Исцеление (СИ) - Сойфер Дарья. Страница 20

— Что нового, Илья Владимирович? — обратилась к нему Ерлина, пока Паша снимал старые швы.

— Вот, Настенька, присматриваю себе дельтаплан… — задумчиво сообщил Фейгин.

— А ты куда его ставить собрался? — удивился Паша.

— А летать где? Есть только на полигон куда-то тащиться… — встрял Кузнецов, второй ассистент.

— И в машину поди не влезет, — качнула головой Ерлина.

— Не о том думаете, — Фейгин тяжело, даже с надрывом, вздохнул. — Это же чувство свободы. Ветер. А виды? Когда летишь над Кара-Дагом, и перед тобой весь хребет, и море, и извилистый берег…

— Нет, я все-таки не понимаю, — перебил Паша. — Он складывается или разбирается?

— Я вот нашел в интернете модель, вроде компактная, — Фейгин поднял над экраном смартфон с изображением дельтаплана. — Как тебе?

— А еще говорят, что врачам плохо платят, — проворчала анестезистка.

Илья что-то ей ответил, но Паша не расслышал. Он смотрел во вскрытую, очищенную от старых тампонов полость, и с ужасом наблюдал картину несостоятельности старых швов и тифлита на всю кишку. Нет, он подозревал. Да что уж там, знал, что увидит. И, тем не менее, теперь, когда столкнулся со всем этим напрямую, его взяла оторопь. Правила и рекомендации были ему отлично известны. По-хорошему, он должен был вывести стому через отдельный разрез. И Нике пришлось бы ходить несколько месяцев с калоприемником. Нике. Она этого не переживет. В любом другом случае он бы не заморачивался: либо кишку наружу, либо пойти на свищ. А сейчас беспомощно стоял и смотрел внутрь, как зеленый практикант.

— Паш, ты чего? — вывел его из размышлений Кузнецов. — Работаем?

— Подожди, я думаю.

— А чего тут думать? Выводить стому и все.

— Оль, вызвоните мне Поспелова, пожалуйста, — обратился Паша к сестре.

— Как скажете, — засуетилась та и поспешила к телефону. — Евгений Игоревич, зайдите в первую…

Поспелов, видимо, успел уже задремать, поэтому вошел, недовольно переваливаясь и на ходу цепляя маску.

— Глянь, а? — попросил Паша.

— У, да купол сгнил весь… — Поспелов склонился над раной. — Я бы вывел… Ну, или на свищ… А что тебя смущает? Нет, ты подумай, тифлитище до самой восходящей… Кто у нас тут?

— Девушка, двадцать семь лет.

— Красивая, что ли?

— Ну, не страшная, — Паша сосредоточенно изучал пораженную область. — Знакомая. Жалко ее. Может, все-таки попробовать частично иссечь и ушить?..

— Я б не стал. Риск такой. Сам знаешь, что будет, если не состоится. — Поспелов обошел стол и заглянул в полость с другой стороны. — Хотя… Тут с краю неплохой участок… В принципе, если вот здесь уцепиться… Можно клинышком, и ткани должно хватить на два ряда… Ох, и прилетит потом за это!

— А то я не знаю! Так что, как думаешь, будет держаться? Не навредим? — Паша с надеждой посмотрел Поспелову в глаза.

— Шансы есть… — тот наклонил голову и прищурился. — Попробовать можно. Ну что, будем делить ответственность? Помыться к тебе?

— Давай. Спасибо, Жень, — кивнул Паша, и пока Поспелов мыл руки, чтобы присоединиться, еще раз взглянул на безмятежное лицо Ники.

Да, он определенно рискнет. Пойдет ва-банк. Даже если она никогда об этом не узнает.

Паша был рад присутствию Поспелова. Нет, больше никаких знакомых на столе. Этических дилемм, мучительного выбора, волнений… На фиг все. Нервы дороже. Но в этот раз он все же остался собой доволен.

Под мирную дискуссию Поспелова с Фейгиным о даче и рассаде, он сумел абстрагироваться и сосредоточиться на слепой кишке. Словно перед ним была не Карташова, да и вообще не живой человек, а просто бирюзовая простыня с дыркой и пораженная кишка. Вызов его мастерству. А он любил такие штуки. Клиновидное иссечение, ушивание в два ряда и неистовая вера в то, что швы будут состоятельны.

Об этом никто бы не снял кино, как про доктора Хауса, потому что шил он молча. Никакой элегантности и заумной болтовни. Только взмокший под колпаком затылок, жужжание в ногах и редкие реплики вроде «Садоводы хреновы!» в ответ на спор о том, когда лучше прищипывать высокорослые томаты.

