Наша непостижимая бесконечность (ЛП) - Янг Саманта. Страница 38

Мы немного помолчали, пока я не набралась храбрости, чтобы спросить:

— Почему ты боишься рассказать людям правду?

Элоиза впилась в меня взглядом, и я решила, что она не ответит. Однако потом она оглянулась и медленно поднялась.

— Не здесь.

— В домик у бассейна? — На меня снизошло облегчение от того, что она согласилась поговорить.

Она кивнула, и я тоже встала. Домик все еще был не заперт, так что мы проскользнули внутрь. Я включила свет и пошла на кухню.

— Чай? Кофе?

— Там оставался зеленый чай.

Заваривая его, я то и дело оглядывалась, чтобы убедиться, что она все еще на диване. Она сидела, глядя на свои руки.

— Хотелось бы мне знать, какие слова смогут убедить тебя, что мне можно доверять. — Я подала ей чай и села в кресло напротив.

Ее ладони обняли чашку.

Я ждала.

Долго ждала.

Наконец Элоиза посмотрела на меня. В ее глазах блестели слезы.

— Иногда я чувствую, что схожу с ума.

Я очень надеялась, что она не примет сочувствие у меня на лице за жалость, но, кажется, она все поняла верно, поскольку продолжила:

— Я не знала, что мне сегодня делать. Игнорировать тебя? Поговорить? Возненавидеть? — Она скованно улыбнулась. — Но, видимо, я просто устала притворяться.

— Знаю, ты наверняка не поверишь мне, но я понимаю тебя больше, чем ты можешь представить.

— Нет, я верю тебе, Индия. Я всегда замечала в тебе что-то такое… Просто неправильно это интерпретировала. Теперь я знаю. — Она пожала плечами. — Ты тоже ущербная.

Я поморщилась.

— Не лучшее слово.

— Зато правдивое.

— Почему ты ущербная, Элоиза? Зачем тебе быть такой? Почему ты боишься рассказать всем правду?

— Ты знаешь, что, когда мне было тринадцать, я потеряла маму?

— Да.

— Смерть самого близкого человека наносит ущерб, Индия. Такая потеря оставляет за собой обломки. А мы с мамой были близки. Я знала, что мне повезло. Мои родители очень любили друг друга, и я даже не представляла, что папа сможет оправиться. — Она расслабилась на диване, глядя куда-то в пространство перед собой. — Для меня же все было иначе. Я помню, какую боль ощутила, как неожиданно осознала, что все в жизни временно. Чем старше я становилась, тем более обманутой чувствовала себя. Мои ровесники… Они не знали, что значит скорбеть. Чувствовать такую сильную боль. Смотреть на друзей и не понимать их, потому что важные в их представлении вещи кажутся тебе глупыми и незначительными, ведь ты знаешь, что именно по-настоящему важно.

По ее щекам текли слезы, и она поспешно стирала их.

— Хотя был еще Финн. Он понимал меня. И папочка понимал. Он мой лучший друг, знаешь? Мой отец — мой лучший друг, мой герой и весь мой мир. Если я потеряю его, то не знаю, смогу ли оправиться. А если я потеряю его из-за того, что предпочла бы влюбиться в Анджелину, нежели в Брэда, то никогда не прощу себя. Только не за этот выбор.

— А это выбор, Элоиза? — Я наклонилась вперед, желая лучше понять ее. — Ты ничего не можешь поделать с тем, к кому тебя влечет.

Ее губы горько скривились.

— Да, не могу. Поверь, мне бы хотелось. Хотеть Финна по-настоящему.

Я рассматривала чашку, пытаясь набраться смелости, чтобы спросить.

— А как… Как ты узнала, что лесбиянка? Когда?

— Мне было почти пятнадцать. Какое-то время я уже знала, что что-то не так. Мы взрослели, мои подруги начали встречаться с парнями, а я никогда не влюблялась в мальчиков. Я пыталась убедить себя, что это связано с созреванием, что у меня все еще впереди. Я целовалась с парнями на вечеринках, но чувствовала один дискомфорт, а иногда — и отторжение. Однажды Брайс говорила об одном мальчике из нашего класса. О том, какой он красивый, и что, когда он ей улыбается, она ощущает трепет внутри. И тогда я осознала, что тоже ощущала все это… — Еще больше слез потекло по ее щекам. — Но к своему репетитору по французскому.

— К девушке, — прошептала я, чувствуя боль в груди за нее.

Элоиза кивнула.

