Русская деревня. Быт и нравы - Бердинских Виктор Арсентьевич. Страница 16

Как современный вкус, оглушенный ложкой сахара в ежедневном чае, уже не воспринимает сладость пареной свеклы или моркови, так и современный глаз, выросший с электрической лампочкой, не может понять и оценить красоту и необходимость лунного света, звездной ночи.

Юмор в быту

Мощный пласт смеховой культуры пронизывал всю крестьянскую цивилизацию. Смеяться умели и любили. Юмор, меткая шутка, едкая мужицкая ирония постоянно присутствовали в труде и отдыхе человека. А уж поддеть другого удачным словцом, как образно говорили — «залезти под шкуру», любителей было хоть отбавляй. Как правило, шутки эти — незлобливые, добрые, без обиды. Да и само содержание шутки было другим. Смеховые ситуации порой создавали сами, подшучивали друг над другом. «Был у нас в деревне один мужик, страсть любил на пашне спать. Попашет с утра, а днем спит прямо на поле. Раз наши парни подшутили: взяли лошадь выпрягли и за изгородь завели. Плуг-то с этой стороны оставили и снова запрягли. Он проснулся, ничего не понимает, как лошадь так смогла запутаться — сквозь изгородь пролезть. Вот смеху было! А в другой раз у него, пока спал, плуг на дерево повесили» (А. М. К-в, 1925).

Люди, чем-то сильно отличающиеся от остальных жителей деревни (рассеянные, ленивые, очень скупые), были предметом вечерних разговоров, пересудов, насмешек. «Соседа Николая Родионовича называли скупердяем за его скупость. Он может напиться чаю с одной монпасье. Когда он отправлялся на сплав на десять — пятнадцать дней, то брал с собой в дорогу штук десять яиц в бураке. И часто бывало, что когда возвращался домой, то все яйца оказывались целыми. Правда, съедал иногда только по половине яичка за раз. Один раз над ним подшутили мужики. Яйца сами съели, а ему в бурак наложили камней» (А. П. К-на, 1917).

Страхи, постоянные невзгоды, окружавшие человека, не просто отступали перед доброй шуткой, общим смехом (ведь смеялись не поодиночке), а забывались напрочь. Неистощимый предмет для пересудов, иронии — деревенские рыбаки и охотники. К ним часто в деревне отношение было несколько пренебрежительное как к людям легкомысленным — чего уж взять с тебя, коли с пути сбился… Многие из них были как бы штатными деревенскими чудаками. Односельчане очень любили слушать всякие небылицы, точно зная, что такого и быть не могло. Могли посмеяться и над своей бедой. «Особенно отличался юмором Иван Гаврилович. Когда река выходила из берегов и затопляла дома, то он рассказывал, что ловит рыбу в подвале своего дома вместо невода — своими штанами. Люди в то время были очень доверчивы ко всему» (А. П. К-на, 1917). В сталинские годы количество деревенских балагуров-затейников (а в каждой деревне был хоть один такой) сильно уменьшилось: «Шутили у нас всяко. У нас был парень, вот меня постарше, Мишей звали, его и дураком не назовешь, а какой-то он придурь был, смешной, смехотворил. Как Мишка на улицу придет — высокой, долгой, балагур, все думают чего-нибудь… ну, придет Мишка на улицу, и кто-нибудь к енму подсядется — ох, Мишка и побежит ловити, а на етот шум еще набегут и набегут, и сделается компания. Ну, дак было больно веселое Мишкой, а потом его взяли на лесозаготовки, на работу — ну, как бы мобилизовали, ну и он ушел с этой работы-то, и его обсудили и выслали, и он умер там в ссылке. Как нам было Мишки жалко, дак ой!» (Ф. С. Шамова, 1907).

Немало все же было радостей в крестьянской жизни, и люди умели не только потреблять, но и создавать (созидать) атмосферу веселья, смеха и радостного возбуждения.

Нищие

Непременным атрибутом всякой деревни были один, два нищих. Если своих нищих не было, наведывались из соседних деревень, порой дальних сел. Я не говорю о голодных и военных годах, когда умирающие с голода люди заполняли дороги и побирались Христовым именем. Нет! Я говорю о «профессиональных» сельских нищих, для которых это было образом жизни, излюбленным занятием. Нищелюбие русского крестьянина общеизвестно. Даже в самой бедной семье он мог получить кусок хлеба или немного овощей, переночевать на теплой печке. Как правило, побирались люди убогие: слепые, хромые, увечные, а также вдовы, сироты, погорельцы. Евдокия Сергеевна Штина (1910) вспоминает: «Некоторые очень привещали нищих, а некоторые нет. У нас мама часто их пускала переночевать на печку. Часто к нам приходили два брата Вася да Павлуша. А одна бабка Данилиха до чего втянулась сбирать, что потом уж и жили они хорошо, а она все равно шла сбирать — так потом и застыла с котомкой зимой».

