Тайфун Дубровского (СИ) - Мелоди Ева. Страница 10

На этом месте замолкаю, потому что оценить последующие события мне до сих пор сложно. Что это вообще было? Почему Анюткина сестра подставила меня? Что я ей сделала плохого? Зачем они подослали меня в этот дом? Часть меня хочет верить, что все-таки из лучших побуждений. Ведь и правда, в таком большом доме вполне может требоваться прислуга… Вот только костюм, что мне выдали, теперь отлично понимаю, никак в эту историю не вписывается. Только такая дура как я могла поверить подобной лапше на уши. От этого безумно стыдно, и делиться этим ни капли не хочется.

Но и промолчать после полной откровенности собеседницы я не могу.

— Меня приютила сестра подруги. Показала здешние места, была очень гостеприимна. Я искала работу, но не смогла найти. И она предложила устроиться горничной, сюда, к вам…

— Ну надо же, деточка. Как нехорошо получилось! — восклицает собеседница.

— Ничего, я уже забыла, — вру, конечно, но мне неловко что старушка так убивается.

— Ты очень великодушна. И знаешь, горничные действительно требуются. Многие не выдерживают изоляции. Здесь испокон веков правило — прислуга живет тут же. Приходящей не держим.

— Почему?

— Так меньше сплетен. Так ты попробуешь?

Поверить не могу!

— Вы что, после всего предлагаете мне работу?

— Ну ведь ты же сама сказала — она тебе нужна… Что поделать, все произошедшее — ужасное недоразумение. Наверное, причина в том, что я поручила Карлу подбирать персонал, не подумав о том, что «девушек» (это слово Анна Львовна произнесла скривившись, словно в кавычках) для Владимира тоже приводит он…

— Мне нужна работа, очень… Но видимо этот город не для меня, а я — не для него. Я не могу работать в доме с бородатым психом! — вырывается прежде чем могу осмыслить собственные слова.

— А придется, — раздается у меня за спиной, и я холодею.

Так вышло, что я уселась в кресло, стоящее спиной к двери — из окна открывался потрясающий вид, не смогла устоять. Но теперь понимаю, насколько необдуманным был этот порыв. Псих-Дубровский здесь, в комнате! Что бы ни говорила мне Анна Львовна, страх въевшийся в кожу — ничем не унять. Я точно знаю — не подоспей экономка вовремя — он бы взял меня силой. И когда смотрю на него, даже когда просто ощущаю его присутствие — не могу не думать об этом. Не могу не чувствовать ненависти, отвращения к нему. Желания убежать…

Резко оборачиваюсь и встречаю пристально изучающий взгляд небесно-голубых глаз. Кажется, в их бездне можно утонуть. Но беру себя в руки и отвечаю дерзко:

— Я не ослышалась? Придется? В этом доме принято женщин заставлять силой? Склонять к сексу, к уборке? Неважно к чему, лишь бы последнее слово оставалось за вами? — вскакиваю на ноги, в порыве бежать прямо сейчас, куда глаза глядят из этого странного дома. И тут же осознаю, что наговорила лишнего и краснею. Вот дура. На случайно оброненные два слова, ответила целой тирадой! Как глупая истеричка. Я чувствовала себя сейчас именно так. Еще пара пронзительных взглядов бородача — и начинаю дрожать как осиновый лист, проклиная себя за глупую никчемную браваду.

— Ты не ослышалась. Но если вдруг у тебя проблемы с восприятием слов, я предпочитаю еще раз объясниться наедине. — С этими словами он делает пару шагов и оказывается почти вплотную от меня. Берет за правое предплечье и чуть тянет на себя. А я резко вырываюсь и отпрыгиваю.

— Ну уж нет! Ни за что! — прячусь за креслом Анны Львовны. — Никаких наедине, обойдешься. — От испуга обратилась на «ты», да и пофиг, пошел он! Страха к этому громиле больше не было. То ли благодаря рассказу экономки, то ли у меня уже совсем крыша поехала. Потому что в здравом уме ни за что бы не понадеялась что хрупкая старушка защитит меня от монстра. Но я опять ошиблась.

— Владимир! — голос Анны Львовны прозвучал совершенно иначе, он словно высечен из стали. — Сейчас же прекрати пугать девочку.

— Я не съем ее, — буркает бородач. — Всего лишь разговор.

