Я, инквизитор. Башни до неба (ЛП) - Пекара Яцек. Страница 20

– Томас, – ответил торжественным тоном, – скажу даже: дорогой друг, ибо я с первого взгляда полюбил тебя, как брата, любви которого злая судьба так и не позволила мне испытать.

По-видимому, он так растрогался, что хотел прижать меня к сердцу, но мне удалось умело остановить его плечом.

– Ты, я и госпожа маркграфиня должны будем сыграть спектакль перед Кнотте. Госпожа фон Зауэр расспросит тебя обо всём, а ты дашь ей такие ответы, которым я тебя научу. Не дай себя обмануть, если она потребует, чтобы вы остались одни, – я предостерегающе поднял палец, – потому что инквизитор будет вас подслушивать. Если ошибёшься хоть в одном слове, он в тот же день отправит тебя на пытки. Понимаешь?

Он рьяно закивал.

– Госпожа фон Зауэр сделает всё, чтобы уговорить тебя отрицать, что ты Мясник. Но это будет лишь игра, исполняемая для Кнотте. На самом деле маркграфиня знает, что именно ты можешь спасти жизнь многих её подданных. Она будет тебе очень благодарна. Ты будешь её героем, Томас. Ге-ро-ем гос-по-жи марк-гра-фи-ни.

Последние слова я произнёс многозначительно и важно. И тепло улыбнулся при этом. Нейман аж зажмурился, ослеплённый видением, которое рисовалось в его воображении. Он уже представлял себе дорогие наряды, прекрасных женщинах и шёпот придворных, исполненный восхищения и уважения, когда он величественным шагом будет проходить по дворцовым коридорам. Всё это было немного грустно и немного смешно, учитывая тот факт, что Нейман имел перед собой столь же ясное будущее, как горсть сухих шишек, брошенная на раскалённые угли.

– Я всё сделаю как вы говорите, – прошептал он наконец.

– В таком случае, слушай меня внимательно, Томас. Я научу тебя, что ты должен говорить и как отвечать на вопросы, чтобы тебе поверили.

– Хорошо...

Я провёл в камере добрую пару часов, но я должен был так выдрессировать Неймана, чтобы он не подвёл меня во время допроса. Спокойно и терпеливо я задавал ему вопросы и одновременно учил его правильным ответам.

– Если вдруг случится, что вопрос тебя огорошит, и ты не будешь уверен в правильности ответа, объясни, что когда ты впадаешь в исступление убийства, когда тебя охватывает эта необычайная жажда, ты чувствуешь, словно кровавая пелена застилает тебе глаза. И тогда ты мало что понимаешь и потом ещё меньше помнишь. Понятно?

– Кровавая пелена, – почти обрадовался он. – Хорошо придумано!

Я уже несколько минут позволял Нейману наслаждаться содержимым бурдюка, и крепкое вино быстро ударило ему в голову. Что, впрочем, неудивительно, учитывая, как плохо его здесь кормили и что его организм был измучен пытками (хотя, Бог свидетель, этих пыток было не так уж много).

– Не подведи меня. – Я встал. – Помни о будущем. Своём собственном и всего города. У тебя есть шанс стать настоящим героем.

Я ещё раз обернулся в дверях.

– Кто знает, – сказал я на прощанье – может, через пару месяцев я приду к тебе, чтобы просить о протекции у маркграфини. Да, да. Так может случиться...

Я оставил Неймана, погружённого в сладкие размышления. Я должен был решить ещё один важный вопрос. А именно: я договорился в ратуше о встрече с несколькими купцами и ремесленниками, чтобы отдать им определённые распоряжения, касающиеся визита маркграфини.

– А кто за всё это заплатит? – Услышал я от одного из купцов после того как рассказал свой план.

– Счета можете отправить госпоже маркграфине... – ответил я. Я не заметил, чтобы это заявление было встречено горожанами с энтузиазмом. Как видно, госпожа фон Зауэр не относилась к людям, щедро разбрасывающимся деньгами. А ведь я не требовал ничего ни особенно дорогого, ни сложного. Я приказал взять напрокат удобные кресла и приличный стол, постелить на пол сено, а потом накрыть его ковром и разбросать вокруг немного цветочных лепестков. Кроме того, я затребовал два больших фонаря, восточные благовония и несколько бутылок хорошего вина, а к ним кое-какие закуски, вроде фруктов в меду или марципановых пряников.

– ...Но вы также можете признать, что это незначительное и совершенно не достойное внимания проявление вашей заботы о маркграфине, – закончил я. – Она ведь не жалела сил и средств, чтобы выследить Мясника, не правда ли?

