Американская фантастика. Повести и рассказы - Бестер Альфред. Страница 86

— Наконец избавился от сознания вины, — проговорила Линке.

— Стоило лишь по-другому взглянуть на внутреннюю логику событий, — заметил Хуан.

— И покончить с мазохизмом, самобичеванием, — добавил Марк.

— Эй! — воскликнул Войтленд. — Удар ниже пояса, молодой человек!

— Но ведь это действительно был мазохизм, папа! Разве ты не извлекал удовольствие?..

— Возможно, я…

— Молил, чтобы тебя успокоили, — перебила Линке. — Что мы и сделали.

— Надеюсь, теперь тебе все ясно? — спросил Хуан. — Может быть, ты думал, что боишься, думал, что спасаешься бегством, но на самом деле ты оказывал услугу республике.

Войтленд ухмыльнулся.

— То есть, я поступил правильно, исходя из неправильных соображений?

— Именно. Именно.

— Главное — что ты можешь внести большой вклад в наше дело, — раздался голос его отца. — Ты еще молод. У тебя есть время вернуть утраченное.

— Да. Безусловно.

— А не погибнуть героической, но бессмысленной смертью, — заключил Хуан.

— Но, с другой стороны, — внезапно сказала Линке. — Как там у Элиота?.. «И последнее искушение — величайшее предательство: совершить правильный поступок, исходя из неправильных соображений».

Войтленд нахмурился.

— Что ты этим…

— Ведь правда, — перебил Марк, — ты планировал свое спасение загодя. Специально готовил записи, выбирал знаменитостей, которых хотел взять…

— Словно давно принял решение броситься наутек при первых признаках опасности, — продолжила Линке.

— Их слова не лишены смысла, — указал отец. — Одно дело — разумная самозащита, и совсем другое — неумеренная забота о собственном благополучии.

— Я не хочу сказать, что тебе следовало остаться и погибнуть, — промолвила Лидия. — Я такого никогда не скажу. Но все равно…

— Погодите! — возмутился Войтленд. Кубики неожиданно оборачивались против него. — Что вы несете?!

— Ну и уж из чисто спортивного интереса… — заговорил Хуан. — Если бы стало известно, как заблаговременно ты готовил путь к спасению, с какими удобствами ты направляешься в изгнание…

— Вы должны помогать мне! — закричал Войтленд. — К чему все это? Чего вы хотите добиться?

— Ты знаешь, что мы любим тебя, — сказала Лидия.

— Нам больно видеть твое заблуждение, — произнесла Линке.

— Разве ты не собирался бежать? — спросил Марк.

— Перестаньте! Остановитесь!

— Исключительно из спортивного интереса…

Войтленд кинулся в рубку и вытащил кубик Хуана.

— Мы пытаемся объяснить тебе, дорогой…

Он вытащил куб Лидии, куб Марка, куб Линке, куб отца.

На корабле воцарилась тишина.

Войтленд скорчился, задыхаясь, обливаясь потом, закрыв руками искаженное лицо, и ждал, пока утихнет раскалывающий голову крик.

Через час, взяв себя в руки, он включил передатчик и настроился на частоту, которую могло бы использовать подполье. Тахионный луч рванулся через пустоту, раздался шорох, потрескивание, затем осторожный голос произнес:

— Четыре, девять, восемь, три, принимаем ваш сигнал. Кто вы?

— Войтленд. Президент Войтленд. Я хочу говорить с Хуаном. Вызовите мне Хуана.

— Сообщите ваш код, и…

— Какой код? Говорит Войтленд. Я в космосе, в миллионах миль. Мне срочно нужен Хуан.

— Подождите, — велел голос.

Войтленд ждал. Пощелкивания, гудение, треск.

— Вы слушаете? — раздался голос. — Мы вызвали его. Но говорите быстро. Ему некогда.

— Ну, кто это?

— Том. Том Войтленд, Хуан!

— Это в самом деле ты? — Холодно, за тысячи парсеков, из другой вселенной. — Наслаждаешься путешествием, Том?

— Я должен был связаться с тобой. Узнать… узнать, как дела, что с нашими… Как Марк, Лидия, ты…

— Марка нет. Убит при попытке застрелить на параде Мак-Аллистера.

— Ох, ох.

— Лидия и Линке в тюрьме. Большинство других мертвы. Нас не больше десятка, мы обложены. Разумеется, остался ты.

