, протягивая мне руку для поцелуя. Я покорно поцеловал ее руку. Лиза тут же отвернулась к роялю.

— В знак примирения, — сказала она, опуская руки на клавиши.

«Боже мой, опять!» — подумал я почти с ужасом.

При первых звуках романса я схватился за голову. Потом отступил к двери. Она ничего не видела. Она была упоена музыкой и своим голосом. Второй куплет я слышал уже за дверью, поспешно, но осторожно спускаясь по лестнице.

Проснувшись следующим утром, я не стал завтракать и сразу поехал на службу. Там сначала написал прошение о переводе в Тетюши, затем вызвал судебного пристава и, вручив ему повестку, велел немедля доставить в участок дворянина Анощенко.

Это дело можно было считать поконченным, и я отправился к Ивану Пантелеевичу, которого, к счастью, застал на месте и свободным от посетителей. Он сидел за своим столом и читал газету, которая всегда была его любимым чтением.

— Что пишут? — спросил я несколько развязно, садясь напротив него.

Он поднял голову и внимательно посмотрел на меня своими подслеповатыми глазами.

— Да вот, хвалят новый метод вставления зубов на каучуке, — сказал он, подумав. — Я полагаю, что если б некоторым головы ставили из того же материала…

— Иван Пантелеевич, — перебил я его, — ежели вы под некоторыми имеете в виду мою голову, то она у меня именно такая и есть.

— Какая-с? — опешил он.

— Из каучука-с, — в тон ему ответил я. — Однажды в детстве пришлось мне упасть со второго этажа и удариться головой об мостовую, так, поверите ли, ничего не случилось, только подскочил, как мячик.

— Пустой человек, — не приняв моей шутки, покачал головой Иван Пантелеевич. — С чем пожаловал?

— Иван Пантелеевич, — сказал я. — Вы, помнится, предлагали мне место следователя в Тетюшах. Так вот, если вы не передумали…

На лице его отразилась работа мысли. Может быть, он хотел спросить меня, что значил мой вчерашний визит, может, он хотел упрекать меня или грозить. Но он не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Он грузно поднялся со своего кресла и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету, что-то обдумывая.

— Ну что же, — наконец вымолвил он негромко. — Я бы, пожалуй, не возражал противу вашего перевода, но в виду последнего вашего дела, с которым, вы, наделав немало шуму, не сумели справиться, позволю вам дать отеческий совет: перемените профессию, пока не поздно. Вы еще молодой человек, можете сделать карьеру на другом поприще, попробуйте себя, к примеру, в адвокатуре, а судья, поверьте моему опыту, из вас не получится. У вас нет эдакой жилки, которая нам, старым служакам, помогает иногда раскусить человека с первого взгляда.

— Предпочитаю раскусывать хотя б со второго взгляда, но до конца, — ответил я дерзко и добавил: — Поскольку, Иван Пантелеевич, ввиду моей несменяемости по закону не в вашей власти прекратить мою судебную карьеру, я бы все же просил вас о переводе в Тетюши, где в деревенском уединении я и обдумаю ваше предложение подробно.

— Ну что ж, ну что ж, — подумав, сказал он, снова переходя на «ты». — Не скрою от тебя, что твой перевод не будет для меня огорчительным. Чем дальше мы будем находиться друг от друга, тем лучше. Подавай прошение…

— Прошение готово. Вот оно. — Я выложил свое сочинение на стол перед ним.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно сказал он, бегло скользя глазами по тексту. Затем наложил резолюцию и вернул мне бумагу. — Теперь надобно утверждение председателя окружной палаты князя Шаховского, о чем я тоже буду его просить, и с богом.

— Вечный ваш должник, Иван Пантелеевич, — с чувством сказал я, приложив руку к груди. — Не знаю даже, как вас благодарить.

— Не стоит благодарности, — сказал он, снова уткнувшись в газету.

О Лизе не было сказано ни слова. Но ее тень витала над нами, придавая остроту разговору.

Углубившись в чтение, Иван Пантелеевич казалось, забыл про меня. Я кашлянул. Он поднял голову и удивился:

— Ты еще здесь?

— К сожалению, — сказал я. — Иван Пантелеевич, еще два слова по поводу дела Анощенко.

— Да что там за дело, — поморщился он. — Закрыть его надобно. Не получилось оно у тебя.

— Однако же, прежде чем закрыть, надо изложить, чего достигло следствие. На месте драки был найден большой перстень черного чугуна, неизвестно кому принадлежащий. При эксгумации трупа Правоторова было обнаружено, что носовая кость покойного была переломлена тяжелым предметом незадолго до смерти. При приложении к месту перелома означенного чугунного перстня установлено, что вмятины на околоносовых костях вполне соответствуют конфигурации перстня. Таким образом, для получения более стройной картины осталось только установить, что этот перстень действительно принадлежал господину Анощенко, что я именно сейчас и намерен сделать. Поэтому я покорнейше просил бы вас проследовать в мой кабинет, чтобы присутствовать при последнем акте этой небольшой, если исходить из вселенских масштабов, трагедии… Впрочем, ежели вы не возражаете, место действия может быть перенесено и в ваш кабинет.

Анощенко встретил нас выражением крайнего недовольства: он-де занятой человек и не может по каждому нашему зову бегать на допросы.

— Не беспокойтесь, Степан Петрович, — попытался успокоить его Клемишев. — Следователь у нас молодой, горячий, однако я думаю, все обойдется и устроится в лучшем виде.

— Вашими бы устами, — скорбно сказал Анощенко. — Если он такой молодой, так нельзя ли было передать мое дело кому постарше да поопытнее.

— Да вот, по нынешним законам, оказывается, и нельзя, — вздохнул Иван Пантелеевич. — Мы ведь теперь несменяемые. Какую бы глупость ни вытворили, окромя разве что уголовного преступления, все нам простится и сойдет как с гуся вода.

Я хотел ему сказать, что не гоже в присутствии подследственного язвить своего коллегу, да смолчал — бог с ним совсем. Тем более что сюрприз, мною приготовленный, был неотразим.