Ленинградский меридиан (СИ) - Белогорский Евгений Александрович "vlpan". Страница 14

- Будем надеяться, что этим летом товарищу Коневу и Жукову удастся сделать то, что они не смогли сделать в марте и апреле этого года.

Среди тех военных соединений Западного фронта, что должны были осуществить наступление на Ржев и окончательно очистить северный берег Волги был полк, в котором воевал майор Любавин. Вернувшись в строй после ранения осенью сорок первого, Василий Алексеевич, в марте влился в качестве пополнения в ряды 20-й армии, получив должность начальника штаба полка.

От прежнего лейтенанта, каким он вступил в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии в далеком 39 году мало что осталось. Пройдя горький путь отступления от западной границы до Москвы, дважды попав в окружение и с честью выйдя из них с оружием в руках, в военной форме и партбилетом в кармане, он стал смотреть на людей совсем по-другому своими прищуренными глазами.

Известие о том, что полку предстоит наступать, Любавин встретил откровенно скептически.

- Как наступать, если у нас в батальонах нет никакого опыта совместного взаимодействия пехоты с танками? Опять каждый будет наступать сам по себе, как наступали весной? - спрашивал Любавин у комполка полковника Музыченко.

- А это не ваше дело, товарищ майор. Прикажет командование идти в атаку, пойдете как миленький, с танками или без танков! - гневно восклицал полковой комиссар Правдюк. Он чувствовал себя неуютно рядом с комполка и его заместителем. У Музыченко на гимнастерке красовалось Красное Знамя и орден Ленина, у Любавина над сердцем висели Звезда и Знамя, а у комиссара сиротливо висела медаль "20 лет РККА". Поэтому, он стремился всячески подчеркивать значимость своей политической работы.

- Что вы конкретно предлагаете? У нас нет возможности отрабатывать взаимодействие пехоты с танками побатальонно, да и время наверняка осталось мало - спросил Музыченко, у которого об упоминаниях потерь полка в мартовских боях вызывало внутреннюю дрожь. Тогда, после "разборки полетов" полковник чуть было не лишился своего поста и только благодаря заступничеству друзей по Гражданской войне, ему удалось удержаться.

- Можно ограничиться проведением такой обкатки повзводно. Для полка это вполне возможно, ну а лучше всего создавать отдельные штурмовые группы, которые будут выполнять конкретно поставленные цели.

- Штурмовые группы, что за ерунда!? - вновь встрял в разговор Правдюк.

- Это не ерунда, а боевой опыт. Танк огнем своих орудий подавит огневые точки противника, а движущиеся за ним солдаты, прикроют его от гранатометчиков и прочего огня вражеской пехоты и противотанковых орудий.

- Штаб армии не присылал никаких приказов и рекомендаций по созданию штурмовых групп и значит все сказанное вами самодеятельность! - важно изрек комиссар, потрясая желтым от табака ногтем, - и хочу заметить вредная.

- И чем же она вредна, позвольте спросить? - задал вопрос Любавин, чем вызвал откровенное раздражение у Правдюка своей вежливой манерой, которую комиссар откровенно называл "буржуазной".

- Тем, что оторвет солдат от политзанятий и приведет к неоправданному расходу горючего, с которым в дивизии напряженка.

- Следуя вашей логике и учения проводить, не стоит, сплошные расходы.

- Учения проводить надо, товарищ Любавин, но только по приказу вышестоящего штаба. А если его нет, то и не надо заниматься самодеятельностью - отчеканил комиссар и выжидающе посмотрел на комполка, ожидая поддержки с его стороны.

В целом Музыченко был согласен со словами Правдюка, но было одно "но". Полку предстояло наступать, и полковник очень боялся, что на этот раз, чтобы "удержаться в седле" старых связей может не хватить. Цену Правдюку он хорошо знал, а у Любавина был боевой опыт и хватка. Именно благодаря этим качествам летом сорок первого года он получил в петлицу вторую шпалу от маршала Тимошенко и орден Красной Звезды.

- Я доложу комдиву о вашей инициативе. Посмотрим, что скажет начальство - подвел итог разговора Музыченко, примерно догадываясь, что скажет комдив и в принципе оказался прав.