— Да.

— Сволочь, — тихо проговорил Хуан. — Подлая сволочь. Мы приняли на себя весь огонь, а ты забрался в корабль и улетел.

— Меня бы тоже убили, Хуан. За мной гнались. Я едва ушел.

— Ты должен был остаться.

— Нет. Нет. Ты говорил другое! Ты говорил, что я прав, что я послужу символом борьбы, воодушевляя…

— Я это говорил?!

— Да! — настаивал Войтленд. — Вернее, твой кубик.

— Убирайся к черту, — сказал Хуан. — Полоумный мерзавец.

— Твоя матрица. Мы обсуждали… ты объяснял…

— Ты сошел с ума, Том? Послушай, эти кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услыхать. Тебе это неизвестно? Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой. Все очень просто.

— Но я… ты…

— Приятного полета, Том.

— Я не мог остаться на верную смерть! Какая была бы от этого польза? Хуан, помоги мне! Что мне теперь делать?

— Меня совершенно не интересует, что ты будешь делать. Обратись за помощью к своим кубикам. Прощай, Том.

— Хуан…

Связь оборвалась.

Войтленд сидел не шевелясь, сжав кулаки. Эти кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услышать. Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой. А если хочешь чувствовать себя злодеем? И это докажут. Они готовы на все, что тебе нужно. Они не люди — они кубики.

Он вставил в паз Гёте.

— Поведай мне о мученичестве.

Гёте сказал:

— В нем есть соблазнительные стороны. Можно погрязнуть в грехах, зачерстветь от бездушия, а потом во вспышке самопожертвования заслужить высшее искупление, навеки прославить свое имя.

Он вставил в паз Хуана.

— Расскажи мне о моральном значении гибели при исполнении долга.

— Это может превратить заурядного политического деятеля в выдающуюся историческую личность, — сказал Хуан.

Он вставил в паз Марка.

— Каким бы ты хотел видеть своего отца: живым трусом или мертвым героем?

— Ты должен биться, папа.

Он вставил в паз Хемингуэя.

— Что бы ты сделал, если бы тебя назвали ублюдком?

— Я бы призадумался, прав ли этот человек. Если не прав, скормил бы его акулам. Если прав — что ж, пожалуй, акулы все равно получат свое.

Лидия. Линке. Его отец. Александр. Аттила. Шекспир. Платон. Овидий. Все твердили про отвагу, искупление, самопожертвование, благородство.

Он взял кубик сына.

— Ты мертв, никакого Марка больше нет. Это я — думающий его умом, говорящий его голосом. Ты всего лишь марионетка.

Войтленд открыл люк конвертера и швырнул туда кубик Марка. Затем кубик Лидии. Линке. Отца. Александра. Аттилы. Шекспира. Платона. Овидия. Гёте.

Он взял кубик Хуана и снова вложил его в паз.

— Скажи мне правду. Что случится, если я вернусь к Миру Бредли?

— Ты благополучно доберешься до подполья и возглавишь борьбу. Ты поможешь нам скинуть Мак-Аллистера. С тобой мы победим.

— Ерунда! — отрезал Войтленд. — Я скажу тебе, что будет на самом деле. Меня перехватят еще на орбите и отдадут под трибунал. А потом расстреляют. Верно? Верно? Ну скажи мне правду, хоть один раз! Скажи, что меня расстреляют!

— Ты ошибочно представляешь себе динамику ситуации, Том. Твое возвращение окажет такое воздействие…

Он вытащил кубик Хуана и бросил его в конвертер.

— Ау! — позвал Войтленд. — Есть тут кто-нибудь?

Корабль молчал.

— Мне будет недоставать вашего общества. Уже недостает. Да-да. Но я рад, что вас нет.

В рубке он ввел программу «Возвращение к пункту отправления». Его руки дрожали, но программа пошла. Приборы показали изменение курса. Корабль поворачивал. Корабль нес его домой.

В одиночестве.

Перевод В. Баканова

П. Дж. Уайл

Информафия

К четырем часам все было готово: статисты прибыли, камеры и микрофоны установлены, прочий реквизит размещен. Съемочные группы укрыты на своих местах, будто черви в тухлом мясе. Ни один оператор, ни один объектив не должен быть виден — можно загубить все представление. Ошибки и случайности исключены. Совершенство — вот наш единственный закон.