Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана. Страница 23

— Думаю, она девушка храбрая и не испугается, — устремив полный надежды взгляд на Олянку, ответила матушка Вестина.

— Это может быть ещё и опасно для неё, — заметно волнуясь, добавил Любимко. — Нет, матушка, отпусти Олянку домой! Она не обязана неотлучно около меня находиться.

— Думаю, за вознаграждение... — начала было матушка Вестина.

— Не нужно мне вознаграждения, госпожа, — перебила Олянка. — Прости, что прервала речь твою, матушка... Я просто хотела сказать, что целительницей себя не считаю и награды никакой брать права не имею. Коли мне удастся твоему сыну помочь, тем я и буду довольна.

Родители Олянки всем этим были сильно озадачены и смущены, но матушка, похоже, втайне лелеяла надежду, что Олянка наконец-то... Впрочем, вслух она этого не высказывала, но и в голосе её, и во взгляде читалась эта надежда. Со слов Олянки она быстро и проницательно сделала выводы, что парень по уши влюблён, а значит, всё возможно.

В пугающие подробности недуга Любимко Олянка родителей не посвящала, следуя просьбе матушки Вестины. Та опасалась распространения слухов, но Олянка и сама не стала бы болтать. Она понимала, что предложение поселиться в усадьбе было нацелено не только на лечение Любимко, но и на предотвращение разговоров и пересудов. Ярополк с супругой скрывали болезнь сына.

— Ты ничего не разболтала своим родичам? — спросила Вестина, когда Олянка вернулась в усадьбу из родительского дома.

— Что ты, госпожа, я ведь понимаю, что слухи могут повредить Любимко, — заверила её девушка.

— Вот и умница, — кивнула Вестина. — Ты благоразумное и славное дитя.

Олянку поселили в прекрасных покоях. Это тоже была светлица, но она ни в какое сравнение не шла с той комнатушкой, в которой девушка жила дома. В холодную погоду здесь топилась большая, чисто выбеленная печь с удобной лежанкой, два широких окна выходили тоже на юго-восток, как и дома, и недостатка в солнечном свете не было. Рукодельный столик украшала затейливая резьба и янтарь, а в пышной постели можно было утонуть. Каждое утро девушка-горничная приносила воду для умывания и какие-нибудь лакомства: садовые плоды, ягоды, орехи. Завтракали здесь достаточно поздно, ближе к полудню, так что этот утренний перекус приходился весьма кстати. Обильный обед из нескольких блюд подавался, когда солнце уже начинало клониться к закату, а ужина либо вовсе не было, либо его заменяли тем же лёгким перекусом в виде яблока, груши, миски киселя с ягодами или чашки простокваши. Впрочем, после обеденного изобилия (привыкшая к умеренности Олянка даже назвала бы это обжорством) есть не хотелось до самого утра, так что она и без перекуса вечером могла легко обойтись.

Не все домочадцы приняли Олянку доброжелательно. Сестрицы Любимко (а их было в семье пятеро) относились к ней свысока, как к прислуге, зачастую не удостаивая её и словом, а порой подчёркнуто поднимаясь и уходя, стоило ей войти в комнату. Сам Любимко лишь посмеивался над таким их поведением и был с Олянкой неизменно добр и ласков, по-прежнему не допуская вольностей. Если бы не огонёк неутолённой нежности в его взоре, его отношение к девушке можно было бы счесть братским.

Он очень любил, сидя над книгами, любоваться Олянкой и часто просил её побыть с ним. Порой он так углублялся в свой труд, что переставал её замечать, а та тихонько занималась рукоделием, не мешая ему. А иногда он читал ей что-нибудь вслух. Скучными научными трудами он её старался не утомлять, поэтому выбирал занимательные сказки и повести. Стежок за стежком клала Олянка на ткань, и всё услышанное, преломляясь в её душе, выплёскивалось в узор вышивки.

Головная боль мучила Любимко достаточно часто, но Олянка быстро снимала приступы одним прикосновением рук. А вот к припадку она оказалась не готова... Всё было прекрасно и безоблачно: Любимко читал ей вслух, она вышивала. И вдруг тот смертельно побледнел, выронил книгу и рухнул на колени. То, что это не обычный приступ головной боли, а нечто другое, более жуткое, девушка поняла заледеневшим сердцем сразу. Лицо Любимко зверски исказилось, рот растянулся в оскал, и он издал громкий, протяжный вой. Скрюченными пальцами он тянулся к ней, чтобы схватить, но Олянка успела выскочить из комнаты. За ней гнался не славный и добрый Любимко, а страшное существо с безумной яростью в налитых кровью глазах...