— Ну, что скажешь, Насть? — спросил он Ерлину, наложив последний шов и любуясь своей работой, как художник.

Она изогнула светлую бровь, уважительно кивнула.

— Божественно.

— Так, не сглазьте мне здесь! — вмешался Поспелов. — Пусть оно сначала неделю продержится, я тебя тогда сам расцелую.

Паша вздохнул, и страх снова накатил на него. Завтра на утренней конференции его распнут и вываляют в дерьме за неоправданный риск. Опять заведующий, чтоб у него машина посреди МКАДа заглохла, опять мерзкий Юдин из соседнего отделения… Нет, срочно домой. Хоть немного расслабиться перед публичной поркой.

Закончив, он вышел в коридор, стянул маску и с удовольствием глотнул свежего воздуха. Слишком громкие слова для больницы, но после полутора часов в операционной, в которой окна не открывались в принципе, да еще и в компании нескольких взрослых людей, хлористый дух коридора напомнил Паше об альпийских лугах.

Исаев умылся прохладной водой, спустился, чтобы взять в автоматах кофейку и сэндвич, и ноги сами понесли его к выходу, но он задержался, ругая себя за сентиментальность. Доел и снова поднялся наверх, в реанимацию.

В приятном глазу полумраке пасмурного дня у стеклянной стены лежала Карташова. Сестры только-только переложили ее, застелили новое белье, и она была такая безмятежная, чистая… Будто у нее там, под одеялом, все те же белые гольфики. И Паша улыбнулся.

Вошел в бокс, сел на стул, и тот скрипнул под тяжестью. Веки девушки дрогнули, она открыла глаза, моргнула, фокусируя взгляд. Брови обеспокоенно сдвинулись, она кашлянула и потянулась к горлу. Севанян, чтоб его! Небось, всю гортань ей расцарапал!

— Ну, как ты? — спросил Паша.

— Уже все? — чуть хрипло произнесла она, удивленно взглянув на него.

— Да.

— И как?

— Тебе придется пробыть здесь какое-то время. Недельку, наверное.

— В больнице?

— В реанимации.

Ника вздрогнула, попыталась поднять голову.

— Что-то случилось? Маме не говорили?!

— Нет. Просто мы должны быть уверены, что внутренние швы выдержат. Не вздумай бегать, вставать и напрягаться. Твоя задача — беречь себя. А с мамой я разберусь.

— Нет, ей не так просто навешать лапши, — Ника откинулась на подушку и прикрыла глаза. — Надо что-то очень убедительное…

— Скажу, что платные палаты заняты, а здесь ты будешь под присмотром. Скажу, что положил сюда, чтобы сестры не давали тебе скакать и плескаться в раковине. По-моему, отличный довод.

— Злой ты Исаев, недобрый, — она слабо улыбнулась и снова поморщилась. — Горло саднит… Не знаешь, что можно сделать?

— Я принесу тебе потом обезболивающие леденцы. Спрошу, может на посту есть… Ты отдыхай. Я позвоню маме.

— Спасибо, Паш, — она серьезно посмотрела ему в глаза. — Слушай, я не знаю, как у вас тут принято благодарить… Просто не думай, что я какая-нибудь халявщица.

— Молчи, Карташова, не порть момент. Сейчас рано о чем-то говорить.

— Хорошо.

Он хотел сказать что-то еще, но у соседней койки запищали мониторы, тут же ворвалась сестра, следом Гумберидзе, дежурный реаниматолог. Ника потянулась узнать, что происходит. А ей не стоило это видеть: очередная жертва ДТП, повреждения сердца, показатели плохие.

Паша обменялся взглядом с Гумберидзе, тот кивнул и бросил сестре:

— Поставь ей реланиум.

— Что происходит? — обеспокоенно зашептала Ника, наблюдая, как ей в катетер что-то вводят.

— Тебе сейчас лучше поспать, — Паша погладил ее по руке.

— Как скажешь, милый, — по ее лицу расползлась пьяная блаженная улыбка.

Он понимал, что дело в препарате, но отчего-то не убрал руку. Поддержка ей не помешает. На несколько мгновений Ника стихла, и он уже было решил, что ее срубило, но она вдруг снова открыла глаза и едва слышно произнесла:

— Я должна кое-что тебе сказать. Но это секрет.

— Что?! — из-за реанимационной возни за спиной он с трудом мог разобрать слова.