Звездно-полосатый контракт - Гаррисон Джим. Страница 15

Колин стоял неуверенно, неуклюже. Его поддерживал человек, разбудивший его.

– Отлично, больше жизни, парень. Уже пора приниматься за дело и отрабатывать свой хлеб. Просыпайся, приятель. Надо, чтобы ты выглядел, как огурчик, поскольку к тебе собираются гости, – внушал санитар.

Когда Макферрин наконец понял, что от него хотели, он почувствовал, как острая игла вновь больно вошла в руку. Однако на сей раз от укола Колин не погрузился в забытье.

Крепко взяв Макферрина под руку, надсмотрщик вывел его из белой комнаты, отсвечивающей матами и плиткой, и они прошли в гостиную.

На низком столике стояли три пустые пепельницы и низкая вазочка с фисташками.

– Прошу вас, садитесь, господин Макферрин. Думаю, вы извините нас за некоторую грубость обслуживающего персонала и за то, что мы доставили вас сюда таким необычным способом. Я – доктор Агаджадян.

– Мне кажется, доктор, мы уже встречались, – ответил Макферрин.

– Ну да, конечно, – согласился Агаджадян, поставив вазочку с орешками себе на колени и взяв в руку сразу несколько штук. – Мы познакомились несколько недель назад, когда с вами впервые случился приступ.

– Это что – установленный факт? – вспылил Макферрин. – Несколько недель назад? Приступ, вы говорите? Да ведь вы и есть тот самый шут, который интересовался, какое самое высокое здание в Нью-Йорке. Вы хотите выдать меня за сумасшедшего? Верно?

– Стало быть, вы меня помните, господин Макферрин, – заметил толстяк, освободив очередной орешек от розовой скорлупы и поднеся его к пухлым губам.

– Да, несомненно, – парировал Макферрин. – Каким бы чокнутым в ваших глазах я ни был, у меня просто феноменальная память. Я также помню, что мне обещали, что здесь я встречусь с друзьями. А вам, доктор Фрейд, известно, что такое обещание, не правда ли? Вы не могли бы объяснить, что произошло?

– Думаю, я попробую сделать это сам, Колин, – сказал кто-то сзади.

Колин почувствовал, как на плечо положили руку, кровь буквально застыла в жилах.

Куиллер!

– Доброе утро, Колин. Выглядишь ты вполне отдохнувшим, мой мальчик. Не возражаешь, если я присяду?

Колин пристально вглядывался в профессора. Он ненавидел его высокомерие. Колину вдруг захотелось ударить Куиллера, причинить ему физическую боль за все годы обмана и лжи.

– Предатель, – выговорил он наконец. – Фрэнк, я никогда и мысли не допускал, что вы окажетесь предателем.

Куиллер по-прежнему приветливо улыбался:

– Всякое бывает, Колин. Ведь в разведывательном сообществе кого только нет! Тут и подчиненные, и руководители всевозможнейших мастей.

– Подумать только, я изливал вам душу по поводу того, как на самом деле работают «конторы» разных спецслужб, – с болью произнес Макферрин. – Боже мой!

Куиллер улыбнулся:

– Может, это было и наивно, но не так уж непростительно, Колин. Ты всегда был проницательным и искренним учеником. Помимо прекрасных данных для разведчика ты, мой мальчик, еще и интеллектуал. И полагаю, мне удастся доказать, что благодаря своим незаурядным способностям ты сможешь добиться в будущем всего, о чем я говорил.

Доктор Агаджадян вернулся в комнату и передал профессору портфель. Куиллер вынул толстый пакет и стал просматривать его содержимое.

Одновременно в комнату вошел шикарно одетый мужчина высокого роста. Он держался весьма самоуверенно.

– Джон Дуглас! – воскликнул Макферрин. – Ну и спектакль вы, друзья, решили разыграть. Да, весьма впечатляет. Как поживаешь, дружище?

– Кручусь на полную катушку, Мак. А как ты сам? – поинтересовался Дуглас, протягивая Макферрину сигару.

Колин почувствовал, как изменился его старый друг, и говорить он стал по-другому: скованно и напряженно.

– Не могу пожаловаться, – заметил Колин и добавил: – А у тебя сносная одежонка, приятель. Помню тебя еще в джинсах.

– Те времена ушли в прошлое вместе с моей пышной шевелюрой, – сказал Дуглас, проведя рукой по лысеющей голове с аккуратно подстриженными висками.