Даже к нищенству, как видите, надо было иметь призвание. Не подать нищему было грешно. Впрочем, среди них встречались люди диковинные. А. Д. Коромыслова (1903) вспоминает такой случай: «В семье, как и в других домах, придерживались многих старинных обычаев. Например, всегда одарять милостыней нищих, их хоть и немного было, но случалось, заходили. Один раз нищий, здоровый мужик, ходил сбирал. Пособирает, кто-то пустит переночевать. Он говорил, что из деревни Кожи. Отец как-то оказался в той деревне и спросил про него. Указали ему на двухэтажный дом. Отец сходил туда, с сыновьями говорил. Те ответили, что не могут отца дома удержать, в крови у него — тайком убегает и ходит побирается. Зимой тоже побираться аж на лошадях ездил, в лесу их оставит, а сам в деревню.

Разные нищие-то были. Но их никогда не обижали, милостыню подавали, к обеду придут — покормит их бабушка на кухне. Раз даже, помню, один нищий у нас в баню ходил. Нищие насобирают кусков много, так и продают — мама, бывало, купит для скота».

Малознакомые, дальние нищие не чуждались порой и воровства. Кражи холстов были, пожалуй, самыми распространенными. «Помню такой случай. Зашел нищий и попросился ночевать. Бабушка накормила его и положила согреться на печку. Отдала ему отцовские рубаху, пиджак, портянки А на печке был прибран ситцевый отрез на платье кому-то из сестер, и он его украл. А узнали об этом, когда он ушел. Бабушка с мамой страшно горевали и долго вспоминали. Денег-то не было в доме. Платье нам шили только на Пасху из домотканого полотна» (Т. С. К-ва, 1911). И тем не менее нищим подавали. Подавали не от избытка. Но ведь нищелюбие было заповедано от родителей, шло от предков — так что подавали, не задумываясь, искренне скорбя о бедных и убогих.

В годы голода, мора — число нищих сильно увеличивалось. Люди шли по миру с горя. Л. В. Мосунова (1923), сбиравшая в детстве, так вспоминает об этом: «Раненьшо в основном-то нищие были. Тады по деревне собирать ходили. Я тожо ходила, есть-ту нечё. Вот сидели на траве. Траву насобираешь, муки малехо положишь и хлеб печешь. Посидишь-посидишь на одной траве и пойдешь по деревне. Ходила с братьями младшими. Пореву-пореву, но иду, ести-ту ведь надо чёто. Собирали хлеб, картошку. Ой, ходило много собирать народу. Да которы эшо пройдут не по одной деревне. Раныио нишшые-ту здорово ходили. Так богаты-то и давали. Кусок хлеба да дадут. Они к нам хорошо относились, и мы к ним тожо хорошо относились».

Живое слово

Мы с вами живем в эпоху унификации — стирания различий и местных особенностей. Нам говорят, что только так цивилизация может двинуться вперед семимильными шагами. Вполне возможно, что это и так. Но в особинке, отъединенности, замкнутости малых сельских мирков, обращенности их только на себя были свои достоинства. Внутренняя слитность, нераздельность, единство однодеревенцев ярче всего проявлялись в их речи. Вспоминает Евдокия Ивановна Маклакова (1914): «Пришла я из деревни наниматься на работу и говорю завхозу: “Возьми-ка меня в столовую!” Так на “ты” и обратилась. Вот деревня так деревня. Я даже слово вы не слыхивала в ту пору. У нас в деревне все на “ты” были».

Каждая деревня берегла, культивировала, передавала дальше свою речевую среду. Происходило это, конечно, бессознательно и непроизвольно. Анна Васильевна Мельчакова (1911) помнит: «Раньше, конечно, не так немножко говорили. И в других деревнях тоже не так. Другой кто придет, дак сразу отличишь от своих, от деревенских. Счас-то ведь культурнее говорят. А раньше по-всякому болтали — что хочешь, то и скажешь». А вот эта фраза (последнее предложение) удивительно точно передает мысль о спонтанности живой, играющей речи. Не надо подыскивать слов, обдумывать фразы. Нужные слова всегда были на языке и выплывали сами без натуги. Очевидно, живая крестьянская речь не просто была связана с образом жизни людей, их обиходом, трудом, праздниками, домом — эта речь и могла жить-то только в той среде, в другой среде она просто умирала. Темп, ритм, тональность речи сильно отличались даже в соседних деревнях. «Говор, конечно же, отличался. У нас в деревне говорили отрывисто. А в соседнем селе, от нас 15 км, там говорили нараспев. В каждом селе даже предметы назывались одни и те же по-разному. Например, у нас поварешку для разлива супа называли поваренка, а некоторые — чумичка или половник» (В. А. Пестова, 1901).