Исцеление (СИ) - Сойфер Дарья. Страница 22

— Не валяй дурака, Карташова. Выпишут — испечешь.

— Так дела не делаются. Всякие там коньяки — слишком пошло. К тому же, он может решить, что я намекаю на его алкоголизм. Ты не помнишь, у него отец не спился?

— А разве это не у Игоря Самойленко? — протянула Лена. — У Исаева, кажется, просто ушел… Или его не было… Ладно, не наше дело. Привезу деньги сегодня к обеду.

— Только это… Я в реанимации, тебя, скорее всего, не пустят. Можешь сама ему отдать?

— Ну, это уже как-то странно…

— Ленусик, я тебя очень прошу. Купи открыточку, сделай как-нибудь невзначай, чтобы не обидеть его. Ты это умеешь. Ой, он идет… Ты набери меня, как приедешь. Все-все, пока.

Ника сбросила звонок, широко улыбаясь Исаеву.

— Ну, как ты здесь? — он выглядел, как побитая собака.

— Тебе из-за меня досталось? Что-то не так? Слушай, я не хотела доставлять тебе неудобств…

— Да нет, Бась. Ты тут ни при чем.

Ника скрипнула зубами, но промолчала.

— Начальство, работа, — он потер переносицу. — Все, как обычно.

— Слушай, — она заговорщически поманила его, и от этого жеста он почему-то вздрогнул. — Тут такое дело… Ну, пригнись, я не хочу тебя подставить…

— Карташова, говори так.

— Ладно, — она по-шпионски огляделась по сторонам. — Я знаю, что посетителей здесь быть не должно, но… Ты ведь вчера ко мне кого-то пустил?

— Ааа, — понимающе протянул он. — Ясно. Ты про Марка?

— Так он все-таки был здесь? А ты случайно не слышал… Ну, не говорила ли я что-то… я плохо помню, но…

Паша насмешливо фыркнул, скрестил руки на груди и изогнул бровь.

— Пожалуйста! — взмолилась она. — Не томи! Я говорила что-то ужасное?!

— Это с какой стороны посмотреть…

— Паша! Я тебя прошу! Что я ему сказала?

— Ну, — он принялся загибать пальцы. — Ты на него вешалась, предлагала себя, Лену, трехколесный велосипед…

— Трех… чего?!

— Ага. Я думал, Надежда Сергеевна воспитывала тебя строже. В какой-то момент я ей даже поверил и решил, что ты — девочка-припевочка.

— Стой-стой… Ничего не понимаю. Какой велосипед? Какая Лена? Ты о чем?

— Только не надо изображать школьницу в белом фартуке. Ты вчера ясно сказала: давай, мол, втроем…

И тут Нику осенило. Она хлопнула себя по лбу и расхохоталась.

— Я не об этом говорила. Он — мой шеф, и мне нужны его инвестиции…

— Верный способ их получить. Была бы у меня твоя фигура, я бы давно заведовал хирургией.

— Фу, Исаев! Я о другом! Я просто хотела… — она осеклась и яростным взглядом. — Хотя… Знаешь, что? Я не обязана перед тобой отчитываться. То, что я ему говорила, только наше с ним дело. Ясно?

— Куда уж яснее, — он продолжал откровенно веселиться.

— Больше ты сюда посетителей не пустишь?

— Не-а.

— Тогда спустись, пожалуйста, в обед вниз, Лена кое-что тебе передаст.

— Я тебе что, пункт передач?

— Это личное, Исаев! Последняя просьба. И больше ты меня не увидишь.

— Твоими бы словами, — он тяжко вздохнул и помотал головой. — Только теперь тебе здесь неделю пастись. Как минимум.

Мальчишеская искорка в его глазах погасла, он снова постарел, осунулся. Неужели она настолько его достала? И ему противно ее здесь видеть? Может, все-таки рассказать про Веселовского, чтобы он не считал ее последней подстилкой?.. А, ну его. Пусть думает, что хочет. Каким бы расчудесным доктором он ни стал, у них никогда не будет ничего общего. Велика ли разница: жирной он ее считает, глупой или аморальной? Нечего так переживать о его мнении. Пройдет неделя, ну, две, и они разойдутся. Все, призрак дурного прошлого исчезнет из ее жизни. И пора бы уже этому обрадоваться. А ей почему-то стало тошно…

Исаев ушел, и Ника осталась одна. Выпросила у медсестры новую порцию обезболивания, скачала в телефон хорошую книжку и погрузилась в чужие приключения, впервые за долгое время ни разу не вспомнив про свою кондитерскую.

