Я, инквизитор. Башни до неба (ЛП) - Пекара Яцек. Страница 3

Через миг после этого громкого чиха в углу шевельнулось что-то, что я поначалу принял за клубок одежды, и что оказалось худым мужчиной, укутанным в серый плащ. Он застонал, сначала поднялся на колени, ощупывая ладонями пол, после чего с пыхтением и усилием встал на ноги. Шатаясь, направился в сторону окна и распахнул ставни, которые приоткрылась с жутким скрежетом. Затем он повернулся в мою сторону, уставившись на меня бессознательным взглядом. Каждое движение, казалось, давалось ему настолько трудно, будто мужчина плыл в густом киселе. Но когда он впустил в студию немного дневного света, я смог, наконец, осмотреться.

Я увидел среди прочего мольберт с натянутым холстом, на котором красовалась сочная жёлтенькая груша, большие виноградины и красненькое яблоко, на черешке которого игриво торчал зелёный листик. Я обратил взгляд на стол и стоящую на нём вазу, сравнивая изображение с реальностью. Что ж, теперь виноград напоминал набухший гнилью изюм, почерневшая груша проваливалась внутрь себя, а яблоко выглядело так, будто кто-то сжал его руками, измазанными дерьмом. Всё это свидетельствовало, что господин художник прекратил рисовать добрых несколько дней назад. Как я мог догадаться по вездесущему запаху разлитого вина, у него нашлись дела поважнее. На диване в другом углу комнаты я увидел свернувшуюся калачиком голую женщину. Она выставила в нашу сторону дряблые ягодицы и рыхлые как тесто белые бёдра. Видимо, она спала, так как я услышал, что из её рта раздаётся что-то среднее между храпом и бульканьем. Эх, художники...

– Если бы вы нарисовали эти фрукты так, как они выглядят сейчас, это определённо смотрелось бы интереснее, – заметил я тоном дружеской беседы. – И одновременно служило бы аллегорическим представлением неизбежности судьбы каждого живого организма.

Он заморгал глазами, будто не был уверен, был ли я существом из плоти и крови или спьяну ему мерещился. Я подозревал, что он предпочёл бы второй вариант.

Я услышал шорох под стеной и быстро повернул голову, только для того, чтобы увидеть принюхивающуюся крысу. Удивительно, что она не убежала, услышав наши голоса, или когда студию наполнил солнечный свет. Надо признать, что крысы становились всё более и более наглыми. Кстати, напоминая этим людей.

Спокойно, медленно, я вытащил из-за пазухи нож, взвесил его в руке и метнул.

– Ха! – Вскричал я, потому что мне удалось попасть крысе прямо в жирное пузо. Лезвие пригвоздило животное к полу.

Художник подскочил, как будто кончик ножа вонзился в его собственное тело, и пискнул совершенно не по-мужски. Я подошёл к тушке, вытащил нож и поднял дохлую крысу за тонкий хвост.

– Вы посмотрите, как она сюда подходит. – Я улыбнулся, бросая тушку в вазу с тухлыми фруктами. – Нарисуйте это, скажу я вам... Мёртвая натура, как ни посмотри.

– Уберите эту дрянь! – Завопил Нейман, наполовину разъярённый, наполовину перепуганный. – Уберите!

Он замахал руками, затем попятился назад, видимо, желая оказаться как можно дальше как от мёртвой крысы, так и от меня. Я пожал плечами, однако послушно схватил трупик за хвост и выбросил на улицу через открытое окно.

– Или нарисуйте её. – Я повернулся и показал пальцем на храпящую женщину. – И назовите картину, например... «Отдых портовой шлюхи».

– Вы что, с ума сошли?! – Его голос с дисканта изменился на почти басовитое ворчание. – Что вы мне тут за ерунду рассказываете? Кто бы захотел на картине увидеть шлюху? А кроме того, это никакая не шлюха, а моя невеста, – добавил он надменным и обиженным тоном. Потом уставился на меня, прищурив глаза, видимо, у него было плохое зрение. – И вообще, во имя святой задницы Вельзевула, кто вы такой и что здесь делаете?

– Мордимер Маддердин, инквизитор, – представился я, не до конца в соответствии с фактическим состоянием, ибо пред Богом и истиной официально не получил ещё инквизиторского звания. Но ведь никто не будет вникать в подобные нюансы. Впрочем, духом, сердцем и разумом я уже чувствовал себя служителем Святого Официума, хотя ещё и не были подписаны последние документы.