Дюжие слуги, которые всегда дежурили для такого случая, не дали ему схватить девушку, набросив на него тяжёлые цепи и опутав его ими. Прибежала матушка Вестина — с бледным, перекошенным лицом. Впрочем, она была уже привычна к этим ужасным вспышкам и подбодрила перепуганную Олянку, которая видела это впервые.

— Ничего, ничего, дитятко. Ребята его держат, не бойся. Попробуй... Может, у тебя выйдет его успокоить.

Олянка не сразу сообразила, что от неё требуется. Безумие, казалось, удесятеряло силы Любимко, и несколько крепких мужиков еле сдерживали его толстыми цепями. Он рвался и рычал. Волосы падали ему на лицо, в эти мгновения казавшееся чудовищной харей... И только воспоминание об его светлой улыбке придало Олянке мужество шагнуть к нему и положить руки на его плечи. Любимко опять с рычанием дёрнулся, и девушка на миг отскочила, но слуги крикнули ей:

— Ничего, ничего, держим!.. Давай, девонька, делай своё дело.

Олянка вновь сжала его плечи руками и набралась храбрости заглянуть в жуткие, озверевшие глаза.

— Любимко... Хороший мой, успокойся, это же я! — пролепетала она. — Ты же узнаёшь меня?..

Любимко злился на цепи и пытался их укусить. Они причиняли ему боль. Казалось, от прикосновения рук Олянки его ярость поутихла, и та велела слугам немного ослабить хватку.

— Ох, как бы не вырвался, — сомневались мужики.

— Не вырвется, он уже успокаивается, — сказала Олянка.

Натяжение цепей чуть ослабло. Любимко тяжко дышал вперемежку с рыком. Олянка, крепко сжимая его плечи, подстраивалась под его дыхание.

— Вот так, мой хороший, уже не больно... Всё, больше не больно. Дыши, дыши вместе со мной!

Любимко по-прежнему не узнавал её, но слушался — уже хорошо. Он дышал одновременно с ней всё более медленно, плавно, размеренно. Олянка делала задержку после выдоха, и он повторял за ней. Ярость в его глазах сменилась мутной пеленой, он обмяк и больше не дёргался, а потом и вовсе сполз и растянулся на полу. Олянка сделала знак, что цепи не нужны. Её сердце стучало уже ровно, но очень сильными толчками: бух, бух, бух. Глаза Любимко закрылись. Он спал.

Олянка сидела рядом с ним, тихонько поглаживая его по влажным от пота волосам.

— У тебя получилось... — Матушка Вестина измученно осела на пол рядом с ней. — И главное — как быстро! Ведь он по полдня может буянить...

Олянка содрогнулась. Она и сейчас уже успела натерпеться страху, а если представить, что это продолжается полдня!.. Хорошо хоть не каждый день, а раз или два в месяц.

Спящего Любимко перенесли в опочивальню, домочадцы потихоньку выползали из своих укрытий и возвращались к прерванным делам. Все были рады и удивлены, что всё так скоро закончилось, едва успев начаться. И все сразу оценили чудесное искусство врачевания Олянки.

— Недолго нынче молодой господин безобразничал, — говорила старая ключница стряпухе. — Всего пару раз и рявкнул-то. И даже ничего не сокрушил, не изломал.

— Ага, живо его эта, как её... Олянка усмирила! — кивала стряпуха, раскатывая тесто. — Пожалуй, и впрямь есть в ней что-то.

А Олянка, до сих пор знать не знавшая о таких своих способностях, сама нуждалась в успокоении. Её потряхивало, и матушка Вестина отпаивала её горячим отваром целебных трав с мёдом и молоком.

— Ну, ну, дитятко, всё позади... И теперь ещё долго не повторится, — приговаривала она. И прибавляла с дрожью в голосе: — Умница ты наша, спасительница!

Поначалу сон Любимко был беспокойным, он слегка вздрагивал, постанывал и метался, брови хмурились, глазные яблоки бурно двигались под сомкнутыми веками, но понемногу всё улеглось. Он распластался на постели неподвижно и дышал ровно, мерно и спокойно. Его безмятежное лицо чуть поблёскивало от испарины. Буйствующее, внушающее ужас чудовище исчезло, он стал прежним Любимко и спал, точно выздоравливающий от тяжёлой хвори ребёнок — точь-в-точь так, когда в течении болезни наступает спасительный перелом.