Мудрец. Сталкер. Разведчик - Успенский Михаил Глебович. Страница 28

Среди «Кровавых фракталов» и «Спецназов кардинала Ришелье» бросилась мне в глаза красочная обложка. «О царевиче Сайяпале, Великом Плавании и Долгой Разлуке. Книжка про Химэй для самых маленьких».

Ладно. Я не гордый. Я прижал книгу к груди, словно бы отыскал прижизненное издание Геродота.

– Так она же для детей! – удивилась сумоистка.

– Ну и хрюли? – невинно спросил я.

2

…Иногда Панин прилетал один, и это было хуже всего.

Он отказывался от посещения теплицы, которая, несмотря на дырявые руки сторожа, всё же производила плоды земные, не хотел даже взглянуть на огородик – Мерлин любил молодую картошку, вот и не поленился взбодрить пару соток, – ничего этого Лосю было не надо, потому что прилетал он пить.

Пил он страшно и мрачно, как это умеют делать только сильные, волевые люди. Сидел в кресле под картиной – как на грех, в его такие приезды это была какая-нибудь гениальная чернуха вроде «Демона поверженного» – и молча поглощал благородный «Гленливет» из помятой, армейской ещё кружки.

Потом засыпал, просыпался, просил воды, отказывался от разносолов, как ни уговаривал его Мерлин, гордящийся своими кулинарными изысками. Сам Роман Ильич только пригубливал для приличия – боялся, что понравится, и тогда конец…

Пил Панин строго три дня, двое суток отходил под чутким руководством, потом внезапно прояснялся ликом и снова был готов к труду, обороне и нападению. Мерлин даже обыскивал его, спящего – не таскает ли Лось с собой шприц или что-то подобное. Но, похоже, друг приходил в себя естественным путём – плюс баня…

– Так рассказать тебе, что в мире творится? – весело спрашивал он. – Что уж так тебя от нашей жизни воротит?

– Хочу оставаться самим собой, – неизменно отвечал Мерлин.

– А мы что – не остаёмся?

– Человек не замечает, как меняется. Иногда мне кажется, что я один и замечаю…

– Так ты же ни с кем не общаешься!

– А интуиция-то на что? – сказал Мерлин. – Я же старую музыку слушаю, фильмы прежние смотрю и думаю: нешто нынешние так сумеют?

– Стареешь, Колдун, перестаёшь соответствовать… Возьми хоть приёмничек!

– Засунь свой приёмничек в соответствующую полость…

– Ну как знаешь… Ладно, прости, что редко тебя навещаю – в следующий раз попробую развеселить…

Глава 16

1

…Евро здесь принимали.

Чтобы не рисковать расстройством желудка, я взял две порции блинов с мёдом и большую кружку кофе – оказался он неожиданно вкусным.

– Можно к вам? – раздалось над головой.

Я поднял глаза.

Человек этот был мне знаком давным-давно, ещё со времён книжного дефицита, – завсегдатай толкучки за стадионом. Собирал, помнится, «Библиотеку поэта». А вот имя – не помню. Может, и не знал я его по имени. Так бывает. Люди здороваются, кланяются, ведут долгие разговоры, а представиться друг другу забывают или даже стесняются – Россия не Англия. Как-то раз я бездумно поменял у него Мандельштама (мамин подарок) на «Дочь тысячи джеддаков», изданную в довоенной буржуазной Латвии… Мама даже не ругалась, не стала объяснять, кто такой Мандельштам и чего стоит Берроуз, а прочла «Стихи о неизвестном солдате»…

Вот он-то вряд ли узнал меня, а присоседиться решил единственно потому, что за другими столиками сосало пивасик наше светлое будущее: «Бей олдей, Россия – молодей!» Понятно.

– Присаживайтесь, – сказал я, постаравшись придать голосу как можно больше тепла. Одет он был почти как я – в засаленную джинсовую куртку явно с чужого плеча, на голове шляпа с маленькими полями, очки с толстыми стёклами – едва ли не те же самые… И чвель у него на груди не болтался.

На подносе перед ним стоял салатик да пластмассовая кружка с кипятком и пакетик чая, так что мне стыдно стало за свои роскошные блины.

