Под заветной печатью... - Радченко Юлия Моисеевна. Страница 34

Итак, посылаю Вам копию с письма Фотия, оно авось принесет Вам несколько золотников той атмосферы, которая носилась около этого русского изувера, грубого и шершавого, как самый захолустный мужик, а смышленого и лукавого, как петербургский лавочник. Письмо это примечательно тем, как Вы, конечно, и сами увидите, что этот дрянной попишка обдувает своих доверчивых корреспондентов и наивных поклонников, уверяя их, что видел в сонном видении их покойную дочь и в каком она теперь положении. Если этот документ (доставленный мною Публичной библиотеке) окажется Вам угодным, то я, пожалуй, достал бы Вам и еще другие — иного сорта, из той же эпохи. Например, я бы постарался добыть и списать Вам копию с собственноручной записки императора Николая I о всем военном и др. обряде, какой надо соблюсти при повешении 5-ти декабристов — хотите?»

Толстой — В. В. Стасову.

«6-го апреля 1878 г.

Копия с записки Николая, о которой Вы пишете, была бы для меня драгоценностью, и я не могу Вам выразить мою благодарность за это».

…Почему Лев Николаевич с такой страстью ухватился за эти документы? Дело в том, что незадолго до начала переписки, в декабре 1877 — начале января 1878 года, Толстой вновь возвращается к старому замыслу романа «Декабристы», который, как известно, возник в 60-е годы и был оставлен, когда писатель принялся за «Войну и мир».

14 января С. А. Толстая пишет сестре: «Левочка собирается писать что-то историческое, времен Николая Павловича, и теперь читает много материалов».

Однако строки, внесенные писателем в записную книжку накануне, 13 января 1878 года, говорят о том, что Льва Николаевича интересуют скорее последние годы правления Александра I. Контуры замысла — в судьбе некоего декабриста (поначалу он «срисовывался» с Александра Ивановича Одоевского). Молодой человек, очевидно пройдя через «бунт», крепость, суд, должен затем попасть на каторгу; там он найдет собственных крепостных крестьян, попавших сюда по несправедливому приговору, вынесенному несколькими годами раньше… Любопытно, что Толстой, насколько мы можем судить по косвенным источникам, собирался привести своего декабриста к покаянию, отказу от прежней, нечистой жизни, к религии… Но к религии не «по синоду», а по Льву Толстому; к той религии, которая для «верхов» была, пожалуй, страшнее атеизма.

Полвека отделяли Толстого от выбранной им эпохи, но главные документы (прежде всего следственные дела декабристов) лежали в Государственном архиве, «за семью печатями». Лев Николаевич пишет прошение о допуске его к секретным бумагам 1825–1826 годов, но больше всего надеется на собственные розыски.

В его руках — несколько ценных воспоминаний деятелей тайных обществ, некогда напечатанных Вольной русской типографией Герцена; еще здравствует несколько престарелых участников движения…

8 февраля 1878 года писатель едет в Москву за книгами и посещает там декабристов Беляева, Матвея Муравьева-Апостола, Свистунова, Завалишина. Побывал он и у Софьи Никитичны Бибиковой, дочери одного из декабристских вождей — Никиты Муравьева, и она ему «пропасть рассказывала и показывала». По воспоминаниям ее внучки А. Бибиковой, Софья Никитична «не только любила своего отца, она его просто боготворила и свято чтила его память и все, что он успел передать ей из своих знаний». В доме С. Н. Бибиковой был настоящий музей декабристов, который она и показывала Толстому, вручив ему, кроме того, массу книг.

Таким образом, писателю все яснее становились фигуры «с декабристской стороны», но великая объективность художника требовала представить, понять и другую сторону, правительственную, карающую точку зрения.

Тогда-то, в московских разговорах 1878 года, и было названо кем-то важное петербургское имя: Владимир Васильевич Стасов.

