Соседи по квартире (ЛП) - Лорен Кристина. Страница 39

Это совершенство.

Присутствующие в зале одновременно подаются вперед, и раздаются аплодисменты — сначала тихие и из разных уголков, а затем громогласные и охватывающие весь театр. Зрители удивлены, но явно одобряют услышанное. Одобряют Келвина и Рамона. Рискованный, но красивый выбор гитары в качестве аккомпанемента, и голос Рамона — сильный баритон, который словно помогает музыке подняться ввысь, а затем устремиться в зрительный зал. У меня в глазах пляшут точки, а общая картинка становится неясной. Я не понимаю, что такого в игре Келвина, но по ощущениям слушать его совсем не сравнимо с тем, как это было с Сетом. И дело не только в другом инструменте. Музыка Келвина заставляет прочувствовать быстротечность времени, боль воспоминаний о годах потерь и счастливое обретение любви дважды в жизни. Именно эти чувства и должна рождать сочиненная Робертом музыка. Они почти похожи на ностальгию… И мне заранее жаль, что спектакль рано или поздно закончится.

***

Когда опускается занавес, зал взрывается бушующими овациями; слышен даже топот. Кажется, что светильники качаются, а с потолка осыпается штукатурка. Мне нужно возвращаться в лобби — футболки полностью проданы за один вечер, чего еще никогда не случалось, — но прежде чем уйти, я успеваю встретиться взглядом с Келвином, который присоединился к остальным на сцене для поклона.

За кулисами толпятся сотни желающих протиснуться к нашим звездам и шампанское льется рекой. Закрыв киоск по продаже рекламных материалов, я хочу присоединиться к ликующей публике, но меня быстро оттесняют в сторону. Встав на цыпочки, я наблюдаю, как моего мужа обнимают один новоявленный поклонник за другим. На ум тут же приходят слова Джеффа, произнесенные тем вечером, когда мы играли в наш псевдо-покер, и они отказываются убираться в дальний угол. Ситуация, в которой я оказалась сейчас, — наилучшее определение второстепенного персонажа. Вот только я не сильно против стоять так далеко — на расстоянии лучше видно улыбку Келвина, которая словно испускает лучи света. Конечно же, это событие для него невероятно важно, но я по-прежнему вижу в нем уличного музыканта, сидящего в метро с гитарой на неудобном стуле и с раскрытым чехлом у ног. А сейчас на Келвине новый костюм, стоит он рядом с самим Рамоном Мартином и купается в обожании всего актерского состава и работников театра. Пусть я и стою в стороне, но все это случилось именно с моей помощью.

Пока к нему подходят люди, Келвин смотрит поверх голов. Наверное, ищет Роберта — скользнув взглядом по толпе, он переключает внимание на стоящего перед ним, слушает, благодарит, обнимает. А потом поднимает голову снова.

Наконец к нему подходит Роберт, и мужчины обнимаются, похлопывая друг друга по спине. Но опять же, едва Роберт отодвигается, Келвин оглядывает толпу. И только тогда,

когда Роберт показывает в мою сторону,

а Келвин широко улыбается,

я понимаю, что все это время он искал меня.

Когда Келвин идет ко мне, люди отходят в сторону, и не успеваю я толком оценить его походку в стиле героя фильма «Офицер и джентльмен», как он обнимает меня за талию и отрывает от пола.

— Мы это сделали!

Я смеюсь и хватаюсь за его плечи. Келвин горячий и вспотевший, а волосы щекочут мне щеку.

— Ты сделал.

— Нет, нет, нет, нет, — снова и снова бормочет он, а потом смеется. От него пахнет бальзамом после бритья и чистым потом; я чувствую, как он улыбается, прижавшись лицом к моей шее. — Как тебе? — тихо спрашивает Келвин.

— Ты еще спрашивает! Черт, да это было…

Немного отодвинувшись, он смотрит мне в лицо.

— Да? У тебя получилось меня разглядеть? Я думал, что увижу тебя только в самом конце. Но все равно пытался найти.

Я чувствую такую гордость, что тут же заливаюсь слезами.

В ответ Келвин смеется еще сильнее.

— Так, ладно, mo stóirín. Пойдем выпьем шампанского.

