Револьвер для Сержанта Пеппера - Алексей Парло. Страница 51
Зрелище было впечатляющим. Морфей Морфеич рос, и рос, и рос. Дыхание его стало шумным, сердечный ритм заставлял всё вокруг вибрировать, из ноздрей начали вырываться клубы дыма вперемежку с язычками голубоватого пламени.
– Ну, хватит уже зажигалку из себя изображать! – истерично крикнул Шура.
– Зажигалку?! Я зажгу! Я ТАК СЕЙЧАС ЗАЖГУ!!! – прогремел в ответ Морфей.
Голова его уже уперлась в потолок и, наверное, проломила бы его, но потолок оказался эластичным, он пружинил, однако сохранял целостность, обтягивая голову Человека с Отрезанной Бородой, отчего брови его наползали на глаза, а он безуспешно пытался их приподнять.
– Держи! – вдруг крикнул Морфей и швырнул в Сержанта файербол.
Пеппер, не ожидавший этого, не успел увернуться. Файербол с громким хлопком разорвался, и Сержант, вскрикнув, упал.
– Под моей защитой! – захохотал Морфей. – Вот тебе и вся защита!
Удивительно, но он всё продолжал расти. Стены и потолок уже начинали обтягивать монструозное тело, и Шура понял, что через несколько мгновений Морфей просто раздавит его, прижав к себе, всей своей чудовищной массой.
Он вдруг с каким-то отстранённым спокойствием понял, что действительно не знает ни одной молитвы, а значит, с Богом поговорить не удастся, а из этого следует, что скоро настанет самый настоящий конец. Он станет трупом.
И в этот момент на ногах Морфея лопнули чулки. До этого они себя никак не проявляли, одежда – и одежда, но и у шедевров итальянской лёгкой промышленности есть, как оказалось, свой предел.
– Вот бы Тамарка расстроилась!, – подумал Шура, отрешенно наблюдая за медленно расправлявшиеся волосками на морфеевых ляжках, – Чулки-то отличные!
Он вдруг отчетливо вспомнил Тамарку, её лицо, фигуру, точёные ноги, её голос, аромат её духов и запах волос. Любимая женщина как бы встала перед ним…
Нет! Не как бы! Шура вдруг понял, что Тамарка действительно здесь, живая, горячая и страстная.
А Тамарка встала перед Морфеем, заслоняя собой своего мужчину и, глядя на него в упор, звонким голосом, нараспев, начала:
– Отче наш! Иже еси на небесех! Да святится имя Твоё!…
Морфей Морфеич, сначала смотревший на неё с неким брезгливым недоумением, вдруг начал как-то съёживаться и бледнеть. С каждым словом молитвы он становился всё меньше и меньше, прозрачнее и прозрачнее…
– Аминь! – выкрикнула Тамарка.
С тихим хлопком Морфей исчез, оставив после себя лишь облачко чёрного дыма и резкий запах кошачьего дерьма.
– Я вспомнила, вспомнила! – воскликнула Тамарка, поворачивая к Шуре сияющее лицо, и вдруг тоже исчезла.
В коридоре стало темно. Только через приоткрытую дверь комнаты Джона пробивалась полоска света. Шура стоял и смотрел. Но видел только Тамарку…
– Мама, шо то было? – спросил подошедший сзади Сержант голосом торговки с одесского Привоза. Он слабо взмахнул рукой, и в коридоре появился неяркий приглушённый свет.
– Бог… Молитва… Тамарка… – Шура никак не мог связать слова в какую-нибудь мало-мальски приличную фразу.
– А Морфей?
– Пшик… – Шура щёлкнул пальцами.
– Выпей, – Пеппер протянул Шуре фляжку.
– Нет… Не хочу…
– Пей! – жёстко сказал Сержант. – Тебе нужно успокоиться.
Шура послушно взял фляжку и выпил. Там был чай с молоком. После пары глотков Доктор пришёл в себя.
– Ну что, ab ovo? – спросил он у Пеппера.
– Не знаю, – покачал тот головой. – Рано знать. Осталось ещё одно.
Шура посмотрел на приоткрытую дверь, и в груди его что-то смутно заныло.
– А Джон там? – спросил он.
– Нет. Джон ушёл. Он больше не играет на перекрёстке. Благодаря тебе. Но рояль ещё там. Иди, Шурочка, иди, не тяни время, его и так нет. Особенно здесь, – и Сержант улыбнулся. Так, как обычно улыбаются на прощание.
"Зачем мне рояль? Я всё равно играть не умею" – хотел сказать Шура, но вдруг осознал, что это не так, кивнул и медленно двинулся к двери. Он не оглядывался. А Сержант извлёк из кобуры свой револьвер и крутанул барабан. Он был почти пуст, лишь в одной каморе сидел патрон. Последний патрон.
– Без промашек и без осечек! – шёпотом приказал себе Пеппер.
Глава 41
THE ENDШура вошёл в пропахшую крепким сигарным табаком комнату и огляделся. Комната была пуста, но что-то делало её жилой – то ли очки Джона в круглой латунной оправе, простые дешевые очки, купленные в недорогой аптеке, то ли разбросанные повсюду пустые баночки из-под йогурта. А может быть, табла, стоявшая в углу и издали похожая на какого-то персонажа Маппет-шоу. Или фотография Пола, висевшая на стене и смотревшая на Шуру наивными глазами.
Доктор сел за рояль. Крышка была открыта – Джон не отличался аккуратностью. Шуре показалось, что рояль тихо вздохнул и потянулся к нему всеми своими клавишами как женщина, истосковавшаяся по мужской ласке. Он посидел немного, вслушиваясь и собираясь с духом, и взял первый аккорд. Музыка ожила. Сначала это была Половская «Let it be», потом музыка повлекла Шуру за собой, куда-то вверх и в сторону. Музыка стала его мыслями, его желаниями и чувствами. Он просто следовал за ней…
МЕРА НАМЕРЕНИЯ (ШУРИНА АССОЦИАЦИЯ) Сочиню-ка я нынче классику, Совершенную, гениальную, Ощутив под руками пластику Трансцендентного, шедеврального. Напишу-ка я нынче песенку, Ту, где звуки аминокислотами Сочетаясь как в ДНК-лесенке, Повлекут нас спиралью к высотам. Высеку-ка я нынче статую Идеальной, любимой женщины, Соблазнительную и статную,- Страсть, в граните увековеченную. Поброжу-ка я нынче по