Директор Публичной библиотека Модест Андреевич Корф (некогда, как упоминалось выше, одноклассник Пушкина по Лицею) еще в 1856 году ввел молодого ученого в «Комитет для собирания материалов по истории царствования императора Николая I». Целью того комитета (председателем которого был сам Корф) было разобрать бумаги покойного царя, подготовить официальную историю его правления, а наиболее секретные и «не подлежащие печати» документы переслать во дворец царствующему сыну Николая I. Стасов был одним из наиболее деятельных и знающих работников Комитета (с 1872 года он, между прочим, еще и заведовал отделением искусств в императорской Публичной библиотеке). После смерти Корфа (1876 г.) на Стасова легла основная работа по разборке огромного количества секретных материалов (только часть их была объединена в семнадцать обширных томов!). В это же время в библиотеку продолжают поступать новые материалы и сведения о прошедшем царствовании, и они тоже не минуют Стасова…

Слух о каком-то важном неизвестном документе, связанном с казнью декабристов, дошел до Москвы и весьма заинтересовал Льва Толстого. 16 марта 1878 года писатель обращается к своему постоянному корреспонденту и помощнику Н. Н. Страхову:

«Стасова как члена Комитета и т. д. Николая I я очень прошу, не может ли он найти, указать — как решено было дело повешения 5-ти, кто настаивал, были ли колебания и переговоры Николая с его приближенными?»

Положение Стасова было нелегким. Как официальное лицо в генеральском чине (действительного статского советника), он обязан оберегать правительственную тайну и не подпускать к ней «неблагонадежного графа».

Но Стасов — общественный деятель, мыслитель, демократ, да и просто Стасов-читатель — не мог отказать Льву Толстому; признать незаконным право величайшего писателя на ознакомление с подлинными историческими документами.

И вот 31 марта 1878 года Стасов пишет первое послание Толстому, а через неделю Толстой — Стасову.

Ситуация, непосредственно предшествовавшая письмам, вычисляется довольно легко: Толстой приезжает в Петербург и заходит в Публичную библиотеку в поисках интересных материалов, достоверных подробностей «той атмосферы», то есть — времени Пушкина, декабристов, Александра I и царского любимца, архимандрита Фотия. Один из главных «хранителей древности» знакомится с писателем и обещает помочь… Для начала Стасов пересылает Толстому какое-то письмо Фотия — к сожалению, оно до сей поры неизвестно и ни в бумагах Толстого, ни в Публичной библиотеке не обнаружено. А жаль… Это был, судя по нескольким строкам Стасова, очень интересный документ, дополняющий уже известный образ знаменитого ханжи, изувера, обстрелянного эпиграммами Пушкина, ненавидимого декабристами. Для Толстого же там был еще один факт, укрепляющий его уничтожающий взгляд на господствующую церковь…

Одновременно Стасов предлагал, однако, нечто куда более важное, секретное и как раз то, что в это время чрезвычайно нужно было Льву Николаевичу.

В. В. Стасов — Толстому.

«12 апреля 1878 г.

Я очень рад, что Вам пригодится та записка Николая, про которую я Вам писал. Но копия все еще не в моих руках, раньше начала мая я ее не получу, потому что тот барин, кому теперь принадлежит оригинал, недавно уехал с женой за границу…»

Теперь, много лет спустя, мы знаем, кто был «тот барин».

Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов. Полузабытый поэт-лирик, по воспоминаниям многих современников, человек милый, мягкий, очень добрый и не слишком богатый. Он был большим любителем музыки, на его слова Модест Петрович Мусоргский, между прочим, написал романс «Без солнца»; вообще с Мусоргским поэт был в дружбе, они подолгу жили вместе в меблированных комнатах, виделись ежедневно. Кутузов запоминал импровизации Мусоргского, как мог помогал полюбившемуся музыканту, естественно, был близок и с его друзьями… Тут мы без труда обнаруживаем его естественное «пересечение» со Стасовым, роль которого в поощрении «Могучей кучки», в поддержке Мусоргского общеизвестна. Посмертный биограф поэта специально писал о близком знакомстве его со Стасовым, «под влиянием которого появились на свет некоторые стихи».