Расколотый мир (ЛП) - Кауфман Эми. Страница 41

Я стараюсь сделать то, что предложил Молли, когда возвращаюсь в свою койку. Даже после душа, смыв оставшуюся кровь и грязь с кожи и надев сухую, теплую одежду, я все еще чувствую себя покрытой грязью. Я приучена спать в разных условиях, но, несмотря на мое истощение, отчаянную потребность закрыть глаза, вопреки памяти об этой ночи, я понимаю, что пялюсь в потолок.

Может быть, это потому, что когда я закрываю глаза, я вижу, как ребенок из лагеря мятежников лежит там, одна сторона его головы поражена, кожа и волосы вокруг этой области выжжены таким образом, что только военный пистолет мог бы сделать это. Ребенок, которого я убила, не повредив собственную шкуру.

Я переворачиваюсь, отчаянно ища некого облегчения от непрекращающегося клубка мыслей. Если бы у меня был кто-то, кому я могла бы позвонить, даже чтобы иметь самый глупо-вообразимый разговор, я бы это сделала. Тауэрс хоть и является приверженцем использования спутников-ретрансляторов для наблюдения за видео трансляциями, но у нас есть хорошие, четкие линии для получения сообщений для Эйвона. Но мы не предназначены для того, чтобы иметь друзей — нам не дают для этого шанса. Два года назад я бы позвонила своим приятелям-новобранцам, но теперь мы рассредоточены по всей галактике. У меня никого нет. Алекси был самым близким. Все, с кем я служила, растворились. Они либо мертвы, либо дислоцированы так далеко, насколько возможно.

Иногда мне кажется, что они специально изолируют нас. Это заставляет меня задуматься, какой была бы моя жизнь, если бы я осталась в том приюте, если бы я никогда не пошла в армию. Или если бы мне удалось отбросить свою потребность в мести. Мой старый капитан всегда говорил мне, что я должна найти что-то, за что нужно бороться, а не просто причину драться. Если бы я послушала его, были бы у меня друзья, которые оставались бы ими даже после следующей переброски?

Я не уверена, почему я вспомнила своего старого капитана, но теперь я желаю, чтобы он был здесь. У него был способ сделать, казалось бы, невозможное возможным. Например, подняться на гору или пройти через равнину так, чтобы было не так тяжело.

Я внезапно сажусь, когда идея с силой пронзает меня. Капитан. Мы с Флинном искали способ разобраться в причастности ко всему «Компании Лару». По той причине, что на месте исчезнувшего объекта был обнаружен их идентификационный чип. Как я могла быть такой тупой? Мой старый капитан не был на Эйвоне больше года, и есть риск… но даже если мозги промыты славой и богатством, я не могу поверить, что он отказался бы помочь мне, если бы я попросила.

Я спихиваю одеяло и переползаю в кресло. Сметая беспорядок в сторону, я прижимаю ладонь к верхней части дисплея. Он услужливо выдвигается из-под стола, автоматически настраиваясь на мой рост. После него поднимается клавиатура из полости под дисплеем. В нем нет никаких глазных сканеров — строго низко технологичное оборудование, ничего, что принесло бы большую пользу мятежникам, если бы они заполучили его.

Я начинаю со строк кода, мне нужно попасть на экран вызова. Просто потому, что дисплей низко технологичный, не означает, что невозможно много с ним сделать, если знать как. И человек, которому я собираюсь позвонить, это тот, кто убедился, что я усвоила уроки, которые другие не стали.

Я запускаю простую проверку на наличие отслеживающих устройств, и как только становлюсь уверена, что работаю незарегистрированной в сети, я приступаю. Я ввожу сетевой адрес, добавляя в другую строку код, чем гарантирую себе, что мой запрос будет маршрутизироваться через безопасный прокси-сервер, скрывая точку происхождения моего вызова. Я добавляю теги конфиденциальности, посылая уведомление об одобренном личном звонке, чтобы снять себя с регистра базы — это не идеально, но если кто-то действительно не начнет копать, то не будет никаких следов, что я вообще звонила.