– Инквизитор, – повторил он уже без злости и плюхнулся на сиденье. – Вы знаете, с этим Вельзевулом, это просто такое выражение...

Я это знал, ибо различные подобные высказывания имели популярность в разных частях нашей страны и в различных средах. Люди искусства превосходили всех в изобретении всё новых и новых нелепостей, например, клянясь частями тела дьявола, или возвеличивая неимоверную мужественность, якобы характеризующую сатанинское отродье.

– Выражение или нет, а, тем не менее, грех, – заключил я. – Я уже видывал людей, которые и за меньшее преступление попадали в наши подвалы.

Несмотря на царящий в комнате полумрак, я заметил, что ему определённо стало не по себе. Он побледнел, а рука, которую он протянул за кружкой, явственно дрожала.

– Ну что вы, что вы, вы же знаете... – только и прокряхтел он.

– Но я к вам пришёл не по этому делу, – объявил я некоторое время спустя, когда уже услышал, как его зубы вызванивают о край кружки. – И не для того, чтобы вас обвинять, а лишь вежливо просить о помощи.

– Прав-вда? – Сумел проблеять он.

– Вы писали портрет некой Елизаветы Хольц, белошвейки маркграфини, не так ли?

– Елизавета, Елизавета... Не знаю. Поверьте, я правда не знаю, я не придаю значения именам и фамилиям, помню, вы знаете, сами лица. Покажите мне портрет, и я вспомню даже того, кого не видел уже много лет.

– Чего ты врёшь, шакал? – Заскрежетал с кровати голос невесты Неймана, которая, как видно, только что проснулась.

Я повернулся в её сторону и заметил, что она полулежит, опершись на левый локоть, и смотрит на нас. У неё были опухшие глаза, всклокоченные волосы и следы укусов на обвисших грудях.

– Где я вру, где я вру? – Возмутился художник. – Иди спать, шалава!

– А кого ты трахал тогда, не ту потаскушку, что ли? Метлой её пришлось выгонять, еле платье успела схватить...

– Ах! – Нейман с размаху хлопнул себя по лбу. – Так это была Елизавета Хольц?! Кто бы мог подумать, а я, знаете ли, знал её просто как Лизку.

– Дай вина, шакал, – попросила невеста художника угрюмым тоном. – А то я уже скоро помру, так в горле пересохло.

– «Знал», – повторил я. – Почему, позвольте спросить, вы использовали прошедшее время?

– А ч-что такого? А потому, что я не видел её с тех пор, как эта, - он указал подбородком туда, где лежала его невеста, – прогнала её из моей мастерской. Портрет я не закончил...

– Портрет?! – Выкрикнула женщина. – Какой портрет, ослиная ты морда?! Сиськи и задницу ты её рисовал, а не портрет!

– Эта картина у вас?

– Где там, – буркнул он. – Она его сожгла, шалава. А я создал такую прекрасную работу, вы уж поверьте. Потому что, знаете, когда Лизка входила в студию, то было такое впечатление, словно ты впустил в неё солнечный свет, – добавил он неожиданно серьёзно и мечтательно.

Что ж, если слова Неймана о красоте убитой были правдивы, то надо признать, что он произвёл очень невыгодный обмен. Но так иногда бывает, что ломтик чёрствого хлеба оказывается лучше пшеничных булочек, если его дают тебе бесплатно и как только захочешь.

– Вина, – снова простонала женщина.

Она опустила ноги на пол, видимо, пытаясь встать с дивана, но как только она на миг приподнялась, её зад тотчас потянул её обратно, и она шлёпнулась, раскинув ноги. Без смущения она почесала сначала дряблое пузо, а потом между ног. Я отвёл взгляд, ибо невеста Неймана, со всей определённостью, не была воплощением Венеры и не напоминала в этот момент богиню любви, возникающую из морской пены. Я никогда не чувствовал содомитских устремлений, но клянусь, что если бы меня сейчас вконец обуяла похоть, то я скорее предпочёл бы удовлетворить её с опрятным юношей, чем с этим монстром, создающим впечатление, будто неумелая рука вылепила его из расплывающегося теста.

– Прикажите ей убраться, – посоветовал я. – Нам с вами нужно поговорить.

– Убраться?! – Завопило чудовище с кровати. – Что значит убраться?! Пока я здесь плачу за квартиру, никто не заставит меня убраться. Вы сами пошли вон отсюда!