Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана. Страница 21

— А это я сама сочиняю, матушка, — с улыбкой выкрутилась Олянка.

Конечно, то была неправда, но сказать об истинном положении вещей девушка не решалась. И сердце её сжималось в зябкий комочек, когда речь заходила о женихах, о сватовстве... Расспросы родителей о том, мил ли ей кто-нибудь, заставляли Олянку замыкаться. Неуютным осенним ветром дышала сама мысль о том, чтобы выйти замуж. Олянка считала себя супругой Радимиры, сердце её было занято. Много пригожих парней на неё засматривалось, но никому она не могла ответить взаимностью. Их внимание её раздражало, а те считали её заносчивой недотрогой.

Олянка слыла первой красавицей в городе, и сваты в доме бывали частенько, но раз за разом девушка отвечала отказом. Родители печалились, дело доходило порой до ссор.

— Доченька, этак ты никогда замуж не выйдешь! — сердилась матушка. — Так в девках и останешься! Ну неужели никто не люб тебе? Стольким хорошим парням ты отказала! Со столькими хорошими семьями мы могли бы породниться! Уже младшие сестрицы в пору входят, а ты всё никого не выберешь!

— Никто мне не люб, — упрямо отвечала Олянка. — А против моей воли, против сердца моего вы меня не сосватаете. Уж тогда меня из дому выгоняйте, коли вам так надо поскорее младших сестриц пристроить.

Снова и снова повторялись эти разговоры. Не знали родители, что в сердце Олянки жила Радимира, и ей она хранила верность...

А однажды, опять на закате, пошла девушка к реке, к любимым ивам — шёпота их послушать, мудрости внять да водице печаль свою отдать. И вдруг услышала она стук копыт: то вдоль речного берега скакал верхом молодой парень. Спрыгнув с седла, он подвёл белого коня к воде, чтобы напоить. Пока конь утолял жажду, добрый молодец глядел вдаль, щуря глаза на закатное солнце. Судя по богато вышитой рубашке и сапогам, происходил он не из простой семьи, да и седло со сбруей выглядели дорогими. Наружность его была довольно приятна: русые волнистые волосы, мягкая и негустая, чуть вьющаяся бородка, большие светлые глаза, красивые брови — шелковистыми дугами. Олянка напряглась, ожидая, что сейчас тот подойдёт знакомиться, но этого не произошло. Парень скользнул по ней задумчивым взглядом, но в её сторону не сделал и шага. Конь принялся пощипывать сочную траву, а незнакомец бродил по берегу и любовался закатом, ивами, чистым небом... А на Олянку не обращал внимания, будто её и не существовало. Не то чтобы это задело женское самолюбие девушки; встреч с парнями она и не искала, но такое равнодушие было непривычным. Хотя, с другой стороны, хорошо, что тот и не думал приставать. По крайней мере, можно было не уходить с любимого места.

Сочтя, что конь достаточно попасся, молодец вскочил в седло и уехал, а Олянка осталась размышлять об этой странной встрече. Встав наконец с нагревшейся за день земли, она медленно и задумчиво побрела домой. Ночью её ждало свидание с Радимирой.

Спустя несколько дней она опять повстречала того молодца на том же самом месте. А потом они почти каждый день стали там видеться. Ни тот, ни другая не делали попыток заговорить друг с другом. Парень пас и поил своего коня, непродолжительное время любовался закатом, а потом уезжал. Когда он не появился в течение нескольких вечеров, Олянка даже забеспокоилась немного, но глубокого следа это в её мыслях и душе не оставляло. Ну, нет его и нет — может, где-то в другом месте катается. Затем парень снова появился, но очень бледный, до голубоватых теней под глазами. Спешившись с коня, он отпустил его пастись, а сам сел на траву и обхватил руками голову. Он покачивался и постанывал. Преодолев испуг и нерешительность, Олянка осмелилась приблизиться.

— Что с тобой? — спросила она.

— Голова раскалывается, — проскрежетал тот сквозь зубы и опрокинулся на траву навзничь.

Из-под его зажмуренных век просачивались слёзы. Охваченная острым состраданием, Олянка присела подле него и положила руку на его лоб... А парень перестал стонать и несколько мгновений просто глубоко дышал. Потом его веки разжались, глаза открылись и посмотрели на Олянку с удивлением.

