За опасной чертой - Ребров Михаил. Страница 15

— Правильно, Мосолов! Не надо скороспелых решений. В нашем деле каждый шаг должен быть взвешен. А шаг серьезный. Испытатель не просто летчик. Это человек, который ходит у опасной черты. И полеты у него особые. Нужно первым испытывать машины, на которых потом полетят сотни летчиков. Это доверие, и большое доверие, но и… риск.

Помолчали. Потом снова.

— А как вы себе представляете, старший лейтенант, что нужно для того, чтобы стать летчиком-испытателем?

И тут же сам ответил на свой вопрос:

— Нужно иметь желание быть им. Это прежде всего… Есть у вас такое?

Теперь Георгий утвердительно кивнул головой.

Он все еще был ошеломлен открывшейся перед ним перспективой. Реально ли это?

— Ну, вот и оробели. Там, в воздухе, у вас лучше получалось… Ну, да ладно — не боги горшки обжигают, не сразу и в испытательный полет пойдете. Сначала подучат. Договорились?

Посвящение в испытатели

Генерал уехал. Георгий продолжал обучать курсантов. Он работал и ждал. Чего? Да того, о чем говорил генерал. И это ожидаемое пришло. Его вызвали в школу летчиков-испытателей.

Здесь Георгий неожиданно встретился с Валентином Федоровичем Хаповым. Его бывший наставник, открывший ему дорогу в небо, теперь испытывал крылатые машины. Окружающие видели, как два человека долго тискали друг друга в объятьях, хлопали по коже летных курток, вглядывались в знакомые, близкие черты, а потом, обнявшись, пошли, сбивая ногами росу с травы огромного летного поля.

Дежурный с повязкой на рукаве поднял было руку, хотел остановить: «Нельзя, мол. Куда?» Но передумал. А они, взволнованные встречей, снова, как когда-то, шагали молча, вдыхая аромат цветов.

— Сядем? — предложил Хапов.

Сели. Над ними по родной небесной сини плыли вереницы задумчивых облаков.

— Ты молодец, Жора! Я еще тогда понял, что небо твое призвание. Если не сбавишь обороты, в большой полет уйдешь…

Помолчали. Потом вдруг заулыбался Хапов, хитро спросил:

— А глаголы «смотреть» и «видеть» не забыл?

— Нет, конечно!

Оба весело рассмеялись.

— Ну ладно, пойдем к нашим…

Они неторопливо шли по рулежной дорожке мимо стоянок, на которых ровными шеренгами выстроились самолеты самых различных конструкций — с поршневыми и реактивными двигателями, с прямым и стреловидным оперением, одноместные и тяжелые, давно знакомые и такие, каких Георгий никогда еще не видел.

— Настоящий музей авиации, — заметил Мосолов. — Как вы думаете, Валентин Федорович, мог бы найтись такой летчик, который сумел бы пилотировать любую из них на выбор? Просто так, без провозных, сесть и полететь.

— Во-первых, — живо откликнулся Хапов, — я не вижу здесь никакого сходства не только с музеем, но даже и с выставкой. В музее, как известно, экспонаты хранятся в условиях строжайшей неприкосновенности. Там даже таблички висят: «Руками не трогать!» На выставке все это демонстрируется, все дается напоказ: смотрите, дескать, какую красоту делать можем! Если же хочешь посмотреть на «музейные реликвии», то сходим потом в «железный ряд» на краю аэродрома. А эти самолеты — работяги, им еще рано в отставку.

Хапов на минуту умолк, как бы собираясь с мыслями, а затем продолжил:

— Что же касается универсалов, о которых ты спрашиваешь, то здесь много таких. Сейчас с некоторыми из них я тебя познакомлю. Практически каждый летчик-испытатель должен летать без провозных на любой машине. Ведь на опытный образец он садится первым и становится сначала как бы сам себе инструктором, а потом наставником сотен или даже тысяч летчиков, для которых эта машина предназначена. Ну, да ты и сам будешь таким, для того сюда и приехал. Уж если наш строгий генерал тебя приметил, считай, что ты без пяти минут испытатель. Будь спокоен, наш начальник школы умеет подбирать людей! Но обо всем этом мы с тобой еще успеем поговорить основательно, — заключил Хапов. — А сейчас давай изменим курс на тридцать градусов. Видишь, справа по борту стоит группа летчиков? Знакомы они тебе?

