Игры в песочнице, или Стратегия соблазнителя - Дюшатле Кристоф. Страница 6

В супермаркете

Луна улыбается мне, сидя по-турецки в тележке для покупок. Проезжаем вдоль длинных продуктовых рядов в супермаркете «Монопри», набираем скорость. В карманах у меня почти ничего не осталось. В ожидании, что деньги упадут с неба, внезапно ускоряю шаг. При этом издаю странные звуки, похожие на урчание мотора болида «Формулы-1», набравшего полную скорость. В отделе фруктов и овощей берем упаковку зеленого салата, потом делаем резкий поворот. Проезжаем мимо прилавков с продукцией в упаковке «Тетра Пак». Берем направление на йогурты и мясо. Рискованно. Мчимся к большим холодильникам и замороженным продуктам.

Тележка наполняется. Я торможу ногами об пол. «Гоночная машина» кренится набок. Мы наталкиваемся на бедную женщину, которая сначала возмущается, а потом сияет, увидев мою счастливую дочку, которая смеется, широко открыв рот, и меня со слезами на глазах — от радости, от надежды (все чувства перемешаны) и от сомнений, что выбрать на ужин сегодня вечером. Но я уже задумываюсь о будущем, когда колесо совершит полный оборот и остановится перед моей дверью. Луна будет носить красивые платья, в шестнадцать лет я благословлю ее на ношение стрингов (но только в пятницу вечером), я приглашу ее на концерт Принца. Мы пойдем в ночной клуб «Барон» танцевать под психоделическую музыку, она представит мне всех своих подружек, и я стану их любимым папашей. Наши политические споры будут острыми и патетическими. Потом она сойдет с ума, станет курить, нюхать наркотики, переспит со всеми моими приятелями, превратившимися в старых сердцеедов, а я стану ревновать, буду злиться. Она получит свою первую роль в фильме Жака Одияра, потом сведет с ума лиричного американского режиссера Теренса Малика, а затем станет тайной советницей Софии Копполы^[3].

Мне всегда нравилось петь в супермаркетах. В очереди у кассы замечаю отца с маленькой девочкой. У нее бледное личико и раскосые азиатские глаза. Она тащит его за руку и требует какую-то дрянь, выложенную на полках возле кассы. Он остается невозмутим. Ему больше тридцати, он внимательно рассматривает штрихкоды на продуктах и советы по приготовлению блюд. На нем спортивный костюм, и выглядит папаша неряшливо, как будто он только что проснулся после нескончаемой сиесты, проводимой под медицинским контролем. Парень кажется страшно подавленным, глаза заплыли, под ними — темные круги, взгляд словно вопрошает о помощи Всевышнего после недели медитаций, проведенных в монастыре. Полный крах в эмоциональной жизни. У его дочки, наоборот, вид довольно радостный. У нее одна цель: съесть как можно больше сладостей. Она пытается растормошить своего родителя, несгибаемого и невозмутимого снаружи, но очень хрупкого внутри. Его дочь вся переполнена желаниями. А он — нет. Представляю себе его супругу на грани эмоционального срыва, потерявшую всякое доверие к своему партнеру и вообще ко всему мужскому населению планеты. Ты знаешь, я чувствую, что мы близки, мой младший брат. Хочу тебе сказать, что, несмотря на все мои усилия, мне не удается преодолеть 2 метра 38 сантиметров, которые нас разделяют. Самое большее, что я могу сделать, так это научить тебя танцевать с тележкой.

Квартирка Фаделы

В ходе интервью Фадела раскрывает мне планы третьей мировой войны, войны религиозной, то есть худшей из всех. Словно цветные кинокадры, прокрученные в убыстренном темпе, перед моими глазами возникают жуткие видения: взрывы бомб, расчлененные тела, линчевание нечестивцев обезумевшей толпой, обесчещенные знамена, испачканные мочой или спермой в ходе апокалипсических поминовений, народные восстания, охватившие все города, изнасилование наших женщин и наших детей. И наконец, триумфальное явление Эль-Махди^[4], Спасителя в голубых одеждах, с посохом пилигрима и в светящихся сандалиях.

