Под заветной печатью... - Радченко Юлия Моисеевна. Страница 36

Ответа Толстого на это письмо нет, а ведь подобная невежливость не в его правилах. Значит, скорее всего, благодарственный отклик был передан через кого-то устно или по оказии.

Значит, и новый документ важен, секретен, опасен.

Итак, в распоряжении Толстого летом 1878 года две «стасовские» бумаги. Одну мы уже знаем, легко вычисляем и признаки второй записки: она тоже о казни декабристов, тоже от царя к Павлу Голенищеву-Кутузову.

Второй документ неизвестен. А ведь он имеет отношение к Толстому, Стасову, декабристам. Значит, надо его найти!

Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Мемориальная доска извещает о более чем пятидесятилетней службе В. В. Стасова в этом великом национальном хранилище.

Отдел рукописей, где среди сотен тысяч документов хранятся и много лет изучаются бумаги бывшего директора Корфа, бумаги Стасова и те собранные ими семнадцать томов николаевских документов… Естественно было бы среди них спрятаться той, второй записочке о казни, но нет ее, а то бы давно обнаружили, напечатали!

Архив генерал-губернатора Павла Васильевича Голенищева-Кутузова, его детей, внуков? Но такового вообще не имеется ни в одном хранилище Советского Союза. Лишь кое-где, в разных фондах других людей нет-нет да и попадется официальное отношение генерала; или дружеское послание, листок стихотворений рукою внука Арсения Аркадьевича… Делать нечего: одна за другой просматриваются архивные «единицы хранения», где хотя бы упоминается генерал Павел Васильевич Голенищев-Кутузов.

Папка с шифром: фонд 380, единица хранения 118. На обложке рукою Стасова помечено, что находящиеся здесь бумаги «возвращены от государя императора в Санкт-Петербурге 14-го марта 1876 года». Александр II прочитал документы, сделал кое-где на полях незначительные пометы своим чрезвычайно мелким почерком и вернул для секретного хранения.

А что внутри папки? Разнообразные распоряжения прежнего царя, Николая I, адресованные разным петербургским генерал-губернаторам.

Начав читать, уже через минуту невозможно оторваться. Какие великолепные предписания создавала порою высочайшая рука! Так и кажется временами, что это не реальные документы, а отрывки из знаменитой художественной прозы: то ли из «Хаджи-Мурата», то ли из «Малолетнего Витушишникова».

Вот, например, генерал-губернатор докладывает Николаю, что чуть не опрокинулась карета с царской дочерью, хотя лошади были отменные и ямщик опытный. Результат расследования: «Причины замешательства лошадей никто объяснить не мог, но полагать должно, что уносные лошади своротили в сторону по привычке ямщиков останавливаться у кабака, против которого случилось несчастное происшествие».

Следует блистательная собственноручная резолюция императора: «Запретить останавливаться у кабаков на возвратном пути. 8 июня 1843 г.».

Наверное, царь остался в уверенности, что и в самом деле после 8 июня 1843 года ни один ямщик больше не заглядывал в кабак!

Впрочем, иногда Николай допускает, что отдельные недостатки и злоупотребления трудноисправимы. Когда ему докладывают, что г-н Шредер, отставной тайный советник (то есть весьма солидный чин) явился в «простую» Обуховскую больницу, «чтоб искать убежища от супруги своей, подверженной припадкам умопомешательства», царь снисходит до того, что спрашивает: «Есть ли приличный отдельный покой для г. Шредера, ибо таковых в больнице не помню». Августейший повелитель гордится тем, что входит во всякие мелочи, полагая в этом, очевидно, государственную мудрость. Он, например, распоряжается, чтобы понизили слишком высокую цену, которую берут за свои услуги могильщики; интересуется провинившимися дворовыми одной помещицы.

Или такая забавная докладная: «Вольтажерка цирка Лежара Полина Кузан выехала на арену в полной парадной кавалергардской форме. Кузан объяснила, что в Берлине ей разрешали появляться в мундирах королевских гвардейских полков в присутствии королевской фамилии и что она была бы осчастливлена, если бы такое же дозволение получила и здесь».

