Я, инквизитор. Башни до неба (ЛП) - Пекара Яцек. Страница 15

– Вы знаете, я так и не спросил, как ваше имя. – Признался я в тоне приятельской беседы. – Скажете мне его?

– Томас, мастер, Томас Нейман, это я. Я хороший человек, поверьте мне, я правда хороший! Мухи бы не обидел, не то что так...

– Ч-ш-ш-ш... – Я закрыл ладонью его рот. – Спокойно, Томас, мы поговорим обо всём. О плохих людях и о хороших, и если ты хороший человек, то выйдешь отсюда, и все обвинения будут сняты.

– Слава Богу, слава Богу. – Он искренне расплакался и даже успел поцеловать мою руку.

– Но должен тебе сказать, Томас. Есть определённое условие нашего разговора, обязательное условие, несоблюдение которого приведёт к тому, что я рассержусь на тебя...

Он уставился на меня выпученными глазами, а его тело ходило ходуном, будто он только что выбрался из ледника.

– А ты знаешь, что будет, если я рассержусь? – Бросил я резко. Он замотал головой так сильно, будто хотел оторвать её от плеч.

– Я должен буду позвать этого человека. – Я дал знак, и тогда палач вышел из своего угла и встал таким образом, чтобы Нейман смог его хорошо рассмотреть.

А посмотреть и правда было на что, ибо перед ним стоял мужчина рослый, широкоплечий, чернобородый, со зверским лицом, будто вырубленным топором. На его плечи был наброшен кожаный фартук, помеченный ржавыми пятнами, а в руке он держал клещи. Он оскалил зубы в чём-то, что, наверное, должно было быть улыбкой, и что сделало его жестокое лицо ещё более жутким.

– Не-ет! – Рванулся Нейман. – Не велите меня пытать! Умоляю вас!

Я вновь дал знак палачу, чтобы он отошёл в сторону и исчез из поля зрения художника.

– Я вовсе не хочу тебя пытать, Томас, – сказал я. – Ты думаешь, что мучения человека, которого я считаю своим другом, принесут мне удовлетворение? Я просто обязан исполнить свой долг, а этот долг - разговор с тобой.

– Я всё скажу. – Я видел, что он попытался сделать такой жест, словно хотел ударить себя кулаком в грудь, но верёвки остановили это движение.

– Отлично. Это хорошо, что мы так замечательно ладим. Нельзя ли его развязать? – Я повернулся в сторону стола. – Пусть сядет как человек...

– Нет! – Рявкнул Кнотте. – Веди допрос дальше, Мордимер. И побыстрее, а то мне становится холодно.

Я наклонился к уху Неймана.

– Будьте осторожны с тем, что говорите, – прошептал я, – потому что если разгневаете мастера Альберта, он сам за вас возьмётся. А это вам ничего хорошего не сулит. Пока я рядом, я сумею вас как-нибудь защитить, но...

Ему удалось пошевелить рукой настолько, чтобы схватить меня за пальцы.

– Спасибо вам, спасибо, – также прошептал он.

– Томас, друг мой, ты должен нам рассказать о Елизавете, Екатерине и Агате. Ты знаешь, о каких девушках я говорю, правда?

– Знаю, мастер, но клянусь, что я не...

– Томас! – Я повысил голос. – Ты должен только отвечать на вопросы. Ты знал этих девушек?

– Я знал только Лизку! Чтоб мне сдохнуть, чтоб меня холера взяла, чтоб я... – Он с трудом проглотил слюну, будто она превратилась во рту в большой липкий шар.

– Не клянись, Томас, – сказал я твёрдо, тоном решительного порицания. – В твоей ситуации тебе ничто не поможет лучше, чем искренняя исповедь. Помни об этом.

– Помню, помню, но чтоб меня... Значит так, вы знаете, того, я их не знаю, не знал. Только Лизку...

– Остановимся пока на Лизке, – согласился я. – На красивой, бедной и честной Елизавете Хольц. Ты рисовал её портрет, не так ли?

– Начал, но потом эта моя, вы сами знаете...

– Ты вступал в прелюбодеяние с этой милой, невинной девушкой? Ты нечестиво и кощунственно использовал её, чтобы насытить свою греховную похоть? – Я наклонился над ним. – Отвечай, Томас!

– Да. – Слезы снова полились по его грязному избитому лицу. – Больше ничего, клянусь. С Лизкой я встречался несколько раз, но я бы никогда, вы же знаете, я даже...

Я ударил Неймана по лицу. Не слишком сильно, не для того, чтобы причинить ему боль, а чтобы остановить его словоизвержение и чтобы он понял, что должен только отвечать на вопросы. Лаконично.