Генерал-майор Кузьмичев с определенной опаской воспринял инициативу идущую снизу. Будь это до войны, он бы непременно вызвал к себе излишне энергичного начштаба и разделал бы его, что называется "под орех", за излишнее рвение. Однако когда то о чем говорил майор, полностью совпадало с директивами, идущими с самого верха, зажимать инициативу "низов" было опасно. Поэтому, комдив принял соломоново решение.

- Комдив внимательно изучил присланный вами рапорт, товарищ Любавин - важно сообщил майору комполка на другой день. - Поднятый вами вопрос правилен, важен и очень своевременен. Генерал Кузьмин согласен с вами и приказал немедленно приступить к подготовке взаимодействия танков и пехоты в соединениях полка, под вашу личную ответственность.

Последнее, Музыченко произнес с видом начальника Тайной канцелярии, девизом которого было "Доносчику, первый кнут".

Доведя до начальника штаба волю "верхов", комполка надеялся увидеть на лице майора испуг или разочарование, но тот не доставил ему подобной радости. Для человека прошедшего страшное горнило сорок первого года слова Музыченко ассоциировались исключительно с тяжелой работой, которую великий классик сравнил с вытаскиванием из болота огромного бегемота.

Однако не только готовности к работе приучил Василия Любавина прошедший год, но и одарил его знакомством с бюрократическим крючкотворством. На практике подтвердивший правильность житейского изречения, что без бумажки ты букашка, а с бумажкой - человек. Не отходя от кузни, он потребовал письменного подтверждения своих новых обязанностей, и только получив нужную бумагу, стал действовать.

Пользуясь затишьем на передовой, Любавин снимал с каждого батальона по взводу и, невзирая, на яростные крики помпотехов танковых взводов о нехватке горючего, приступил к учениям.

Больше всего трудностей и нервов в них было не умение добиться слаженности в действиях танка и бегущих за ним пехотинцев, а также преодоления страха вчерашнего крестьянина перед грозной ревущей машиной. После двадцать пятого раза все становилось на свои места. Пехотинцы дружно бежали вслед за танком, водитель которого выдерживал нужную скорость и не летел вперед на врага как прежде.

Также худо-бедно, у солдат ушла боязнь перед бронированным монстром. Они не только научились пережидать проход над своей головой грохочущее чудовище, сидя в окопе, но и стойко подавляли свой страх, распластавшись на земле, зажав в руке гранату.

Когда танк проползал над ними, оглохшие и наполовину ослепшие от поднятой пыли, они находили в себе силы подняться на колено и швырнуть деревянный муляж гранаты в бензобак или в решетку мотора.

Самое трудное для Любавина заключалось в том, как вели огонь танкисты. Для уничтожения врага, они останавливали свою грозную машину, наводили пушку, стреляли и вновь двигались дальше. Все это в корне не устраивало майора.

- Поймите, - доказывал он командиру танкового взвода капитану Мартынову, - во время атаки танк не должен останавливаться. Танк встанет, пехота ляжет и потом поднять её крайне трудно.

- Так что же нам не стрелять из пушки!? - резонно возмущался Мартынов, - так и катить на немецкие окопы, ведя огонь из одного пулемета!?

- Почему не стрелять? Стреляйте, но на ходу, не останавливаясь.

- И много я попаду таким образом? Одним снарядом из десяти? Это не серьезно! - стоял на своем танкист, не желая ни на дюйм отходить от принятых канонов.

- Очень даже серьезно. Не обязательно попадать точно в пушку врага, капитан. Часто даже один разрыв снаряда рядом с орудием противника может нанести его расчету серьезный урон.

- А если не нанесет!? Что тогда?

- Даже если не нанесет урон расчету, то нагонит на него страху, они же живые люди. Снаряд не так быстро подаст, на землю упадут, наводчик собьет деление при наводке - Любавин пытался втолковать танкисту взгляд с противоположной стороны брони, но все было бесполезно. Мартынов упрямо не хотел слышать его доводы и тогда майор пошел иным путем. После очередного учения, он собрал экипажи танков и задал им вопрос напрямую.