глава восемнадцатая

Перевернувшись на спину, я вытягиваю ноги и убираю волосы с лица. В голове тут же начинает оглушительно стучать молот.

«Не двигайся», — словно требует он.

Пробивающиеся в спальню солнечные лучи слепят словно свет мощной звезды, приблизившейся прямо к моему окну. С другой стороны кровати до меня доносится приглушенный стон Келвина.

Минуточку. С другой стороны кровати?

Я сажусь и рывком натягиваю простыню поверх обнаженной груди; мир кренится, и на меня накатывает тошнота.

Ой.

Я голая.

Что? Голая? Убрав простыню с лежащего лицом вниз Келвина, я обнаруживаю, что он… тоже… голый.

Вслед за осознанием увиденного приходит и физическое ощущение: между ног побаливает. Приятно побаливает. В стиле «Какого черта мы натворили?».

Келвин прижимается лицом к подушке.

— Ох-х… Меня как будто в пиве мариновали, — приглушенным голосом произносит он, а потом, обернувшись через плечо, оглядывает свое тело. — А где моя одежда?

— Не знаю.

Посмотрев на меня, Келвин, кажется, приходит к выводу, что под простыней я тоже голая.

— А твоя?

Я стараюсь не смотреть на его мускулистую задницу.

— Этого я тоже не знаю.

— Кажется… Кажется, на мне до сих пор презерватив, — когда Келвин перекатывается на спину, моему взору предстает весьма впечатляющий утренний стояк, и я тут же смотрю в потолок.

Да, на нем действительно до сих пор надет презерватив.

С тихим хныком Келвин стаскивает его и, наклонившись, выбрасывает в стоящую у кровати мусорную корзину, после чего снова ложится на спину. Затянувшаяся пауза побуждает меня посмотреть ему в лицо.

— Привет, — широко улыбается он.

На своих щеках я чувствую обжигающий румянец.

— Привет.

Сейчас раннее субботнее утро, на дворе конец февраля, а в моей постели — в моей постели! — лежит сам Келвин Маклафлин. Во времени и пространстве я вроде бы сориентировалась, но до сих пор не понимаю, каким образом мы здесь очутились.

Келвин проводит пальцем по нижнему веку.

— Только не удивляйся, ладно? Но я думаю… — говорит он, оглядывая царящий в кровати беспорядок, — что этой ночью мы в полной мере узаконили наш брак.

— В пользу этой теории выступает жуткий засос у тебя на плече.

Келвин поворачивает голову, чтобы посмотреть, а потом, явно впечатленный, переводит взгляд на меня.

— Ты помнишь… хоть что-нибудь? — смущенно прищурив один глаз, интересуется он.

Сделав глубокий вдох, я мысленно проматываю события назад.

Помню, как в театре мы пили шампанское.

Как Келвин подошел ко мне, и все внутри меня превратилось в бурлящие пузырьки.

Как ужинали в компании пятнадцати человек.

Помню вино. Много вина. Очень много вина.

— Кажется, мы танцевали, да? — спрашиваю я.

— Ага, — помедлив, отвечает Келвин.

Потом было еще больше выпивки и звучала музыка с завораживающим пульсирующим ритмом.

Келвин вытащил меня на танцпол и, притянув к себе, положил руки на бедра, а своей ногой скользнул между моих. И прошептал на ухо: «Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».

А потом я наблюдала, как Келвин направился к бару и, несмотря на мои протесты, с радостной улыбкой на лице вернулся с двумя коктейлями и словами: «Это последний! Знаешь, как называется? Членосос!».

Позже мы снова танцевали. Руки Келвина были на моих бедрах, опускались ниже, на задницу, и, поднявшись по бокам, кончиками пальцев дразнили боковые стороны моей груди.

Я вспоминаю, как скользнула ладонью ему под рубашку и провела по горячей коже живота. Как встретились наши взгляды. И как он сказал: «Хочу отвести тебя в постель».

А потом, спотыкаясь, в районе трех часов ночи мы ввалилсь в квартиру.

Посмотрев в сторону двери спальни, я обнаруживаю свое валяющееся на полу платье. Оно грязное, и этот факт вытаскивает из памяти еще одну картинку.