Но палец колеблется над кнопкой ENTER. Отвлечение с настройкой безопасной линии может длиться достаточно долго. Что, если он изменился, и он уже не тот человек, с которым я служила? Что, если кто-то следит за моей компьютерной активностью, несмотря на все мои усилия замести следы? Что если…

Я закрываю глаза. Я могу перечислить тысячу причин, не звонить. И только одна причина, по которой я должна: я доверяю ему. Палец ударяет вниз, и я откидываюсь назад, закрыв глаза, ожидая звонка, который должен пройти через спутник ретрансляции надо мной и соединиться через гиперпространственную сеть.

После нескончаемой тишины, динамики издают крошечный треск, и свет проливается на мои закрытые веки.

— Что? — раздается угрюмый, раздраженный и сонный голос.

Я открываю глаза, и вот он здесь. С его стороны темно, как сейчас в моей комнате, но я понимаю, что он подсвечен свечением экрана компьютера. Мрак заставляет его казаться бледным и призрачным.

Несмотря на слабое освещение, он выглядит хорошо. Лучше, чем я помню. На нем нет рубашки, и его личные жетоны пропали. Он позволил своим волосам отрасти, и есть какая-то легкость в нем, которая не помнится, чтобы была раньше. Как будто он нашел то, что искал, то, что искал любой из нас, в окопах, бункерах и болотах.

— Сэр, — заговариваю я, и горло внезапно пересыхает.

Его глаза открываются еще немного, моргая от света.

— Ли? — Он чуть приподнимается.

Приглушенный, сонный голос приходит через динамики — не его голос:

— Тарвер, — зовет кто-то раздражительно. — Возвращайся в постель. — С ним в комнате находится еще кто-то. Какая-то женщина.

Мерендсен смотрит через плечо, но его камера показывает мне только тьму за его пределами.

— Спи, Лили. — Несмотря на грубые слова, в его голосе сквозит нежность, которая, как ни странно, заставляет мое сердце сжаться. Я чувствую, что мое лицо теплеет — я никогда не ожидала услышать такой тон от него. Вдруг становится интересно, что я прервала. Он, насколько я понимаю, может быть голым на другой стороне экрана, камера показывает его только по грудь.

Затем он возвращается ко мне, хмурясь, и нежность перерастает в пользу раздражения от пробуждения.

— Ли, ты хоть представляешь, сколько здесь времени?

Я не думала проверять разницу во времени. Я вообще не думала от отчаянной необходимости увидеть лицо, которому, как я знала, я могу доверять.

— Извините, сэр. — Он больше не военный, но я никогда не смогу обратиться к нему иначе.

Теперь, когда он проснулся, я вижу, что смущение начинает выступать на его лице. Я не могу винить его. Мы не служили вместе в течение года, не разговаривали друг с другом девять месяцев.

— Что происходит, Ли?

Я колеблюсь, прислушиваясь к звукам в комнате позади него. Я ничего не слышу, но я хорошо осведомлена о дочери Родерика Лару, лежащей в постели Мерендсена, слышащей каждое мое слово.

— Есть ли еще одна комната, в которую вы можете переместиться?

Мерендсен ненадолго замолкает.

— Она спит. Все хорошо.

Я качаю головой, сглатываю, не смею говорить.

Глаза Мерендсена слегка прикрыты, смотрят на меня на экране, а не в камеру. Я поднимаю свой собственный взгляд к камере над экраном, чтобы он мог посмотреть в мои глаза.

Он ничего не отвечает, но отталкивается от стола и встает на ноги. Оказывается, он одет, на нем брюки с завязками, которые низко висят на бедрах, но я могу сказать, что вытащила его из кровати. Он оставляет непосредственный круг света от монитора, и по мере того, как камера автоматически настраивается, все, что я вижу — это фигуру, переходящую к кровати и опирающуюся на нее. Я слышу, как Лили Лару издает плаксивый звук протеста, вижу, как протягивается пара рук, пытаясь притянуть его к ней.

Тихий разговор. Мягкий смешок Мерендсена. Вздох капитуляции. Молчание. Затем мягкий, безошибочный звук прощального поцелуя.

Он возвращается к компьютеру.

— Одну секунду. — Происходит толчея шума и света, и я понимаю, что его компьютер является мобильным устройством, что у него он только один, что он не где-то с экранами в каждой комнате.