— Боль прошла... Вот так чудеса! — проговорил он, садясь. — Чем меня только лекари ни пользовали — ни одно средство от этой боли не помогает. Не ты ли меня исцелила, девица?

— Так может, само прошло? — пожала Олянка плечами.

— Это так быстро не проходит, — не сводя с неё пристально-восхищённого, горящего взгляда, ответил парень. — Обыкновенно я по два-три дня мучаюсь. Как звать тебя, красавица?

— Олянка, — усмехнулась девушка. А про себя подумала: уж не крылся ли тут этакий изощрённый способ знакомства?

Хотя страдания парня от боли показались ей вполне настоящими... У него даже слёзы выступили, да и выглядел он сегодня неважно: изжелта-бледный, круги под глазами.

— А я — Любимко, — улыбнулся он. — Кто ты и откуда, Олянка? Я затворником дома живу, ни с кем не разговариваю, никого не знаю в городе... А выезжать только недавно начал.

— Я дочь Лопаты, кузнеца, — сказала Олянка.

Любимко оказался сыном самого Ярополка, княжеского дружинника, чья богатая усадьба располагалась на возвышении и походила на крепость. Там был огромный старый сад, обнесённый высокой оградой. По его дорожкам Любимко раньше и катался верхом, пока не решил наконец выбраться за его пределы.

— А отчего ты затворник? — спросила Олянка.

Любимко не сразу ответил. Улыбка поблёкла и скрылась на миг.

— Хворый я, — сказал он наконец.

Между тем, хилым и болезненным Любимко совсем не выглядел. Не могучий силач, но и не худой, как тростинка.

— Тело мой недуг не затрагивает, — будто угадав мысли Олянки, усмехнулся парень. — Он вот здесь. — И он дотронулся пальцем до своего виска.

— Сумасшедший, что ли? — нахмурилась девушка, поражённая жутковатой догадкой.

Любимко не обиделся и не рассердился. Он задумчиво щурился на закат, как часто делал во время их встреч.

— Матушка моя увидела тень Марушиного пса и испугалась, — проговорил он. — Боялись, что у неё каменное дитятко родится, но обошлось... В детстве я здоров был, а потом начались припадки. Они раз или два в месяц бывают. Во время них я будто дикий зверь становлюсь. Цепями меня приходится сковывать. Оттого я и сижу дома — чтоб на людях такого не случилось. Батюшка меня стыдится, наверно... Горе это для него, конечно. К военной службе я не пригоден, занять его место в дружине не смогу. Науками вот занимаюсь... Батюшка меня книжным червём прозвал. — И Любимко усмехнулся.

Сидя дома, он по книгам и с помощью учителей освоил несколько языков и теперь переводил для княжеского книгохранилища иностранные труды. Чтобы не зачахнуть совсем за письменным столом, свои учёные занятия он разбавлял ездой верхом и развивающими силу упражнениями, оттого и не выглядел хлюпиком.

— Охо-хо! — вырвался у Любимко душевный зевок. — Что-то сон на меня накатил, к земле клонит... Вздремну я чуток, ладно?

— А конь не убежит у тебя? — улыбнулась Олянка.

— Нет, он умный, — опять зевнул тот.

— Спать на закате вредно, голова болеть будет, — предостерегла девушка, вспомнив матушкино наставление.

— Теперь уж не заболит, ты меня исцелила, — с широкой улыбкой ответил Любимко, растягиваясь на траве.

Вскоре он уснул, а Олянка почему-то не уходила: что-то держало её здесь. То ли она боялась оставить спящего, то ли вдруг уверовала в свои целительские способности и оставалась на всякий случай, чтобы снять боль, если та вернётся.

Проснулся Любимко, когда солнце уж скрылось, и по земле потянулась сумеречная зябкость. Открыв глаза и увидев рядом с собой Олянку, он улыбнулся — широко, светло и искренне:

— Как бы я хотел всегда так пробуждаться!

— Как твоя голова? — спросила Олянка сдержанно. Она вдруг испугалась, что во взоре и улыбке парня стало слишком много этого света и восхищения... Ни к чему ей было всё это.

— Не болит. Давно я так сладко не спал! — И Любимко потянулся, хрустнув костями.

— Ну, тогда я пойду, пожалуй, а то меня уж дома хватились, — проговорила Олянка, поднимаясь на ноги.