Девушка в шляпе и собака на трёх лапах (СИ) - Лабрус Елена. Страница 18

— А как вы вообще попали в их семью? — Генка наколола на вилку листик салата, но решив, что это получилось у неё слишком быстро, стала гонять по тарелке помидор.

— После того как бабушка тебя увезла, я долго не могла найти работу — русскоговорящие няньки мало востребованы, но потом вот мне повезло, — Александра Львовна сделала нажим на последнее слово, намекая, что следовало бы его занести в кавычки. — Так у них и осталась.

— А какой была Лизи?

— Злой, — охарактеризовала её нянька, не задумываясь. — Злой и хитрой. Настоящим исчадьем ада. Она каким-то безошибочным чутьём находила в каждом слабину и вела себя так, как ей выгоднее всего. Для матери была её маленькой принцессой, любящей посплетничать, для отца «своим парнем», из которого клещами слово не вытянешь.

— А для Марка?

— А Марка она возненавидела со дня его рождения. И всегда умудрялась выставить его перед родителями в дурном свете. Глупее, чем он есть, пугливее, слабее. Помню, перед вечеринкой в честь её десятилетия, с барбекю и большим количеством подружек, она целую неделю пугала его огнём. Злым драконом, что вырвется на свободу, если огонь будет слишком сильным. Мучениями, что доставляют ожоги. И негасимым пламенем, что будет стекать по телу как вода и жечь, пока не превратит в кучку пепла. В результате на празднике он увидел, как из барбекю вырвалось пламя и закатил такую истерику, что я весь вечер не могла его успокоить. А Лизи потом долго ещё пеняла родителям на то, что он их опозорил и испортил ей праздник.

— Вас она, видимо, тоже не любила.

— О, да, — вздохнула женщина. — Но у них я никогда не чувствовала себя членом семьи, совсем не то, что у твоих родителей. Для Долговых я всегда была прислугой и не более. Поэтому и Лизи не снисходила до меня настолько, чтобы изводить. Я мешала ей мучить Марка, это её злило, но не более того.

— А Доминик? Какую роль он на самом деле сыграл во всём этом?

Целый салатный набор уже намертво застрял на её вилке, и Генка, макнув овощи в майонез, засунула их в рот.

— Доминик стал такой же разменной картой в её игре, как становились все, кто вставал между ней и отцом. Мать, Марк, Доминик.

— Значит, это она его соблазнила?

— О! — всплеснула руками женщина. — И соблазнила, и подставила. Отец до сих пор его не простил. Я представляю, если бы она осталась жива, сколько бед она принесла бы своей семье. Из той обиды, что Доминик держал на отца, всего за несколько недель она умудрилась взрастить в нём ненависть к Елене.

«И, кажется, ко всему роду людскому тоже, — отметила про себя Генка. — Семена упали в благодатную почву».

— Скажите, Александра Львовна, а вы уверены, что она умерла? — задала Генка вопрос, который зудел у неё в голове, как комар над ухом. — Может её хоронили в закрытом гробу? Или ещё какие-то странности?

Экономка усмехнулась, а не задумалась.

— Если бы ты знала, сколько раз эти мысли приходили мне в голову в последнее время. Сколько раз, слушая разговоры Елены о её загадочном привидении, мне хотелось застать его в комнате.

— Призрак её дочери в окровавленной ночнушке, который вырос из тринадцатилетней девочки в молодую женщину — это определённо наводит на мысли, — нарисовала вилкой в соусе бензольное кольцо Генка и мысли тут же выстроились ровными цепями формул. — А этот её крен с открытыми дверями? Это ведь не клаустрофобия. Кто-то явно настроил её, что, если дверь будет закрыта, её дочь не придёт. Зачем привидению открытые двери?

— Да, и этот их внезапный переезд. Елена терпеть не могла свой город. Но они переехали якобы по её настоянию. И не просто купили или сняли дом. Его строили заново. За бешеные деньги купили этот участок уже с домом, но старый дом снесли.

— А у девочки был явный талант манипулировать людьми. Такие рождаются раз в сто лет, а то и реже. Каковы шансы, что именно к их семье второй раз прицепится такой гений? Будь он хоть привидением, хоть человеком.

— И всё же она умерла, — вздохнула экономка.