– Курить хочется, – виновато сказал он и сел.

Столик наш стоял на открытой веранде, но прямо перед глазами у меня висела табличка: «Территория, свободная от курения».

– Да, – сказал я. – Позавчера были евреи, вчера лица кавказской национальности, сегодня курильщики и старики. Прогресс.

Он беззвучно рассмеялся:

– Как мне не повезло! Я старый горский еврей-курильщик!

В доказательство он даже достал дешёвенькую прямую трубку. Она явно набивалась не «кэпстеном», а миксом из окурков…

– Постараюсь вас защитить, – сказал я. – Хоть и не уверен, что получится. И вообще я себя переоценил: вторую порцию блинов мне не осилить, так что не побрезгуйте…

И придвинул к нему бумажную тарелку.

– Защитить? Смешно, – сказал он, но блины не отверг. – Мы, таты – горские евреи, – слыли племенем лихим и разбойным. И евреи мы по вере, а не по крови… Вот чеченцы во все времена похищали богатых людей за выкуп. А таты снимали сливки – похищали самих чеченцев… Чтобы далеко не ходить, с гор не спускаться…

– Хорошо устроились, – сказал я. – Простите, как…

– Якир Наумович, – сказал он. – Якир Наумович Эльяшев.

– Мерлин Роман Ильич, – поклонился я.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Рома! Я же отлично помню! Борода ничего не значит. Дарственная надпись на вашем Мандельштаме! Вы не в обиде?

– Да нет, – сказал я. – Дураков учить надо… Книга-то хоть жива?

Он помрачнел.

– Давно на помойке моя библиотека… Как и я сам. Меня из квартиры вместе с книгами вынесли.

– Почему? – глупо спросил я.

– Оказалось, что я брал в банке какой-то кредит… Как будто я могу доверять их банкам! Доказали в два счёта, что подпись моя…

– Сволочи, – сказал я. – А дети, внуки?

– Они уже разлетелись, – вздохнул он. – Зовут к себе. Но с нынешними ценами… Зачем вводить детей в расходы? Как-нибудь доживу по месту последней ссылки… Не в Химэй же сдаваться!

– Зря не соглашаетесь, – сказал я. – Здесь тоже не жизнь.

– А в Израиле сейчас вообще негде повернуться, – сказал Якир Наумович. – Все, кто мог, собрались. Потому что Израиль отказался от Эвакуации. Ваша Великая Алия такая великая, а Эрец такой маленький!

– Я что-то слышал, – осторожно сказал я. – Квота, палестинцы…

– Вот пусть они и едут на историческую родину человечества, – сказал Эльяшев. – Вместо нас. Во искупление всех аннексий и агрессий. Нет, спасибо, евреев один раз уже переселяли на Мадагаскар, а кончилось сами знаете чем.

– Ну, я тоже не очень-то склонен никому верить… – осторожно сказал я.

– Рома-нигилист, – хмыкнул он. – Между прочим, в этом их дурацком законе тоже, как всегда, виноваты евреи. Ну и сердобольные немцы, конечно – запретили в своё время сомневаться в Холокосте. А теперь точно так же запрещено сомневаться в существовании Химэя, коль скоро прецедент создан… Как будто человеку можно запретить сомневаться!

– Очень даже можно, – сказал я. – В России это всегда прекрасно получалось… Да, а что они сделали с краевой фундаментальной?

– Вы словно из холодильника, – сказал он. – Оптимизация закона об авторских и издательских правах! Кто же станет покупать книгу, если её можно взять на абонементе? Налицо упущенная выгода. Теперь они хотят взяться и за частный книгообмен: книга с чужим экслибрисом – срок…

– А пресса?

– Газета живёт один день, после чего прогрессивная нанобумага разлагается на полезные вещества… Да что я вам объясняю?

– Объясняйте, объясняйте подробнее… – настаивал я. Наконец-то у меня появился собеседник! Лучшего и желать нельзя!

– Что, отцы, блинчики кушаем, молодым аппетит портим?

Юнец в войлочной будённовке для парилки стоял возле нашего столика, распространяя кислый пивной дух.

– А ты воздух портишь, – сказал я. – Пошёл вон.