Отель на перекрестке радости и горечи - Форд Джейми. Страница 33

— Ты мне приснился на прошлой неделе. — Кейко тоже улыбнулась, радостно и чуточку смущенно. — Может, и это сон?

Генри скользнул взглядом по колючей проволоке, потрогал железные шипы.

— Настоящее. Уж лучше бы сон.

— Хороший был сон. Оскар Холден играл. И мы танцевали…

— Я не умею танцевать.

— В моем сне умел. Мы танцевали в каком-то клубе, там было много-много людей, всяких-превсяких, а музыка… та самая, наша музыка. С той пластинки, что мы купили. Только она почему-то была медленнее… все было медленнее.

— Хороший сон, — сказал Генри с чувством.

— Я теперь постоянно думаю о нем. Даже вижу наяву, когда иду по этой жуткой грязи с мамой в лазарет, мы там помогаем больным и старикам. Сон мне снится без конца. Даже ночью, хотя заснуть не могу, все смотрю на пятна света от прожекторов.

Генри вцепился в колючую проволоку, просунув пальцы между колючками.

— Может, и мне приснится.

— Не надо, Генри. Одного моего сна на двоих хватит.

Генри оглянулся на ближнюю вышку: пулеметы и мешки с песком для защиты. Для защиты от чего?

— Плохо, что ты здесь. Когда ты уехала, я не знал, что делать. Вот и приехал сюда искать тебя. Я до сих пор не знаю, что делать.

— Я знаю, что нужно сделать. — Кейко коснулась руки Генри. — Можешь нам кое-что привезти? Тут нет бумаги и конвертов, и марок тоже нет, но если ты привезешь, я буду писать тебе письма. А еще можешь раздобыть ткани? Все равно какой, несколько метров? У нас нет занавесок, и прожектора всю ночь бьют в окно.

— Конечно, все, что нужно…

— И еще одна просьба, особенная.

Кончиками пальцев Генри погладил ее ладошки, мягкие, нежные.

— На будущей неделе у меня день рождения — успеешь привезти все? В тот же день у нас музыкальный вечер под открытым небом, сразу после ужина. Наш сосед выменял у солдат проигрыватель, но пластинка всего одна — «Старая добрая опера», да и та заезженная, просто ужас! Военные дали согласие на вечеринку, если погода не подведет. Может, даже разрешат запустить музыку через репродуктор. И здорово будет, если ты приедешь на мой день рождения. Можем прямо здесь посидеть, послушать.

— А когда на будущей неделе? — Генри знал, что Кейко старше на несколько месяцев, но в суматохе нынешних дней он начисто забыл про ее день рождения.

— День рожденья в следующее воскресенье, но музыкальный вечер назначен на субботу, заодно и отпразднуем.

— Наша пластинка у тебя? — спросил Генри.

Кейко мотнула головой, закусила губу.

— Где же она? — Генри вспомнил пустые улицы Нихонмати — ряды заколоченных окон.

— Кажется, в подвале отеля «Панама», там много всего, папа отнес туда то, что в чемоданы не влезло, а продавать жалко, — дорогие нам вещи. Когда мы уезжали, отель как раз заколачивали. Наверняка она там. Тебе туда ни за что не пробраться, и даже если сможешь, то не знаю, найдешь ли. Там столько всего!

Генри знал этот старый отель. Когда он в последний раз проходил мимо, весь первый этаж уже заколотили. Стекла на верхних этажах после высылки японцев выбили камнями мальчишки.

— Хорошо, все, что могу, достану, привезу в следующую субботу.

— В это же время?

— Чуть позже. Здесь мы будем к ужину, а после, часов в шесть, я приду сюда. Мы и за ужином увидимся, ты же будешь в очереди?

— Конечно — куда я денусь? — Кейко опустила глаза, будто стыдясь своего вида, сунула руку в карман. — Вот, подарок. — И достала из кармана букетик желтых одуванчиков, перевязанный тесемкой. — Они растут в бараке, между половиц. Пола там нет — просто доски лежат на земле. Мама возмущается, мол, сорняки растут под ногами, а я их люблю. Других цветов здесь нет.

Кейко просунула букетик между рядами колючей проволоки.

— Прости. — Генри стало стыдно, что явился с пустыми руками. — Я ничего тебе не принес.

— Не беда. Главное, ты пришел. Я так и знала, что придешь. Может, сон сбылся. Или просто я так мечтала. Но я знала, что ты меня найдешь. — Кейко глубоко вздохнула. — Твои родители знают, что ты здесь?