Царь очень снисходителен к девице Кузан, но своих прусских родственников, видимо, слегка презирает и дает это почувствовать в резолюции: «Каждая страна имеет свой обычай. У нас это не водится, может выезжать в каком мундире хочет, но лишь бы не в нашем нынешнем. 25 октября 1846 г.»

Разные документы, разные подписи — меняются генерал-губернаторы в столице… Но больше всего сохранилось бумаг, связанных как раз с интересующим нас Павлом Васильевичем Голенищевым-Кутузовым. Сначала несколько дружеских записок молодого великого князя Николая к своему куратору, «дядьке», Голенищеву-Кутузову, затем бумаги, относящиеся к 1826 году.

4 мая 1826 года — резолюция о предотвращении дуэли между адмиралом Грейгом и морским министром Моллером.

14 мая 1826 года — подробные распоряжения в связи с рождением царской племянницы.

Понятно, главная цель нашего поиска — записка или записки Николая I о казни. Уже ясно, что этого здесь, в деле № 118, нет. Но даже в лихорадочном нетерпении, с которым перелистываются те документы, невозможно пропустить один — одновременно грустный и комический. Его не надо комментировать, вся суть на поверхности.

«Лист 10. Донесение генерал-адъютанта П. В. Голенищева-Кутузова.

Гимназист, которого Ваше величество изволили вчера встретить, прозывается Вежевич, из дворян Могилевской губернии. Неопрятность и безобразный вид его, по личному моему осмотру, происходят от несчастного физического его сложения. У него на груди и на спине горбы, а сюртук так узок, что он застегнуть его не может. Шел он в клинику посоветоваться и просить, не можно ли в несчастном его положении оказать ему хирургическое пособие. Во уважение сих причин, не соизволите ли повелеть его освободить?

Генерал-адъютант Голенищев-Кутузов. I сентября 1827 года».

Резолюция Николая I: «Я прошу его отослать к министру народного просвещения и узнать, от чего несчастного одели в платье, которого носить не может».

Письма Николая I к генералу Кутузову оканчиваются… Среди них были когда-то и те два интересующих нас послания насчет проведения казни, но эти распоряжения не такого свойства, чтобы их подшивать «к остальным».

Продолжаем следовать за малосимпатичным генерал-губернатором по другим фондам.

Давно известно краткое сообщение Голенищева-Кутузова Николаю о том, как прошла казнь:

«Экзекуция кончилась с должною тишиною и порядком как со стороны бывших в строю войск, так со стороны зрителей, которых было немного… Рылеев, Каховский и Муравьев сорвались, но вскоре опять были повешены и получили заслуженную смерть. О чем Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу».

Этот документ был напечатан только в 1906 году. Возможно, Толстой знал его много раньше? Однако Стасов 15 июня 1878 года явно посылает писателю нечто другое — не от Кутузова к царю, а от царя к Кутузову. Еще и еще перелистываем описи фондов рукописного отдела: все-таки логичней искать здесь, поблизости от Стасова.

Вот имя распорядителя казни мелькает среди бумаг Д. И. Лобанова-Ростовского. Это настораживает. Кто такой Лобанов-Ростовский? Министр юстиции, тоже один из главных вершителей суда и казни над декабристами.

Один палач пишет другому.

Толстый том в зеленом переплете с красным прямоугольником посредине, под заглавием: «Высочайшие грамоты, указы, рескрипты и повеления, последовавшие на имя кн. Дм. Ив. Лобанова-Ростовского. С 1820 по 1828».

Чего только нет в этом томе: рескрипты двух царей — о смещении чиновников, о волнениях крестьян; в конце декабря 1825 года министр получает высочайшее повеление прислать при жандармском офицере обер-прокурора Краснокутского и чиновника Павлова. Это уже идут аресты по делу декабристов: обер-прокурор окажется видным деятелем Тайного общества, его отправят в Сибирь, откуда он никогда не вернется; Павлов же отделается кратковременным арестом.