Генерал Раевский - Корольченко Анатолий Филиппович. Страница 8
Тугой на слух Николай вдруг услышал, как поодаль прогремел ружейный салют, какой обычно бывает в завершение воинских похорон.
«Так будет и со мной», — подумал он.
Унтер молча поставил рядом прихваченный табурет и кивнул прочим, чтобы оставили командира одного у дорогой для него могилы. Сам, отойдя поодаль, стал терпеливо ждать, когда его призовёт командир полка.
Пребывание Потёмкина в придунайских плавнях вновь вызвало у него приступы господствующей здесь молдавской лихорадки. Было решено переговоры продолжить в Яссах. Однако болезнь светлейшего не отступала, даже, наоборот, обострялась.
Встревоженная недугом преданного фаворита, Екатерина почти каждый день писала ему утешительные письма. Она понимала, что ныне её любимый фаворит Платон Зубов совсем не такой помощник ей, каким был любезный Григорий Александрович.
Понимал это и больной. Читая её послания, он всё чаще думал об отъезде в Петербург, чтобы там «рвать зубы», имея в виду Платона Зубова.
Для ухода за больным в Яссы прибыли пять его юных племянниц, неотлучно дежуривших у постели родного дядюшки. Одну из них, проживавшую в Киеве жену польского вельможи Браницкого, императрица Екатерина попросила оставить всё и немедленно ехать в Яссы, и та не посмела не выполнить эту просьбу.
Александра Васильевна Браницкая, бросив всё, приехала в Яссы и застала дядюшку в тяжелейшем положении.
Вспомнил Потёмкин и о своём внучатом племяннике Николае Раевском.
Тот едва узнал в исхудавшем человеке некогда могучего фельдмаршала, тело которого сейчас судорожно билось под одеялом.
— Ухожу, Николай, — выговорил он.
— Куда? — не скрыл удивления Раевский.
— Туда... Совсем. — Больной многозначительно посмотрел на потолок. — Полк-то мой сдал?
— Расформировали, ваша светлость.
— Ничего. Скоро примешь под своё начало новый... Тот, свой, драгунский.
Николай понял, что речь идёт о Нижегородском драгунском полке.
Превозмогая болезнь, Потёмкин, сильный человек, решился на далёкую поездку в столицу, чтобы там вершить государственные дела.
В сопровождении многочисленной свиты он выехал 5 октября 1791 года из Ясс, направляясь в Николаев. День был ясный, солнечный, приятно обдувал лицо свежий ветерок ранней осени.
Экипажи с охраной из верховых казаков растянулись на добрые полверсты. Запряжённые парным цугом лошади, выбиваясь из сил, тянули тяжёлые кареты, колеса которых по ступицу утопали в колдобинах, расплёскивая жидкую грязь. С розоватых губ животных стекала кружевная пена, остекленело поблескивали их выпуклые глаза. Восседавшие на передке кучера хрипло покрикивали, размахивая кнутами. Даже в звоне колокольцев и бубенцов не слышалось привычной задорности. Лишь по пригоркам, где земля успела подсохнуть, будто спохватившись, лошади прибавляли резвость, спешили наверстать упущенное. Унылый звон чуть оживал.
Впереди кортежа находилась лакированная карета с позолотой и гербом. В ней находился сам светлейший фельдмаршал князь Потёмкин-Таврический. Два дюжих офицера поддерживали его старательно и осторожно.
Конный поезд проехал от Ясс вёрст пятнадцать, когда больной вдруг застонал, тело его лихорадочно забилось.
— Воздух... Воздух... — с трудом выговорил он.
— Стой! Останови! — скомандовал доктор кучеру, и карета, въехав на небольшой холмик, встала.
Широко распахнулась дверца, и бессильного князя с трудом вынесли из кареты.
Найдя на холме клочок сухой земли, казаки раскинули на нём войлочную кошму, кто-то из офицеров свиты бросил на неё овчинную шубу.
— Укрыть его надо, укрыть, — суетилась племянница, госпожа Браницкая.