— Нет, — откровенно признался Георгий. — А кто это?

— Сейчас узнаешь.

Минуту спустя Георгий впервые пожимал сильные руки, повторяя про себя давно знакомые фамилии: Анохин, Амет-хан, Бурцев…

Так вот они какие, эти прославленные летчики-испытатели! Простые, веселые, дружелюбные. Встретишь таких случайно и не подумаешь, что перед тобой представители одной из самых героических профессий, люди, в которых мужество и умение идти на риск сочетаются с точным расчетом и скрупулезной целесообразностью малейшего движения в полете. О каждом из них можно было бы написать поэмы, часами рассказывать или слушать о подвигах, ставших для этих людей буднями.

Вот Амет-хан Султан. Ростом невысок, не широк в плечах, а ведь настоящий богатырь! Без малого два десятка лет испытывает он в воздухе крылатые машины, сколько раз находил выход из таких переделок, что и сам потом, в ответ на вопросы, только руками разводил — повезло, мол! Но никакого «везения», разумеется, не было. Были за плечами боевой опыт, тридцать сбитых лично и девятнадцать в групповом бою вражеских самолетов, были отточенное летное мастерство и несгибаемая воля. Обо всем этом достаточно убедительно свидетельствовали две Золотые Звезды Героя Советского Союза, поблескивающие под распахнутой ветром кожаной курткой.

Рядом — Анохин. Простой такой, худенький, очень скромный. Сергей Николаевич Анохин! Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР. Ну, о нем-то Георгий, конечно, знал. Все ли, о чем он слышал, было так, как на самом деле, в этом он разберется позже, когда сам сможет определить, где почти непостижимая реальность работы летчика-испытателя смыкается с легендой, где достоверность, похожая на сказку, незримо переходит в домысел.

А они не нужны, никакие домыслы, когда говорят о Сергее Анохине.

Есть у авиационной медицины целый ряд незыблемых критериев для оценки пригодности человека к летной службе. Коротко говоря, он должен быть абсолютно здоров. Каждый год летчик проходит через «чистилище» с таинственным, ничего не говорящим непосвященному названием ВЛК. ВЛК — значит, врачебная летная комиссия. Из кабинета в кабинет переходит летчик; терапевт, хирург, невропатолог, окулист, отоларинголог замеряют пульс и давление, проверяют слух, мускульную силу, рефлексы. В бесчисленных графах медицинской книжки появляются лаконичные записи. «Норма», — пишет один специалист. Другой ставит просто «N». Это одно и то же. Внизу колонки вместо традиционного «итого» появляется «к летной службе годен», иногда — «годен без ограничения». Без такого заключения летчик перестает быть летчиком.

Так каждый год. Без скидок. Ведь цена врачебной ошибки, поблажки — жизнь. Скажем, если у человека слабое зрение, он способен читать в очках. Летать в очках нельзя. Их может сдуть или сбросить с переносицы в аварийной ситуации, как раз тогда, когда нужна особая зоркость, чтобы посадить машину. Нужна она и в обычных условиях. «Смотреть в оба!» — закон для авиатора.

А у Сергея Анохина через лоб наискось — черная повязка. Он потерял глаз в испытательном полете на заведомое разрушение самолета в воздухе. Этот эксперимент был необходим для того, чтобы никогда ничего подобного не происходило с серийными машинами, обладающими громадной скоростью.

Внешне все выглядело буднично: пилот занял место в кабине, помахал рукой друзьям, собравшимся на стоянке, и вырулил на старт. Не было ни напутственных речей, ни советов, как беречь себя и машину. Все хорошо понимали, какую задачу будет решать в воздухе Сергей Анохин, знали, как тщательно он готовился к полету. Лучше всего о возможном исходе эксперимента было известно самому летчику. Он произвел все необходимые расчеты, определил последовательность действий, чтобы этап за этапом подвести машину _к роковой черте.

Программа эксперимента была выполнена со скрупулезной точностью. И когда летчик покинул с парашютом уже рассыпавшуюся на куски машину, на земле по его подробным радиодонесениям знали очень многое о сильных и слабых элемента конструкции самолета.