Экспедиция идет к цели (Приключенческая повесть) - Колесникова Мария Васильевна. Страница 57

Но надежда на гибель народной власти рухнула. Хотя бы самому уцелеть, не попасть в руки МВД…

Сообщение в газетах об аресте Карста и задержании пограничниками его каравана с костями динозавров доконало Бадраха. Он понял: оставаться в Улан-Баторе больше нельзя. Опасно.

Переоделся в далембовый халат, надел шляпу, сапоги; прихватив теплое белье, волчью доху и выдавая себя за ветеринара, на попутной казенной машине помчался в Южногобийский аймак. В двух кожаных чемоданах вез взрывчатку и шнур. Знал: все пригодится. И очень скоро.

В одном из аилов купил двух верблюдов и двинулся в самое сердце гор Гурбан-Сайхан. Он не боялся, что его здесь узнают. В урочище Хара-Чулун, куда он направился, можно было въехать только со стороны безлюдной и безводной пустыни. Да и само урочище, а вернее, угрюмое ущелье, совершенно лишенное какой бы то ни было растительности, вряд ли могло привлечь человека или зверя. Здесь никто и никогда не кочевал. Сюда не было дороги. Ни на одной карте мира оно не было обозначено. Да и название его — Хара-Чулун — Бадрах придумал сам. Для себя.

Сверкала во всю ширь горизонта черная пустыня, а сзади темнели такие же черные неприступные горы, взгромоздившиеся на высокий пьедестал — бэль. Даже ягнятники сторонились мрачных диких мест.

И все-таки в урочище Хара-Чулун Бадрах въехал поздно ночью, да и то соблюдая все предосторожности. Было так темно, что на расстоянии трех шагов ничего нельзя было различить. Лишь ярко горели в бархатной глубине звезды с подрагивающей бахромой из света.

Нашептывая молитву «Ом мани падме хум», Бадрах вел верблюдов по извилистому каньону, пока не уперся в каменную, совершенно гладкую стену.

Здесь он решил дождаться рассвета. Но уснуть не мог: его страшила встреча, которая состоится утром там, внутри… Он и верил и не верил в своих богов и боялся их гнева. Даже не столько гнева богов, сколько гнева тех, которые, может быть, притворяются мертвыми…

— «Я буду бить в барабан бессмертия во тьме этого мира…» — бормотал он молитву-обещание, хотя знал, что обманывает богов: в барабан бессмертия бить никогда не будет — ему нужны сокровища, только сокровища, самая малая доля сокровищ… Остальное он не возьмет да и не может взять… Не нужно. Он не жадный человек. Лишь бы хватило на большой белый дом и на яхту, как у сэра Ганна.

Когда занялся рассвет, Бадрах еще раз тщательно обследовал каменный мешок, в котором находился, нашел на стене едва приметный мазок белой краской, вынул из чемодана небольшой ломик и стал им проворно орудовать. Вскоре расчистил вход в пещеру и, воровато озираясь по сторонам, держа пистолет наготове, как будто ему в этих забытых самой природой, местах могла угрожать какая-либо опасность, пролез в отверстие. Сюда же втянул теплую одежду, чемоданы.

Сразу повеяло холодом. Это была еще одна пещера в горах Гурбан-Сайхан, о существовании которой, кроме Бадраха, не подозревал ни один человек на свете. Вместо того чтобы сразу же двинуться дальше, Бадрах поставил на пол чемоданы, раскрыл их, просверлил в стенах шпуры, заложил в них взрывчатку, соединил запалы со шнуром. Он не имел права рисковать. Если вдруг заподозрит, что за ним следят, сразу же подожжет шнур: лучше смерть — только бы сокровища не попали в чужие руки! Да и нельзя, чтобы они попадали в чьи бы то ни было руки.

Тайна должна умереть вместе с Бадрахом… Этой пещеры просто нет и не может быть… Она — выдумка, сон души…

Шнур был длинный. Пройдя несколько шагов вглубь, Бадрах останавливался, высверливал шпуры в стенах, вставлял взрывные патроны и шел дальше.

Когда сделалось нестерпимо холодно, надел теплое белье, волчью доху, лисий ловуз — меховую шапку с длинными ушами.

Теперь можно было не торопиться. Вряд ли кто посмеет сунуться сюда, если даже вдруг обнаружит отверстие: такого смельчака ждет смерть!