— У меня нет секретов от тебя, — вворачивает хитро старушка, а я проникаюсь к ней еще большим уважением. Действительно, правильно сказала. С чего это он вздумал опять тащить меня куда-то. Обойдется.

Но он меня все-таки волнует. Вроде никогда не привлекали блондины, брюнетов я считала куда более брутальными, страстными… Хоть и знала всего одного, и особой страстностью он не отличался… Но по фильмам, сериалам, всегда выбирала жгучих темноглазых брюнетов. И вот нате вам поворот… Этот белокурый гигант кажется мне пещернее всех жгучих самцов вместе взятых. От него веет опасностью, смертью. Холодным расчетом, арктическим льдом. И в то же время этот лед оставляет ожоги.

— Хорошо, — на удивление быстро сдается мужчина. — Я подумал, вот что, Красная Шапочка. Раз ты так уверенно поешь свою песенку про уборку, значит, добро пожаловать.

— Спасибо, уже отпала необходимость в работе.

— Что-то сомневаюсь.

— А мне плевать!

Все еще пячусь задом, потому что Дубровский наступает.

— Если я принял решение, со мной лучше не спорить, предупреждаю.

— Я не хочу оставаться здесь ни минуты! — его наступление приводит меня в нервозное состояние. Попеременно бросает то в жар, то в холод. Голова просто раскалывается. Она болела с самого начала разговора, но теперь боль стала невыносимой…

И тут за моей спиной раздается ужасный грохот и звон. Анна Львовна что-то восклицает, на ее лице написан ужас. Даже Дубровский в лице меняется… А я никак не могу понять почему. Пока не оборачиваюсь. Я что-то разбила…

— Любимая ваза эпохи Мин! О боже, Маргарита…

— Будет в ярости, — договаривает за экономку бородач. А я чувствую, как все плывет перед глазами. Нестерпимая слабость, как в первый раз. И я снова погружаюсь в темноту.

Пробуждение дается тяжело, с трудом разлепляю веки, комната плывет перед глазами. Сфокусировав зрение, вижу склонившуюся надо мной Анну Львовну. На ее лице тревога, которую она хочет спрятать за показной улыбкой:

— Ну ты деточка прям кисейная барышня девятнадцатого века. От всего чувств лишаешься, — улыбается она.

— Я не нарочно, правда. — Мне до жути неловко и стыдно, ну правда, я прям неваляшка какая-то…

— Знаю, милая. Прости, пошутить хотела, а вышло глупо. Люблю девятнадцатый век, ностальгирую. А у тебя, милочка, лихорадка. Температура высокая. Как ты с ней еще и отшельнику нашему дерзить умудрялась… вот вопрос. Он тоже испугался, ты как упала, мы в панике, что делать не знали. Потом он тронул твой лоб, говорит — как печка горячая. Врача вызвали. Владимир тебя на руках в комнату отнес. Вот так вот, милая. Хотела ты убежать поскорее отсюда, да судьба против. Может и не сопротивляться уже?

Я не нашлась что ответить, раскалывалась голова и через несколько минут вновь погрузилась в сон.

Вот так я поневоле оказалась то ли гостьей, то ли пленницей в доме отшельника. Неделя постельного режима, вкуснейший куриный суп с домашней лапшой, всегда огромная ваза фруктов на столе. Иногда вечерами Анна Львовна составляла мне компанию — мы пили чай с вкуснейшим домашним печеньем и болтали обо всем на свете. Мне было неловко, немного страшно, я постоянно думала о том, что же делать дальше. Еще и ваза проклятая. Даже если не потребует Дубровский возмещения, я сама не позволю себе забыть об этом. Обязана компенсировать. Выспросила стоимость у Анны Львовны и мне поплохело. Это ж год тут пахать придется, за пятерых…

Но пока про вазу молчали. Да и Дубровского не видно не слышно, ни разу не пришел навестить меня, и слава Богу. Я очень боялась этого. И ждала, хоть не признавалась себе. Старалась всегда быть причесанной, умытой… Говорила себе, что просто мне так спокойнее. В другом не смела признаваться.

Анна Львовна была настолько добра, что узнав о моей любви к рисованию, принесла мне альбомы, кисти и даже мольберт. Правда, вместо красок — цветные карандаши и немного сухой пастели. Смущенно призналась, что красок не нашлось… Но я переживала совсем о другом — что бедная женщина разорилась на эти принадлежности, тогда как я и так кругом должна… Но оказалось, это не так. Правда облегчения это не принесло…