Револьвер для Сержанта Пеппера - Алексей Парло. Страница 10

мгновение он крепко спал. I'M ONLY SLEEPING - II Выйди из дома, построенного во сне. Пчела улетит с граната. Тигры уйдут к себе. Ты не вспомнишь, какое ружьёСтреляло когда–то,Ведь это случилось в доме,Который построен во сне. Город, в котором домаЛетучее, чем дым сигарет. На улицах – толпы людей,И все они – ты. Зеркало в комнатеМнётся как воск, но пчелаСнова летит на гранатЧерез Море Кошмаров. Не думай про глаз,Он висит на шнурке. Может быть, это – хвост тигра,Ведь он полосат. Главное – не то, что видитВыросший глаз. Главное – то, что слышит ухо,Ведь слух твой не спит. И ты слышишь стук в дверь,А город пустеет – Толпы нейронов объявляют началоКомендантского часа. Трудно сделать шаг И повернуть ключ,Но если ты сделаешь это,Уйдёт дом, который построен во сне. Рухнут стены замка,Ров будет заполнен водой. Тигру легко, но как перепрыгнешь ты,Если захочешь вернутьсяВ город, который построен во сне,Чтобы услышатьКолебания крыльев пчелы,Пьющей гранатовый сок? WITH A LITTLE HELP FROM MY FRIENDS – II

В дверь позвонили, когда Миха доливал оставшуюся водку в свой стакан. Алик мирно дремал в кресле, Тамарка продолжала тереть укушенную Шурой ладонь, на которой, впрочем, не осталось никаких следов. Миха открыл. На пороге стоял Шура. Идеально трезвый, в приличном костюме, с дипломатом и букетом гвоздик.

– Миша, я прошу прощения за случившееся. – Шура пристально смотрел на Миху детскими голубыми глазами.

– Проходи, альфонс... – Миха облегченно улыбнулся.

Шура прошёл в комнату, повторил ошалевшим от такой метаморфозы Алику и Тамарке те же слова, Тамарке протянул цветы и облобызал ручку (ручку она, памятуя о недавних событиях поначалу попыталась отдернуть), а Алику просто руку пожал. Затем открыл дипломат, достал оттуда бутылку коньяка «Метакса», водку «Смирнофф», шампанское «Принц Анри», блок сигарет «Marlboro lights» и какую–то совсем уж невозможную коробку конфет с надписью «Asbach Uralt».

– Круто! – восхитился Миха.

– А что удивляться? Сначала зимой летний дождь идёт, потом советский гинеколог оказывается внуком барона Ротшильда, да ещё и с суперспособностями... – Алик всё ещё был настроен весьма скептически.

– Дождь? – удивился Шура.

– Да подойди к окну, лужи, наверное, ещё не просохли.

Шура распахнул окно, и на наших героев дохнуло морозным воздухом. Алик с Михой бросились к окну. Всё те же, надоевшие за зиму пласты серого слежавшегося снега.

– Увы, Алик, – Шура чуть улыбнулся, – я не Ротшильд. И не экстрасенс. Давайте лучше выпьем. Даме шампанского, а мы, пожалуй, с коньячка начнём.

Он наполнил бокалы, приобнял Тамарку, удобно расположив руку у неё за пазухой, и сразу же поплёл свои бесконечные анекдоты.

Постепенно напряженность спала, и вот уже «Клуб» квасит как в старые добрые времена, не пропуская ни одного традиционного тоста, наполняя пепельницу остатками империалистической роскоши, и никто не обращает внимания на Тамарку.

А Тамарка усердно поливает шампанским фикус Михиной бабушки и не сводит с Шуры настороженного взгляда, несмотря на то, что Шурина рука становится всё настойчивее, и от этой настойчивости грудь Тамаркина уже набухает, и сосок приобретает каменную твердость, и одежда начинает мешать...

И почему–то Тамарке вдруг хочется прочитать молитву, и она пытается вспомнить «Отче наш» (бабушка в детстве научила), но кроме «Отче наш, Иже если на небесех...» ничего не вспоминается. И Тамарке становится страшно. А его руки – всё настойчивее и нежнее. Но – страх…

2. ЗАВИТОК.

– ...На самом деле, у них было более двухсот песен, и большинство из них можно назвать знаковыми или этапными.

– Ну, это большой вопрос, – не согласился Яр. – То, что мы сейчас считаем знаковым, для них могло не иметь вообще никакого значения! Кто сейчас может быть уверенным?

– Конечно, никто. Но ведь ты не будешь отрицать, что после каких-то песен у них наступал новый этап в творчестве.

– Наверное. Но никто не сможет сказать, после какой песни это происходило. Даже, я думаю, они сами. Так что это весьма субъективно. Это придумали критики. Люди, которые сами не могут сочинить ничего и оргазмируют от расчлененки! – Ярик разгорячился. Не любит он критиков! А кто их любит?

– Согласен, субъективно. – поддержал его я.

– Да. К примеру, для вас «Сержант» – вершина творчества Битлз. А для меня совсем даже наоборот, «Белый альбом».

– Почему наоборот? – меня озадачил такой оборот речи.

– Да хотя бы потому, что в «Белом альбоме» они сознательно отошли от всего того, что сделали в «Сержанте» – от массивных развёрнутых оркестровок, многократного наложения, лупов и прочих хитростей. Музыка предельно естественная, и в этом её прелесть.

– То есть, ты хочешь сказать, что набросок, сделанный за несколько секунд на обрывке бумаги, имеет для тебя большую ценность, чем тщательно прописанное полотно, на которое художник потратил несколько лет своей жизни? – поддел его я.

– Иногда да! Если в этом наброске больше правды, больше жизни, то да! Тем более, что некоторые темы вовсе не нуждаются в тщательном прописывании, оно их может выхолостить или даже убить. – Яр сел на любимого конька. – Да и тратить такие деньги на оформление конверта я бы, наверное, не стал. Мне как-то ближе конверт «Белого альбома».

– Так они оба на своём месте. – сказал я. – Они соответствуют музыке. Одна массивная, нагруженная нюансами и голосами, другая лаконичная, ничего лишнего, всё по минимуму, но от этого она только выигрывает. Хотя, ты прав, «Сержант» для меня важнее.

Я вспомнил тот день из детства, когда брат принёс с занятий этот альбом. Кто-то из однокурсников дал послушать. Первый в моей жизни «фирменный» винил! После блёклых, тощих ромашковых конвертов, в которых продавались пластинки фирмы «Мелодия», это было настоящей феерией! Я влюбился в этот альбом, ещё не слыша его. А уж когда послушал…

Глава 9

THE HIGHER YOU FLY THE DEEPER YOU GO – II

Пробуждение было странным. Первое, что ощутил Шура, проснувшись, – удивление. Обычно он просыпался с чувством стыда, раскаяния, тошноты, тоски, но удивления не присутствовало. Сегодня всё было по–другому. Отсутствовали стыд, раскаяние, головная боль и всё прочее. Присутствовали удивление, ощущение здоровья и избытка сил. Шура посмотрел на часы. Пять тридцать. "Она ушла... Уже полчаса как..."– подумал Шура, вспомнив битловскую «She's leaving home». В комнате действительно больше никого не было. Шура огляделся. Комната как комната. Такая... никакая. Выйдешь из