Назови меня своим именем (ЛП) - Асиман Андре. Страница 20

Я проснулся снова через час.

За завтраком я как обычно делал вид, что не замечаю его. Первой на него взглянула мать и тут же воскликнула, Ma guardi un po’ quant’è pallido, выглядите слегка утомленным! Несмотря на ироничные ремарки в его адрес она по-прежнему обращалась к нему официально. Отец окинул его взглядом и снова уткнулся в газету.

– Дай бог, чтобы ты остался в выигрыше прошлым вечером, иначе мне придется отвечать перед твоим отцом.

Оливер вскрыл яйцо всмятку, постучав по его верхушке плашмя чайной ложкой. Он до сих пор не научился.

– Я никогда не проигрываю, проф.

Он говорил, обращаясь к яйцу, в то время как отец разговаривал с газетой.

– Твой отец одобряет?

– Я сам плачу за себя. Еще со средней школы. Так что осуждать меня он не может.

Я завидовал ему.

– Много выпил вчера?

– Да, и не только.

Теперь он намазывал масло на хлеб.

– Не уверен, что хочу знать, – сказал отец.

– Вот и мой отец тоже. И, если честно, мне самому не хочется вспоминать.

Это говорилось для моих ушей? Слушай, у нас ничего не получится, и чем скорее ты это уяснишь, тем лучше будет для всех.

Или это лишь дьявольское позерство?

Как же я восхищался людьми, которые говорили о своих пороках, как о дальних родственниках, с которыми они научились мириться, не имея возможности полностью отречься от них. Да, и не только, Мне не хочется вспоминать, также как Я себя знаю, намекали на ту область человеческих переживаний, куда был доступ у других, но не у меня. Вот бы я и мог однажды в сиянии утренней славы сказать, что не хочу вспоминать, чем занимался ночью. Интересно, что включало в себя «не только», потребовавшее лезть в душ? Или ты принял душ, чтобы взбодриться, потому что иначе силы оставили бы тебя? Или  хотел забыться, смыть все следы ночной грязи и упадка? А, чтобы после объявить о своих пороках, отмахнувшись от них, запить все абрикосовым соком, выжатым артритическими пальцами Мафальды, и потом облизать губы!

– Ты делаешь сбережения с выигрышей?

– Сбережения и инвестиции, проф.

– Жаль у меня в твоем возрасте не было твоей смекалки, я бы избежал многих промахов, – произнес отец.

– Промахи, у вас, проф? Нет, честно, не представляю, чтобы вы могли даже помыслить о промахе.

– Это потому, что ты видишь образ, а не человека. Даже хуже: состарившийся образ. Но промахи были. Все мы рано или поздно проходим через traviamento [16], скажем, когда выбираем иной жизненный путь, иную via [17]. Данте сам прошел через это. Некоторые преодолевают его, некоторые делают вид, что преодолели, иные исчезают бесследно, другие выходят из игры еще до ее начала, а кто-то из-за боязни сделать хоть какой-то выбор всю жизнь так и идет в неверном направлении.

Мать чуть слышно вздохнула, давая понять присутствующим, что беседа грозит перерасти в импровизированную лекцию важного профессора собственной персоной.

Оливер принялся за второе яйцо.

Под глазами у него были мешки. И он действительно выглядел уставшим.

– Иногда traviamento оказывается верным выбором, проф. Или не хуже остальных.

Отец, закурив, задумчиво кивнул, по-своему признавая, что не является экспертом в подобных вопросах и с готовностью уступит место таковым.

– В твоем возрасте я не знал ничего. Но теперь все знают обо всем, только и слышишь разговоры, разговоры, разговоры.

– Возможно, Оливеру нужен сон, сон, сон.

– Сегодня вечером, обещаю, синьора П., ни покера, ни выпивки. Я приведу себя в порядок, поработаю над рукописью, а после ужина мы все будем смотреть телевизор и играть в канасту, как старички в Маленькой Италии.

– Правда сначала, – прибавил он с легкой усмешкой, – мне нужно ненадолго заскочить к синьоре Милани. Но вечером, обещаю, я буду главным пай мальчиком на всей Ривьере.