Она тщательно укрыла немощное тело дорогого родственника и положила под голову умирающего кружевную подушку.
Все старания находившихся поблизости докторов были напрасны. Тяжко вздохнув, князь Потёмкин навечно застыл на едва приметном степном холме.
Над ним распростёрлось огромное южное небо с первыми, ещё неяркими звёздами.
Потёмкин... Это был самый недюжинный из екатерининских временщиков, несомненно способный администратор, деятельный и энергичный человек, избалованный, однако, побочными обстоятельствами. Его деяния принесли ему высокое положение и долгую память потомков.
Его похоронили на кладбище Херсона.
А 29 декабря 1791 года в Яссах между Россией и Турцией был подписан мирный договор о присоединении Крыма и Кубани к России. К ней отходили земли между реками Южный Буг и Днестр. Новая русско-турецкая граница устанавливалась на юго-западе по реке Днестр, на Кавказе такая граница пролегала по реке Кубань. Подтверждались привилегии, предоставленные населению Молдавии и Валахии. Турция отказывалась от претензии на Грузию и обязывалась не предпринимать враждебных действий в отношении грузинских земель. Ясский договор закрепил за Россией всё Северное Причерноморье, включая Крым, усилил её политические позиции на Кавказе и Балканах.
Раевский в Польше
Между тем летом 1791 года обострилась обстановка в Польше. Против сторонников королевской власти выступили значительные силы крестьянства, возглавляемые генералом Тадеушем Костюшко. С целью умиротворения в Польшу были введены русские войска, в том числе и Украинская армия, командование которой после Потёмкина принял генерал-аншеф Каховский.
Пока Николай Раевский расформировывал казачий полк Булавы Великого Гетмана, Нижегородский драгунский полк убыл в Польшу.
Светлейший князь Таврии выполнил своё обещание передать драгунский полк под начало Николая Раевского. После похорон Потёмкина Раевского предупредили, чтобы он поспешил в Польшу, в отряд генерала Маркова, где находился обещанный Нижегородский полк.
В письме своему родному дяде графу Александру Николаевичу Самойлову Николай Раевский сообщал 21 мая 1792 года из Винницы, что в армию он прибыл благополучно, не опоздал и его здесь «обласкали и обнадёжили».
В следующем письме графу Раевский уведомлял, что имел встречу с Михаилом Илларионовичем Кутузовым. Сообщал также, что передовым корпусом командует Зубов, корпус же находится в шести вёрстах от нахождения полка.
В очередном письме дядюшке, которое Раевский послал 9 июня из Заславля, он писал о «прежарком» деле, которое было недавно и которое они выиграли, о потерях русских и поляков.
О том сражении 7 июня при деревне Городище очевидец, давний знакомый Раевского, позже рассказывал:
«Граф Марков решился принудить неприятеля к сдаче и окружить его полком Андриана Денисова. Тут прискакал подполковник Николай Николаевич Раевский и объявил, что казачий полк должен быть с ним.
— Командуйте! — подавляя самолюбие, не стал возражать Андриан. В недалёком прошлом он учил Раевского, был его начальником, но теперь должен ему подчиниться.
Наскоро составив план нападения, полки переправились через болото и сами оказались на виду у неприятеля, который бросился на дерзостный отряд.
Отряду Раевского ничего не оставалось делать, как отступить назад, за болото, где уже разворачивалась на огневые позиции артиллерийская батарея. Это было правильное решение. Вырвавшаяся к правому флангу неприятельская конница попыталась было атаковать батальон, но сделать это не позволяло болото; разили конницу и наши орудия, били и драгуны с казаками из ружей.
Схватка продолжалась до самого захода солнца. Казалось, неприятель готов был пойти на отряд в последнюю атаку, как подоспела нам помощь: примчались гренадеры Екатеринославского полка».
За это дело подполковник Раевский был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени.
Через месяц, 7 июля, Нижегородский драгунский полк под командованием Раевского участвовал в бою с повстанцами при местечке Дарагости. Наблюдавший схватку генерал Тормасов отметил действия драгун и их командира.