— Нет. — Генри было стыдно за нерешительность матери и злорадство отца. — Прости, что я им не сказал. Я не мог… они бы меня ни за что не пустили. Ненавижу отца, он…

— Ничего, Генри, неважно.

— Я…

— Ничего. Я бы на их месте тоже сына не пустила в лагерь военнопленных.

Генри прижал к ограде ладони, Кейко повторила его жест, и они ощутили, как в кожу впиваются острые, неподатливые шипы. Генри заметил под ногтями Кейко засохшую грязь. Посмотрела на свои пальцы и Кейко, смущенно убрала руки за спину.

Издалека донесся автомобильный гудок. Миссис Битти! Похоже, догадалась, где он пропадает.

— Мне пора, через неделю вернусь, ладно?

Кейко кивнула, сдерживая слезы, нашла силы улыбнуться.

— Буду ждать.

32

Снова дома 1942

В воскресенье утром Генри проснулся другим человеком, несмотря на свои двенадцать лет, — точнее, неполных тринадцать. Он отыскал Кейко, он виделся с ней. И уже от мысли, что теперь он знает, где Кейко, — пусть даже в этом грязном лагере, — на душе у него стало легче.

Оставалось раздобыть все, о чем просила Кейко, и в следующую субботу доставить в «Гармонию». Но как же быть с пластинкой Оскара? Вот был бы подарок ко дню рождения! Если, конечно, удастся ее разыскать.

На кухне Генри застал отца в халате — на карте Китая, вырезанной из журнала «Нэшнл джиографик», он отмечал новости о боевых действиях. Карта была приклеена к пробковому щиту, и отец втыкал булавки там, где шли бои: синие — победы Китая, красные — поражения. Генри отметил, что на карте прибавилось синих булавок. Но отец был привычно угрюм.

— Доброе утро, — сказал Генри.

—  Чоу синь, — ответил отец, тыча в карту ногтем.

Он бормотал по-кантонски непонятные слова: синь гуан чжэн цэ,снова и снова.

— Что это значит? — спросил Генри. Что еще за «три огня», недоумевал он.

Они с отцом давно привыкли обходиться без слов. Генри чувствовал, что отец недоволен. И спросил, чтобы просто убедиться. И неважно, что по-английски, главное — вопросительный тон.

— Это означает «три искорки», — объяснил отец по-кантонски. — Японцы говорят: «три огня». «Жги, грабь, убивай». Они перекрыли Бирманскую дорогу, но после нападения на Перл-Харбор американцы наконец стали снабжать нас оружием.

«А сам ты разве не американец? — возмутился про себя Генри. — Разве мы не американцы? Разве не от нас они получают оружие?»

Отец продолжал говорить — то ли с Генри, то ли сам с собой:

— И не только оружие. Самолеты. «Летающие тигры» [16]помогают Чан Кайши и Национально-революционной армии сражаться с японскими захватчиками, но те уничтожают все на своем пути. Японцы убивают мирных жителей, пытают людей тысячами, жгут города.

Генри понимал отца, он видел в его взгляде, устремленном на карту, радость и печаль. Победитель и побежденный.

— Но есть для нас и хорошие новости. Гонконгу ничто не угрожает. Японцам уже много месяцев не удается прорваться на юг, так что на будущий год сможешь поехать в Кантон.

Отец объявил об этом так торжественно, будто сегодня чей-то день рождения, китайский Новый год и Рождество — все вместе. Хотел порадовать Генри новостью. Сам отец почти все школьные годы провел в Китае. Это был своего рода обряд посвящения. Детей отправляли в Китай многие традиционные китайские семьи, как у Генри.

— А как же Рейнир? Может, мне просто перевестись в китайскую школу на Кинг-стрит, где все ребята? Что, если я не хочу ехать? — Генри знал, что отец разберет лишь отдельные слова: школа, Рейнир, Кинг-стрит.

— Что? — вскинулся отец. — Нет, нет — в Кантон.

Мысль об отъезде в Китай ужаснула Генри. Китай — чужая страна. Без джаза, без комиксов — и без Кейко. Он представил, как живет в доме у дяди — может статься, это и не дом вовсе, а лачуга, — и его дразнят, считают чужаком. Он и здесь, в Америке, чужак. Неизвестно еще, что хуже. Даже в положении Кейко, хоть и нерадостном, есть хорошая сторона — Генри кольнула зависть. Она хотя бы с родными. По крайней мере, сейчас. Ее родители все понимают. Ее не отошлют прочь.