Фадела, кажется, совершенно убеждена в правомерности этого рискованного мероприятия. Следуя ее объяснениям и используя ее концепцию, я отождествляю себя с героем антиинтегристского сопротивления, выдумываю, как буду совершать героические подвиги, незабываемые в глазах человечества, представляю сцену своего возвращения: я получил ранения, иду, прихрамывая, по перрону, а моя дочь бежит мне навстречу, раскинув руки. Теперь все происходит как при замедленной съемке, повторяющейся несколько раз на пронзительном эмоциональном фоне.

Удастся ли этой розе Магриба объединить политические силы, способные противостоять контрнаступлению фундаменталистов? Станет ли она героиней новой феминистской революции в исламском мире? Появится ли она на первых страницах корпоративного журнала «Вэнити фэйр»^[5] в военной форме и с портупеей?

Вечером я, словно краб-отшельник, сижу за компьютером, оттачиваю формулировки. Мастерски вонзаюсь в сознание автора и даже глубже. Я проникаю в самое сердце его существа полудьявола или полуангела. Как только исправления внесены и книга закрыта, я удаляюсь, исчезаю в расплывчатых воспоминаниях и возвращаюсь к своей холостяцкой жизни. От моего пребывания в мире Фаделы остается лишь дыхание мечты, смутное ощущение присутствия.

Все эти дни у меня были серьезные опасения: как бы у меня не поехала крыша из-за муллы, отправляющего службу.

Частный особняк на краю парка Монсо

Перед приездом к Изабель я вновь столкнулся с мужчиной в розовом галстуке. Случайность или совпадение? Как сказать…

На улице холодно и сухо. Январь.

Голые деревья в парке Монсо дремлют, сложив ветки. Изабелла угощает меня чаем. Максимилиан взял Луну за руку и увел ее в свою комнату. Они будут играть вместе.

На Изабель какая-то совсем короткая одежда. Она уже начала писать, когда обрела надежду проникнуть в глубины собственной души, дрожа от волнения, стараясь понять суть вещей, упорядочить свое воображение. По ее словам, публикация этой книги должна помочь воссоединению двух враждующих народов. Ни больше ни меньше. Она мечтает о том, что территория будет между ними поделена. Изабель ничего не сказала мужу и ждет от меня полной конфиденциальности. Рот на замке. А об остальном я еще ничего не знаю. Теперь ей хочется, чтобы я прочитал первые страницы. Щекотливая ситуация. Автор произведения — это не нормальное человеческое существо, это нечто другое, машина с пультом управления, которую случайная искра может вывести из строя. Вижу на столе конверт — в нем наверняка деньги. Мне их не хватает. Мне нужно на что-то жить.

Изабель протягивает мне стопку листов. Ее рука дрожит. Глаза умоляют.

— Это начало моего романа, — сообщает она.

— Ах, вот как? Очень мило.

Ищу слова, чтобы заполнить паузу и скрыть тревогу.

— Я смотрю, ты — трудяга.

Присвистываю, хочу показать свое восхищение проделанной работой, но звук, вылетевший из моего рта, получается слишком пронзительным. Залпом выпиваю стакан воды, потом читаю первые строчки: «Солнце клонилось к земле. Вдалеке завывали сирены. Повсюду еще оплакивали мертвых. Быть может, это конец света?»

— Да, здесь чувствуется стиль, сразу погружаешься в атмосферу.

— Ты думаешь?

— Ну… да, а что?

Вторая страница: «Земля была усыпана дымящимися обломками автобуса. Спасатели собирали остатки тел. В это время Самир, находящийся на другом конце города, спал сном праведника в детской коляске под присмотром няньки».

— Это хорошо, как в жизни. Остатки тел и детская коляска, это впечатляет. Смерть и жизнь рядом, не так ли?

— Да, это именно так. Я рада, что тебе нравится.

Мое лицо каменеет. Я — в ступоре. Продолжение романа этой дамы смущает меня еще больше. Текст буквально распадается на куски. Синтаксис не соблюдается, повествование превращается в побоище слов, нанизанных одно на другое без всякой логики.

— А это уже больше похоже на современную поэзию.

— Я не нарочно, — виновато произносит Изабель.