Так и случилось. После кратковременного визита в Б. он весь день был «зеленым» Оливером, ребенком не старше Вимини, со свойственной ей искренностью и без ее причуд. Он заказал в местном цветочном магазине огромную цветочную композицию. «Вы с ума сошли», – заявила мать. После обеда он сказал, что пойдет вздремнуть – первый и последний раз за все время пребывания у нас. И он действительно поспал, потому что когда проснулся около пяти часов, выглядел таким посвежевшим, как будто сбросил десять лет: румянец на щеках, отдохнувший взгляд, ни следа усталости. Он мог бы сойти за моего ровесника. Как и было обещано, вечером мы сидели все вместе, без гостей, и смотрели мелодрамы по телевизору. Больше всего мне нравилось, как все, включая заглянувшую к нам Вимини и Мафальду, занявшую «свое место» возле двери гостиной, обсуждали каждый эпизод, предсказывая развязку, поочередно то возмущаясь, то смеясь над нелепостью сюжета, актеров, персонажей. Но что бы ты сделала на ее месте? Я бы бросила его, вот что. А ты, Мафальда? Ну, как по мне, я считаю, ей следовало впустить его сразу и не вертеть хвостом так долго. Совершенно согласна! Он получила по заслугам. Это точно.

Нас прервали только однажды. Телефонный звонок из Штатов. Оливер не любил подолгу висеть на телефоне, заканчивая разговор очень быстро. Мы услышали, как он произнес свое неизбежное После!, повесил трубку, и не успели мы глазом моргнуть, как он вернулся, спрашивая, что пропустил. Он никогда не комментировал свои разговоры. Мы не спрашивали. Все наперебой принялись пересказывать ему сюжет, включая моего отца, чья версия уступала в точности версии Мафальды. Некоторое время было шумно, из-за чего мы пропустили еще больше, чем Оливер за время своего короткого телефонного разговора. Это снова вызвало смех. В какое-то мгновение, пока мы были увлечены особо драматичным моментом, в гостиную вошел Анкизе и, развернув старую мокрую футболку, продемонстрировал вечерний улов: огромного морского окуня, тут же приговоренного для завтрашнего обеда и ужина, которым можно было бы накормить всех желающих. Отец налил всем немного граппы, даже несколько капель для Вимини.

Тем вечером мы все отправились спать рано. Усталость словно витала в воздухе. Должно быть, я спал очень крепко, потому что когда проснулся, завтрак уже убирали.

Я застал его лежащим на траве со словарем по левую руку и блокнотом перед глазами. Я ожидал увидеть его уставшим или в том же настроении, что и вчера. Но он уже вовсю работал. Мне было неловко прерывать молчание. Я намеревался, как обычно, притвориться, что не замечаю его, но теперь это было не так просто, особенно после того, как он сказал два дня назад, что видит насквозь мои маленькие хитрости. 

Сможет ли осознанное притворство изменить что-то в наших отношениях сейчас, когда мы вновь перестали разговаривать?

Вероятно, нет. Возможно, пропасть между нами станет еще глубже, потому что ни один из нас не был настолько глуп, чтобы сомневаться в искренности прозвучавших признаний. Но молчать я не мог.

– Я ждал тебя позавчера вечером.

Я говорил совсем как моя мать, упрекающая отца за неоправданно позднее возвращение. Никогда не думал, что могу быть таким жалким.

– Почему ты не пошел в город? – отозвался он.

– Не знаю.

– Мы неплохо провели вечер. Тебе бы тоже понравилось. Ты хотя бы отдохнул?

– В некотором роде. Только беспокоился. Но я в порядке.

Он снова уткнулся в страницу, которую читал перед этим, бубня себе под нос, всем видом выражая сосредоточенность.

– Ты поедешь в город утром?

Я знал, что отвлекаю его, и ненавидел себя за это.

– После, может.

Намек был ясен, и я понял его. Но какая-то часть меня отказывалась верить, что человек может измениться так быстро.

– Я и сам собирался в город.

– Ясно.

– Книга, которую я заказывал, наконец пришла. Я должен забрать ее утром в книжном магазине.

– Что за книга?

– «Арманс».

– Я заберу, если хочешь.