Крыса из нержавеющей стали призвана в армию - Гаррисон Гарри. Страница 11

— необычной формы, но с первого взгляда стало ясно, что технический прогресс шагнул здесь довольно далеко. Худощавый, темноволосый парень, прикованный к моему запястью, тяжко вздохнул и спросил:

— Давно ты в бегах?

— Всю жизнь.

— Ха, смешно. А я — полгода. Шесть коротеньких месяцочков. Ну, теперь

— конец.

— Так-таки и конец? Мы же не помирать, а служить идем.

— Какая разница? У меня брата в прошлом году забрали, так он ухитрился переправить нам письмо. Потому-то я и спрятался… Он такое пишет…

Зрачки моего собеседника расширились, он содрогнулся. Тут машина остановилась, и нам велели вылезать. Картина, открывшаяся моим глазам, пришлась бы по вкусу самому утонченному садисту. Площадь перед высоким зданием забита самыми разнообразными транспортными средствами. Из них сотнями, а может, тысячами, выбирались юные рекруты с одинаковой обреченностью на лицах. В наручниках только наша маленькая группа — всех остальных привели сюда желтые мобилизационные предписания. Впрочем, армейскому начальству определенно было наплевать, каким путем добыта очередная порция пушечного мяса. Как только мы вошли в здание, нас освободили от оков и затолкали в толпу. Мы встали в конец длинной очереди, к одному из столиков, за каждым из которых сидела седоволосая толстушка, годившаяся нам в бабки. Толстушки все, как одна, носили очки, поверх которых глядели на нас, стуча на пишущих машинках. Наконец подошла моя очередь, и меня озарили улыбкой.

— Документы, молодой человек.

Я протянул «ксиву». Женщина сверила дату и имя с множеством анкет. Я заметил провод, идущий от машинки к центральному компьютеру. К счастью, компьютер не нашел противоречий.

— Возьмите, — улыбнулась старушка, протягивая мне пухлую папку с бланками. — Поднимитесь на четырнадцатый этаж. Успешной вам службы.

Кабина лифта была огромна, но и нас набилось в нее человек сорок. В жуткой тесноте мы поднялись на четырнадцатый этаж. Как только раздвинулись створки кабины, мы увидели здоровяка в военной форме с невероятным количеством шевронов, бляшек и медалек.

— Выходи! — оглушительно заревел он. — Выходи! Чего рты раззявили, остолопы? Направо — стойка, каждый хватает прозрачный пакет и коробку. Потом — в дальний конец комнаты, там — РАЗДЕТЬСЯ! Снять всю одежду. ВСЮ ОДЕЖДУ, ЯСНО? Личные вещи — в полиэтиленовый мешок! Одежду — в коробку, на коробке написать домашний адрес. Уволитесь в запас — получите обратно свои шмотки, если доживете. ШЕВЕЛИТЕСЬ!

Мы зашевелились. Правда, вяло, без энтузиазма. Должно быть, на острове было запрещено раздеваться донага в общественных местах — парни прикрывались ладошками, жались к стенкам. Я оказался один в центре комнаты, и на меня с кривой ухмылкой пялился монстр в шевронах. К стойке, где принимали одежду, я подошел первым. Скучающий солдат взял у меня коробку, быстро проштамповал ее, грохнул об стойку и показал на толстые авторучки, свисавшие с потолка на эластичных шнурах.

— Имя, адрес, индекс, фамилии близких родственников.

Выпустив в меня обойму слов, он отвернулся и взял другую коробку. Я нацарапал на картоне адрес полицейского участка, где меня держали под замком. Как только я выпустил из пальцев авторучку, в поверхности стойки образовалось отверстие, и туда бесшумно провалилась посылка. Неплохо придумано. С полиэтиленовым мешком в левой руке и папкой в правой я затесался в кучу дрожащих бледных призывников; повесив носы, они ждали дальнейших распоряжений сержанта.

— А теперь — на восемнадцатый этаж! — громыхнул он.

Мы снова набились в лифт, поднялись несколькими этажами выше и оказались в медицинском аду. Врач — наверное, терапевт, судя по стетоскопу на шее — вырвал из моей руки и швырнул санитару папку, а затем схватил меня за горло. Прежде чем я успел ответить ему тем же, он крикнул:

— Щитовидка в порядке.

Санитар сделал запись в журнале. Врач тем временем вонзил пальцы мне в живот.

— Грыжа не прослеживается. Покашляй.

Последнее слово было адресовано мне. Я повиновался.

— Все. Следующий, — рявкнул терапевт.