Но крохи сомнение в её вздохе, голосе и взгляде не ускользнули он Генки. Как её пёс под толстым слоем прибрежной гальки умудрялся найти какую-нибудь дохлую медузу, так и она чувствовала, что эта Лиза жива, будь она хоть трижды похоронена.

Мысли об Амоне, напомнили ей про оставленного дома Пепси. Он собирался отвезти Амона купаться в море на пляж возле своего дома. О том, что у них есть длинный шланг с пресной водой, Генка теперь знала наверняка.

Они прыгали с темы на тему. И пусть жизнь семьи Долговых теперь так тесно переплелась и стала вмешиваться в её жизнь, собственное прошлое волновало её больше, чем чужое.

— Интересно, а как вы меня узнали? Наверняка, с пяти лет я сильно изменилась.

— Я же приехала именно ради этого, — встрепенулась женщина и полезла в сумку. — То немногое, что я ещё смогу для тебя сделать.

И она достала несколько фотографий и трясущимися руками протянула Генке.

— Это всё, что осталось у меня. Все негативы, плёнки и цифровой фотоаппарат, что уже был в то время у твоего отца, увезла твоя бабушка.

Генка её почти не слышала, с трепетом вглядываясь в лица мамы, отца и сестры. Она сейчас очень похожа на маму, только ещё светлее волосы, ещё худее фигура, но это наживное. Лёлька вылитая копия отца — темноволосая, с немного хищным греческим носом, с горбинкой, как у бабушки. Няньку, держащую её саму, она ни за что бы не узнала. Хотя… Генка подняла на женщину глаза.

— Вы сказали, увезла бабушка?

— Да, да, это единственное, что она забрала. Остальные вещи выставили на распродажу.

Бабушка уверяла, что никаких фотографий у неё не было. Никогда. И эта ложь как-то неприятно царапнула по фундаменту того памятника, что возвела Генка своей бабушке в душе. И осознание того, что она и родной внучкой то ей не была и она это знала — тоже.

— А когда она узнала, что я ей не родная?

— Когда твоя мама призналась отцу. Тебе был почти год. И, знаешь, между нами, зря она это сделала.

— Почему? — Генка смотрела на большое крыльцо красивого дома с белыми перилами и не верила, что вот эта малышка с маленькими, как у крысёнка, зубками и пухлыми щёчками, она сама.

— Он никогда бы её не заподозрил в измене. Никогда. Но именно эта его исключительная порядочность и не давала ей покоя. Она считала, что держать его в неведении — низко.

— И как он отреагировал?

— Спокойно. И как-то обречённо, словно всегда знал, что это может случиться. Не знаю, простил ли он, но он очень любил твою мать. Он был старше её лет на пятнадцать и очень дорожил их отношениями.

Бабушка говорила мама вышла замуж по расчёту. Но на деньги ли был её расчёт? Может быть на доброту и порядочность?

Генка открыла следующую фотографию и у неё перехватило дыхание. В косынке, в синем платье с белым воротничком она, сияя от восторга, сидит в тачке в обнимку с огромной оранжевой тыквой. И довольная экономка стоит позади неё, схватившись за ручки, словно собирается их везти.

— У нас был огород?

— Вот так я тебя и узнала, — с улыбкой глядя на фотографию, сказала женщина. — Только, когда ты стала захаживать к моим хилым питомцам, я догадалась спросить, как тебя зовут. Ведь дела семьи меня касаются только в плане хозяйства и уборки.

— Я любила грядки?

— Ты их обожала. У твоей мамы не было нужды выращивать самой овощи и зелень, но ей это нравилось, а ты как хвостик всегда бегала рядом.

На третьей фотографии они были вдвоём с сестрой.

— А Лёлька меня любила?

— Да, моя хорошая, — сказала женщина, и вытерла скатившуюся непрошенную слезу. — Она возилась с тобой больше, чем со своими куклами.

Генке так много ещё хотелось у неё расспросить. Так много узнать. Они проговорили несколько часов. Кафе незаметно опустело. За окнами стемнело. От мигающей разноцветными огнями рекламы рябило в глазах, но Генка не замечала.

— Почему вы считаете, что ваша жизнь в такой большой опасности? За что вас то невзлюбил этот призрак, если вы уверены, что Лиза умерла? — спросила она, возвращаясь из своего прошлого в настоящее.