Созвонилась с мамой, выслушала порцию дифирамбов Паше. Восторги Надежды Сергеевны громыхали фейерверками, и Нике лишь оставалось гадать, что будет завтра: Исаева причислят к лику святых или просто поставят во дворе его бронзовую статую в полный рост.

Около двух привезли женщину с операции под наркозом. Судя по всему, в тяжелом состоянии. Ника с тревогой смотрела на нее, на серьезные лица врачей и мониторы. Попыталась в какой-то момент выяснить у медсестры, что происходит, но та только шикнула и отмахнулась. И в этой скорбной тишине забавной песенкой запиликал телефон, на экране мигало улыбающееся лицо Ленки.

— Уберите звук! — рявкнул на Нику реаниматолог.

И та, сгорая от стыда, сбросила звонок и попыталась все решить сообщениями. Лена была уже внизу в приемной с вознаграждением для Исаева. Битые полчаса Макарычева терроризировала подругу посланиями вроде «Ну, и где его носит?», пока Паша, наконец, не спустился. Нике было мучительно неудобно и перед подругой, которую она вызвала просто так, без определенного времени, и перед Исаевым, которой на работе тоже не в потолок поплевывал.

И вот, состыковка произошла, но и на этом все не кончилось. От Лены пришло гневное «Разбирайтесь сами» и несколько нелицеприятных пожеланий вслед, а через несколько минут в реанимацию влетел разъяренный Паша.

Он наклонился к Нике с таким свирепым видом, что она съежилась. Его ноздри раздувались, на лбу вздулись вены, сжатые губы побелели. И она поняла: если она сегодня от чего и скончается, то точно не от осложнений.

— Ты вообще соображаешь, что делаешь?! — зашипел он ей в ухо.

— Да что не так-то? — она вздрогнула и дернулась в сторону: было щекотно.

— Зачем ты подослала Макариху?

— Кого? А, Ленку… — и Ника вспомнила, что не ей одной в школе досталось прозвище от Паши. — Это ведь нормальная практика.

— Ты что, думаешь, я тебя для этого к себе перевел?! Отобрал кусок хлеба у областных коллег?

— Нет, но…

— Или ты считаешь, что я не способен ничего сделать по-человечески?!

— Да нет же… Паш, послушай…

— Поверить не могу!

— Да ладно! — Ника справилась с первым испугом и перешла в наступление. — То есть ты будешь изображать бессребреника? Слушай, я понимаю, ты не за взятки работаешь. Но только не надо говорить, что ты никогда в жизни не брал от пациентов благодарность.

Он промолчал.

— Вот именно! — с торжествующим видом прошептала она, чтобы не привлекать лишнего внимания. — И чем я хуже? Или ты берешь только чистые деньги? А свои я, значит, не тем способом заработала?

— Я не это имел в виду… — теперь Паша выглядел растерянным.

— Я видела, что из-за меня тебе досталось от начальства. А я не хотела, чтобы так вышло! Слушай, во всей этой ситуации — моя вина. Я должна была сразу тебя послушаться, и все было бы нормально. А теперь у тебя проблемы, и я хочу хоть что-то сделать…

— Значит, так, — Исаев пристально посмотрел ей в глаза. — Я не имею ничего против благодарности. Но, во-первых, сейчас еще слишком рано судить об успехе операции, во-вторых, мы не чужие люди. Ну, то есть чужие, конечно, я имею в виду… Друзья, приятели… Не знаю, как это принято называть. Я взялся помочь, потому что так решил. И с моими проблемами ты не имеешь ничего общего. Мое решение — мои последствия. Ясно? Хочешь поблагодарить, открой рот и сделай это.

Она смотрела на него, переваривая смысл сказанного, и неожиданно для самой себя фыркнула.

— Ты чего? — он нахмурился.

— Ты себя со стороны слышишь?

— Что?.. Я…

— И кто из нас теперь пошляк? — игриво поинтересовалась она.

Он взглянул на нее с недоумением, явно пытаясь до последнего сохранить суровый вид, но тоже не выдержал и рассмеялся.

— Эх, Карташова… — выдохнул он. — И за какие грехи ты мне досталась?

— Я бы перечислила, да пальцев не хватит.

— Ты о чем?

— Ну… — она набрала побольше воздуха. — Начнем с мелочей. Дохлая лягушка в песочнице, собачьи какашки в нашем с Леной шалаше за гаражами, мои физкультурные шорты на флагштоке, стул измазанный мелом зачтем за одно прегрешение, хотя ты проделывал этот фокус раз десять. Столовая пойдет отдельным списком: огрызок в супе, плевок в компоте, козявки в…