А потом… что это? Неужели уколы? О-о-о! Парень, стоящий передо мной, должно быть, культурист. Широкие плечи, мощные ноги, бронзовые бицепсы — просто монумент мужской силы. Обратив ко мне перекошенное лицо, он жалобно лепечет:

— Я б-боюсь ук-колов!

— А кто не боится? — пытаюсь я его подбодрить.

Как только очередная жертва выходит к санитару, тот, как автомат, всаживает ей иглу в предплечье. Стоит бедняге отшатнуться — его бьет по спине грубый детина в форме. Через несколько шагов его ждут еще два наполненных шприца. После этого остается только опуститься на скамеечку, мыча от боли. Вот уже над плечом культуриста занесена безжалостная игла. Глаза атлета закатываются, и он с шумом падает на пол. И все же это не выход — санитары делают уколы, а сержант хватает бесчувственное тело за ноги и оттаскивает в сторону. Приблизившись к санитару, я стиснул зубы и собрал волю в кулак. Медкомиссия завершилась еще одним унижением. Сжимая в руках мешки с пожитками и отощавшие папки, мы — голые, несчастные, измученные — встали в последнюю очередь. Вдоль стены одного из залов выстроились пронумерованные столы — точь-в-точь билетные кассы аэропорта. За каждым столом восседал джентльмен в темном костюме. Когда подошел мой черед, сержант-пастух оглянулся на меня и показал пальцем.

— Двигай к тринадцатому столу.

Чиновник за тринадцатым столом (как все штатские в этом зале) носил очки с толстыми стеклами. Моя папка снова оказалась в чужих руках, из нее был изъят еще один бланк, и я обнаружил, что сквозь очки на меня смотрят налитые кровью глазки.

— Жак, ты любишь девочек?

Чего-чего, а такого вопроса я не ожидал. Почему-то мне представилась Бибз, которая смотрит на меня и давится от смеха.

—А то как же.

— А мальчиков любишь?

— Среди моих лучших друзей есть мальчики. — Я начал догадываться, к чему клонит этот простак.

— Правда? — он что-то вписал в банк. — Расскажи о своем первом гомосексуальном опыте.

От такой просьбы у меня аж челюсть отвисла.

— Ушам своим не верю. Вы производите психиатрическую экспертизу по анкете?

— Ты меня поучи еще, щенок! — прорычал чиновник. — Ишь, волю взял разговаривать! Я спрашиваю, ты отвечаешь. Усек?

— Да, сэр! — Я всем своим видом продемонстрировал повиновение. — Впервые опыт подобного рода я приобрел в двенадцать, лет, когда мы вместе с четырнадцатью моими товарищами по шайке…

Меня понесло. Чиновник торопливо записывал мою болтовню. Когда анкета была заполнена, я получил не то разрешение, не то приказ идти в лифт. И снова сорок голых в кабине, снова закрываются двери… На этот раз мы явно ошиблись этажом.

Перед нами ряды столиков с пишущими машинками, за каждым столом — юная леди. Мы так покраснели, что в зале повысилась температура. Но больше ничего другого не оставалось, как стоять, с ужасом ожидая, когда взгляды девушек оторвутся от машинок, а милые глаза уставятся на нас. Очень нескоро, лет этак через четырнадцать с половиной, кабина снова закрылась. А когда открылась, девушек уже не было, а была зловещая фигура сержанта. Эти типы как две капли воды походили друг на друга — не иначе, какой-то ущербный ген привел к возникновению целой популяции толстошеих, узколобых, пузатых садомазохистов.

— Выходи! — заорал он. — А ну, живо, по десять человек, первые десять — через ту дверь! Вторая десятка — через соседнюю! Да не одиннадцать. Считать не умеешь, козел?!

За дверью, — куда просочилась моя десятка, нам велели построиться в шеренгу. Мы встали лицом к стене, с которой свисал неприятный на вид красно-коричнево-зеленый флаг с изображением черного молота. Офицер с тонкими золотистыми полосками на погонах подошел к флагу и повернулся к нам.

— Сегодня очень важное событие, — с пафосом произнес он. — Вы, молодые люди, наиболее достойные из вашего поколения, добровольно явились сюда посвятить себя защите любимой родины от злобных сил, стремящихся поработить ее. Наступил торжественный момент, о котором вы так мечтали. В этот зал вы вошли юными шалопаями, а выйдете отсюда солдатами. Сейчас вы дадите присягу на верность армии. Пусть каждый поднимет правую руку и повторит за мной…