«Но больше всего, – про себя отметил Макферрин, – изменилось лицо Джона». Оно, пожалуй, округлилось, но дело было не в этом. Видно, что Джон Дуглас в полной мере вкусил в жизни успех, обладал властью и знал себе цену.

– Что там у вас, Фрэнк? – спросил Дуглас, обращаясь к Куиллеру, просматривавшему какие-то бумаги.

– Мое досье, – ответил за него Колин.

– Совершенно верно, – улыбаясь подтвердил Куиллер. – И тут много лестного о тебе, начиная еще со времен твоей работы во Вьетнаме и Греции.

– Мак был добрым приятелем Демосфена Пелиаса, – добавил Дуглас.

Джон сел за столик. Доктор Агаджадян тут же поднялся и вышел из гостиной.

– Демосфен Пелиас, почетный профессор афинского университета, бывший премьер-министр Греции. После ухода с этого поста снова стал заниматься преподавательской деятельностью, – зачитал Куиллер досье и взглянул на присутствующих.

– Когда я с ним познакомился, Пелиас был обыкновенным профессором истории, – вставил Колин. – Я посещал его лекции, и мы с ним подружились. Пелиас помогал мне в моих занятиях по истории Греции, а я, в свою очередь, помогал ему разобраться в американской истории. Думаю, не будет ошибкой, если вы скажете, что мы стали довольно близкими друзьями.

– И твоего закадычного приятеля избрали премьер-министром Греции, – добавил Куиллер, постучав по странице трубкой.

– Теперь он снова обыкновенный профессор истории, – добавил Макферрин. – Все меняется, вы это знаете лучше меня.

– Многое изменилось и для твоего друга Гринфилда, – вставил Куиллер, оторвавшись от досье и взглянув на Колина.

– С Дэном все в порядке?

Куиллер отрицательно покачал головой:

– Его больше нет, сынок. Мне искренне жаль.

– Это вы убили его?

– Я никого не убивал, – возразил Куиллер. – Просто поработали люди из РУМО.

– Они ведь ваши друзья, не так ли?

Куиллер снова покачал головой:

– Не совсем, Колин. Чуть что, они сразу хватаются за пистолет. Вероятно, потому, что для них все – в новинку. А для нашей «конторы» – это уже давно пройденный этап, может, поэтому мы так и устали… Однако мне действительно жаль Гринфилда. Знаю, вы были друзьями.

Куиллер помолчал, задумался, потом поиграл трубкой:

– Так или иначе, мой мальчик, в Греции сейчас очень неспокойно. Если произойдет правительственный переворот, позиция, занятая Демосфеном Пелиасом, может здорово повлиять на судьбу нового правительства. Он по-прежнему является самым популярным демократическим деятелем Греции, независимо от того, ушел ли он в отставку или нет. Надеюсь, ты следишь за ходом моих мыслей? Прошу тебя быть повнимательней. В общем и целом Пелиас относится к американцам отрицательно. Насколько нам известно, ты – единственный американец, к которому Пелиас когда-либо питал уважение. Поэтому именно ты… как бы лучше сказать… можешь благоприятно повлиять на него, помочь понять, что справедливости ради стоит дать новому правительству возможность показать себя, а самому на какое-то время воздержаться от публичных выступлений.

Куиллер сделал паузу и, вскинув брови, бросил на Макферрина пристальный взгляд:

– Ты понимаешь меня, мальчик?

– Я вас отлично понимаю, Фрэнк, не волнуйтесь. Но ведь вы все это говорите на тот случай, если в Греции что-то изменится.

– Разумеется, разумеется, – заверил его Куиллер, продолжая внимательно следить за реакцией Макферрина. – Тем не менее, как я уже сказал, в этой колыбели демократии явно наблюдаются тревожные признаки недовольства.

– Хватит морочить мне голову, – не выдержал Колин. Самодовольство Куиллера претило Макферрину. Он явно начинал терять над собою контроль. – Я могу с тем же успехом заявить, что и в нашей стране отмечаются признаки недовольства. Вы ведь знаете, что и мы сталкиваемся, например, с такими мелочами, когда кто-то хочет убрать президента и когда ближайший советник президента вдруг начинает страдать манией величия. К черту все это, Фрэнк! И я говорю так, поскольку одного из моих друзей уже нет в живых, а второй, того и гляди, окажется предателем. Так что у нас здесь тоже довольно неспокойно и хватает недовольства, на котором могут погреть себе руки всякие умники. Вы согласны со мной, Фрэнк?