Страх наползал на Бадраха черной стеной. Но он, освещая путь электрическим фонарем, упрямо шел вперед по широкому коридору, вымощенному большими каменными плитами. Свод над головой едва угадывался. Иногда Бадрах останавливался, стараясь справиться со своей дрожью. Его била лихорадка: казалось, кто-то незримый дышит в затылок и вот-вот расхохочется дьявольским смехом. Иногда он инстинктивно кидался в сторону и настораживался.

Он знал, что здесь существует лабиринт ходов, а потому то и дело искал на стене свои давние пометки мелом. Он задержался немного в пещере со сводчатым потолком, стены которой были выложены красным камнем, отдышался и снова полез в «брюхо горы». В одной из подземных комнат остановился, осторожно поднял ломиком большую плиту, заваленную каменными обломками, сдвинул ее в сторону: она прикрывала зиявшее темнотой отверстие, из которого веяло пронизывающим холодом.

Еле ступая по широким гранитным ступеням, Бадрах стал спускаться в шахту. Колодцу, казалось, не будет конца. На площадках с продольными штольнями он задерживался, чтобы перевести дух.

Ступени вели в бездну. Но на одной из площадок Бадрах решительно остановился. Прислушался. Поднял ломик, ударил в стену. Посыпалась глиняная штукатурка, вскоре образовался вход в продольную штольню.

Прежде чем войти в штольню, он безвольно опустился на каменный пол. Ему почему-то не хотелось двигаться дальше. Челюсти свело от ужаса, ноги отказывались идти.

И он впервые подумал, что умереть здесь, пожалуй, было бы лучше всего. Рядом с ними… Он лежал бы здесь, как страж, и в этом была бы его никому не ведомая гордость и слава. Чего он добился за свои сорок восемь лет? Несколько плохих книг с описанием величавых развалин прошлого, профессорское звание, которое присвоили ему еще в Кембридже просто так: не потому, что он прочел несколько сбивчивых лекций о Монголии, а чтобы подкупить, сделать своим слугой… Здесь, в царстве смерти, все земные дела и страсти кажутся ничтожными. «Люди с верой, подав милостыню — хотя бы кусочек сахару, грядут на небо и там великое блаженство получат…» Глупо и невежественно. Он, Бадрах, как отшельник Арше, которому святоши отсекали поочередно руки и ноги, а этот дурак, вместо того чтобы схватить меч, кротко повторял: «Я упражняюсь в терпении!» Хватит!

К черту все каноны о бесстрастии и страдании!

Бадрах решительно встал и кинулся в штольню.

Ледяной грот открылся как-то сразу. Здесь не было ничего, кроме льда вечной мерзлоты. Грот словно бы вырубили в светло-зеленой толще льда. Это был сухой лед, сухой, как камень. Здесь не было света. Большое ледяное помещение казалось совершенно пустым. И только приглядевшись, можно было различить вмурованные в переднюю ледяную стену какие-то странные продолговатые ящики из блестящего металла — по всей видимости, из серебра. То были гробы. Серебряные гробы, наглухо закрытые, может быть даже запаянные, опоясанные золотыми обручами.

Их было не меньше двух десятков, этих странных продолговатых ящиков, и даже сквозь толщу льда смутно угадывались знаки на крышках гробов.

Как ни укреплял свой дух Бадрах, при виде странных ящиков он упал на колени, молитвенно сложил руки.

Он еще тогда, когда открыл этот грот, понял: здесь усыпальница великих ханов… Тех самых, прославившихся завоеваниями и жестокостью…

Чингисхан, Джучи, Чагадай, Угэдэй, Тулуй, Мункэ, Бату, Хубилай, Тэмур… Где бы они ни умирали, их тела привозили сюда.

Бадрах много раз пытался прочитать знаки на крышках гробов, но ничего разобрать не мог. Иногда ему казалось, что это древнее уйгурское письмо, восходящее к согдийскому и древнеарамейскому, иногда мерещились тангутские иероглифы или же квадратное письмо, созданное при Хубилае по образцу тибетского алфавита. Это квадратное письмо почему-то всегда интересовало Бадраха: ведь Хубилай намеревался создать международный алфавит, на котором могли бы писать и монголы, и китайцы, и тангуты, и тюрки, и тибетцы. Он запретил уйгурскую письменность, казнил тех, кто употреблял ее, всячески насаждал квадратное письмо, открыл специальные школы. Но увы: квадратное письмо так и не привилось.