— Ее звали Одри. Она была француженкой, училась на первом курсе Бостонского университета. Маленькая четырнадцатилетняя я трепетала и таяла от ее улыбок и случайных прикосновений. Остро чувствовала малейшее ее движение. Подробно анализировала каждое ее слово. И проплакала всю ночь напролет, когда после урока со мной за ней приехал ее парень. В конце концов я сказала папочке, что больше не нуждаюсь в ней. Чтобы не разбираться со своими чувствами. Но они оказались будто бы разблокированы. Вскоре у меня развилась влюбленность в Катерину Кельтер.

Я разинула рот.

Элоиза горько хохотнула.

— Знаю. Я полна сюрпризов. Но я довольно сильно сохну по ней с девятого класса. А она никогда не заметит меня. Я никогда не смогу подойти к ней, пригласить на свидание, взять за руку или поцеловать. Разве это справедливо? Почему мне приходится скрывать, с кем я хочу быть? — В ее глазах вспыхнуло негодование.

До этого момента Элоиза казалась мне такой сдержанной — грустной, но сдержанной. Но теперь я увидела, в какую ярость приводит ее необходимостью скрываться от мира. А еще поняла, почему в ее глазах вспыхнула ревность, когда Брайс рассказала о том, что Катерина клеилась к Финну. Элоиза ревновала не Финна… а Катерину.

— Ты же не собираешься удариться в панику? — резко спросила она, вновь защищаясь. — Не боишься, что меня потянет к тебе?

Я не знала, было ли это проверкой или чем-то еще, но не сомневалась, что от моего ответа будет зависеть развитие наших с ней отношений. И потому приподняла бровь и сказала:

— Если я традиционной ориентации, значит ли это, что меня привлекают абсолютно все парни в мире?

— Конечно, нет. Но ты не ответила. Ты боишься, что меня потянет к тебе?

— Я привлекаю тебя? — спросила я тоном, который, хотелось верить, ясно показывал, что наш разговор не вызывает у меня таких опасений.

Она фыркнула, вытирая последние слезы.

— Ты очень красивая, но я поместила тебя в категорию родственников еще до того, как ты успела приехать.

Я вспомнила слова Финна о ее страхах и о том, что к ним имела отношение ее мать.

— Так твоя мама не знала об этом? Ты поняла уже после ее смерти?

Ее лицо исказила боль.

— Да. Но я знаю, что она никогда не приняла бы меня.

Мне почему-то было сложно представить, что любящая мать — а мать Элоизы, скорее всего, очень любила ее, — может отказать своему ребенку в поддержке.

— Как ты можешь быть в этом уверена? Потому что она была консервативной сторонницей традиционных семей, как твой отец? Узнав о тебе, она вполне могла поменять свои убеждения, принять тебя и любить такой, какая ты есть.

— У тебя в детстве бывали события, смысл которых ты начала понимать только потом, повзрослев?

— О чем ты?

— Когда мне было лет шесть или семь… — Взгляд Элоизы сместился за мое плечо, и она погрузилась в воспоминания. — Однажды, когда папочка был на работе, к нам пришел мой дядя Бо. В этом не было ничего необычного. Он был маминым младшим братом. Мы не были слишком близки, потому что он много путешествовал, но с мамой у него были хорошие отношения. Однако в тот день она выставила его из нашего дома. Я не понимала, что именно они кричали тогда, и почему оба плакали. И особенно не понимала, почему в тот день Бо ушел, и я никогда его больше не видела. Но потом, осознав свои чувства к Одри, я начала вспоминать тот день… Это было поистине странно. Никто из родителей мне ничего не объяснил. Однако я вспомнила одну фразу, которую моя мама сказала ему. Она сказала, что никогда не сможет смириться с его «стилем жизни». Тогда я не поняла, что это значит, но потом…. Я начала думать, что Бо мог быть геем.

В моем животе осело тяжелое чувство.

— Ты не знаешь этого наверняка, так ведь?

— Нет. Но это могло бы все объяснить, верно? И если мама смогла прервать отношения с родным братом из-за того, что он гей, то она и меня начала бы стыдиться.

— Это всего лишь догадки. Ты боишься того, в правдивости чего даже не уверена. Отказ смириться с его стилем жизни мог означать что угодно. Он мог быть не геем, а преступником или наркоманом. И потом, их разговор состоялся десять лет назад. За столько времени мнение человека может и измениться. Допустим, ты права — хотя мы не знаем этого точно, — и твоя мама перестала разговаривать с братом из-за того, что он гей. Это не значит, что со временем она бы не передумала, или что так же отреагировала бы на родную дочь. Когда дело касается тех, кого люди отчаянно хотят защитить, они реагируют по-другому. Можно предположить, что твоя мама захотела бы защитить тебя от любой боли.