– Уж на это выслеживание она с нас получила, не бойтесь! – Горько усмехнулся один из горожан.

Ох и ушлая эта госпожа фон Зауэр. Возложила на город следственные расходы, в том числе и гонорар для Кнотте. И я мог бы поспорить, что в городской совет она представила значительно завышенные счета. Вы только подумайте, она могла заработать на чём угодно. Даже на том, что кто-то убивал её подданных.

– Разве не лучше тогда смягчить её сердце, чтобы в будущем она относилась к вам благосклоннее? Впрочем, о какой сумме мы говорим?! Или знатнейшие горожане Лахштейна не в состоянии выделить несколько грошиков?

Один из купцов махнул рукой.

– Вы правы, инквизитор. Сумма не достойна того, чтобы о ней спорить. Однако нужно понимать, что если ощипывать куру до голой шкуры, то она закудахчет уже тогда, когда захотят вырвать и одно пёрышко.

Ни он, ни его спутники, правда, не выглядели ощипанными до голой шкуры, да и с виду походили не на домашних птиц, а, скорее, на быков, но я, однако, состроил соответствующую случаю участливую мину.

– Так я могу на вас рассчитывать, господа? К вечеру всё будет готово?

Они покивали головами. Явно без восторга, но их восторг или его отсутствие не интересовали меня ни в малейшей степени. Важно было то, что они согласились сыграть свои маленькие роли в срежессированном мною спектакле. И этот спектакль обещал быть по крайней мере столь же восхитительным, как и талант того, кто его подготовил.

– Да я вижу, инквизиторы неплохо устроились. – Маркграфиня была явно удивлена, увидев столь изменившееся подземелье, но на её лице отразилось также и глубокое недовольство.

– Мы, достойная госпожа, проводим допросы в сырости, холоде и темноте, – быстро объяснил я, придавая голосу печальный тон, – страдая почти наравне с допрашиваемыми. А то, что вы видите здесь, мастер Кнотте приказал подготовить в заботе о вашем, госпожа, удобстве.

– Интересно, сколько это будет мне стоить? – Елизавета фон Зауэр нахмурилась.

– Все это дар от горожан, которые сожалеют о том, что не смогли дать больше, поскольку быстрый ход следствия ошеломил их, и у них не было времени на тщательную подготовку.

– От горожан? Дар? Вот это да! Я вижу, мастер Кнотте обладает великим даром убеждения, – она, правда, говорила «мастер Кнотте», но смотрела при этом прямо на меня.

– Мне не потребовался дар убеждения. Они сами навязали помощь, от всего сердца желая порадовать свою госпожу, – быстро пояснил сам Кнотте.

– О, конечно, – улыбнулась маркграфиня. – Ну хорошо, давайте начинать.

Услышав эти слова, я дал знак, и тогда из-за перегородки вышел городской палач. Он был одет в чистенький красный фартук, накрахмаленный так, что почти напоминал доспехи. Мне не удалось ни просьбами, ни угрозами заставить мастера малодоброго сбрить бороду и постричь волосы, но цирюльник хотя бы как-то расчесал ему эти вихрастые лохмы, и я бы, возможно, преувеличил, говоря, что палач выглядел аккуратно, но, по крайней мере, он стал напоминать человека.

– Милостивая госпожа, – перепуганно пробурчал он и поклонился почти до земли.

Госпожа фон Зауэр даже не удостоила его вниманием. Она удобно уселась в кресло и приняла бокал вина из рук Кнотте.

– И где ваш мясник? – Заговорила она.

Помощник палача ввёл Неймана, но на этот раз не разложил его на скамье, а усадил на деревянном стуле у стены.

– Та-ак... – Маркграфиня окинула художника внимательным взглядом. – Это по вашим словам и есть Мясник?

– Без малейших сомнений, госпожа, – ответил я, понуждаемый строгим взглядом Кнотте. – Он исповедался во всех грехах с величайшей точностью.

– Посмотрим... Посмотрим...

Следующие несколько молитв я искренне благодарил себя, что так хорошо подготовил Неймана. Пару раз, правда, он заикался, пару раз отговаривался беспамятством от убийственной ярости, но, в сущности, точно описал и девушек, и преступления, и своё логово. К счастью, он был по-настоящему напуган (так действовало на него присутствие мастера Альберта), что добавляло его признаниям убедительности. Как я ему и велел, он не хвалился своими преступлениями, а скорбел по поводу неистовой жажды, которая его на них толкала.