– Не бейте меня, пожалуйста... – Он посмотрел на меня большими печальными глазами испуганного пса.

– В твоём жилище найден огромный топор, а в твоём тайнике золотой медальон с буквами Е.Х., окровавленное женское белье и окровавленные волосы. Этот медальон принадлежал Елизавете Хольц?

– Не знаю, господин, клянусь вам сердцем моей матушки и ещё не родившимися детьми. Этот топор у меня уже много лет, даже не помню уже, откуда он взялся. Я как-то хотел его продать, но купец сказал, что...

На этот раз я ударил его сильнее. Так сильно, что он заскулил от боли.

– Ты должен меня слушать, Томас, – сказал я очень чётко. – Ты должен слушаться моих распоряжений. Отвечай только на вопросы, а если нет... – я понизил голос до шёпота, – мне придётся отдать тебя в руки этих людей.

– Что вы хотите залить ему в горло, господин, кипящее масло или кипяток? – Как по команде спросил палач. – А то я не знаю, что подготовить...

Нейман заскулил ещё громче, чем после удара. Как видно, страх был хуже боли. Ему удалось схватить мою руку кончиками пальцев.

– Не оставляйте меня, ради Бога, умоляю вас!

– Пока ещё я с тобой останусь, – пообещал я.

– Готовь масло, – приказал палачу Кнотте. – А то, как видно, придётся мне им заняться.

Я наклонился к уху Неймана.

– У нас ещё есть немного времени, – прошептал я поспешно. – Только, во имя меча Господня, дай мне шанс, чтобы я мог тебе помочь. Не доводи меня до отчаяния, Томас! - Я выпрямился. – Как ты объяснишь присутствие тех предметов, которые обнаружили на твоём складе?

– Это не мой склад! – Закричал он. – Я никогда там раньше не был. Какой-то мальчишка дал мне...

Я вздохнул и повернулся к художнику спиной.

– Я вижу, что ничего не могу поделать с твоим упрямством, Томас, – сказал я с сожалением. – Мастер Кнотте, позвольте, я уже умываю руки...

– Не-ет! – Завыл Нейман. – Останьтесь!

Я приостановился, пока не поворачивая головы.

– Медальон, – напомнил я.

– Медальон Лизка могла потерять, пока мы забавлялись...

– Отнял честь у невинной девушки и называешь это забавой? – Загремел из темноты Кнотте. – А потом позабавился с ней при помощи топора! Разве не так было, ублюдок?

– Не так, не так! – Он с отчаянием смотрел на меня, будто я был его защитником. – Вы знаете, правда? Вы знаете!

– Не знаю, Томас, – возразил я. – Но очень хочу узнать.

– Я ничего не сделал, ничего плохого, правда.

– А женские волосы? А окровавленное бельё? Женские ботинки? Откуда они взялись в твоём тайнике?

– Говорю вам, я никогда прежде в глаза его не видел...

Я дал знак палачу.

– ...а мальчишка какой-то, говорит, якобы, дама ждёт, потому что...

Палач поднёс горящую свечу к стопе Неймана, и последние слова художника превратились в вой. Всё его тело скрючивалось и выпрямлялось, но лишь настолько, насколько позволяли оковы. Он не мог двигать ногами, только поворачивать лодыжки и отчаянно сжимать пальцы, что, однако, ничем не мешало палачу.

– Ты должен говорить правду, Томас! – Загремел я. Я почувствовал запах жареного мяса и дал знак палачу, чтобы тот отошёл. Нейман обмяк и заплакал. – Томас, говори правду, – сказал я, на этот раз тихо, хоть и решительно, – а я не позволю больше тебя мучить. Но ты не должен лгать. Если ты будешь лгать, они сожгут тебе и вторую ногу.

Я взял флакончик мази от ожогов и аккуратно нанёс мазь на поражённую кожу. Художник сначала, не зная, что я делаю, раскричался, но потом, должно быть, почувствовал облегчение.

– Благослови вас Бог, благослови вас Бог...

– Томас, я задам тебе ещё раз тот же вопрос. Знаешь ли ты что-нибудь о смерти этих девушек, чего не знает никто другой? Ты убил их или помогал убийце? Или...

– Перерыв! – Крикнул Кнотте и стукнул кулаком по столу. – Мне нужно посрать. Морди, за мной!

Я был в ярости. По-настоящему. Я находился на той стадии допроса, на которой нельзя никоим образом вмешиваться, чтобы не спугнуть обвиняемого. Кто знает, возможно, осталось слово, два или три перед его искренней исповедью. И тут придурку Кнотте приспичило облегчиться. «Не хрен было столько жрать!» – Мысленно рявкнул я, когда послушно выходил с ним в коридор.