Год 1942 - Ортенберг Давид Иосифович. Страница 90

На одном из перегонов корреспонденты встретили беженцев из-под Батайска. Вот какой разговор состоялся с одним из них - седым казаком Николаем Дмитриевичем Онуприенко:

- Нам не пристало в плену быть. Наши казаки на всех войнах побывали, а в плен не ходили...

У казака на груди четыре Георгиевских креста и орден Красного Знамени. Его дочь шепотом поясняет:

- Они их надели, как война с немцами началась...

Все пять наград Онуприенко получил за войну с немцами.

- На кресты смотрите? - спрашивает Николай Дмитриевич. - Пять наград от России имею. Если бы не восьмой десяток, пошел бы за шестой наградой...

У казака три сына. Все трое на войне. Уехал казак Онуприенко из родного хутора. Не хочет с немцами жить.

- Но приеду все-таки обратно. Долго не должны пробыть они у нас. Весь народ поднялся против немцев. Не устоит немец...

И еще разговор был у спецкоров. С казачкой Пелагеей Дмитриевной Калиниченко. Этот разговор был внушительный и строгий. Зашли во двор. Во дворе следы запустения. В саду не собраны яблоки, переспевают сливы.

- Некогда? - спросили корреспонденты у казачки.

- Да нет. Руки не поднимаются на работу. Для кого стараться? Для немцев? Пусть они сдохнут все до одного, чтобы я для них старалась...

И вдруг, после небольшой паузы, казачка накинулась на корреспондентов:

- Долго будете отступать? Много еще нашей земли отдадите?..

Наши спецкоры стояли, ошеломленные резкостью ее тона. Но обвиняла она всех, кто уходит на юг, оставляя на поругание наши города и села. Не пожалела и своего мужа. Он тоже воюет:

- Если увидите моего чоловика, скажите ему, что если будет бежать, откажусь от него, на порог не пущу...

Этот разговор вошел в очерк "Казачий край". При первой нашей встрече с Трояновским я вспомнил эту корреспонденцию и слова казачки. Спецкор признался:

- Написать-то - написал, но совсем не был уверен, что напечатаете.

- Почему же? Ведь слова казачки перекликались с тем, что было сказано по адресу наших войск в приказе № 227. Кстати, - спросил я, - сказали ей, что вы не пулеметчики и не автоматчики, а корреспонденты центральной военной газеты?

- Нет, не сказали. Разве это было бы оправданием?

- Ну что ж, - согласился я. - Точка зрения у нас одинаковая.

И действительно, каждый из нас, где бы ни находился, чувствовал свою долю ответственности и вины за все происходящее на фронте...

Илья Эренбург выступил со статьей "Пора!". Он в полный голос говорит о наших поражениях: "Мы не боимся правды. Мы знаем, что мы потеряли за эти месяцы. Мы знаем, как тяжелы колосья Кубани. Мы видим, как горит нефть Майкопа... Трудно нам было после зимних побед снова отведать горечь отступления. Трудно и тошно. Но горе разъело старые раны, и весь наш народ не может дольше терпеть..." Эта горькая правда звала в бой, придавала новые силы, закаляла. Надеждой и верой прозвучали его слова:

"Один трус сказал мне: "Напрасно говорили зимой, что миф о непобедимости германской армии развеян. Ведь немцы снова идут вперед"...

Никто никогда не говорил, что немцы не могут побеждать. Мы говорили, что немцев можно победить. Зимой это увидели все и прежде всего сами немцы. Лавры - это лавры, а синяки - это синяки. Только трус может теперь назвать армию Гитлера "непобедимой". Она одержала на Юге ряд побед, но от этого она не стала непобедимой..."

Алексей Сурков прислал два стихотворения. Одно из них "На меже" - о пахаре, который поджег выращенную им рожь, чтобы она не досталась врагу. Второе - "Россия" - перекликается со статьей Эренбурга: оно о силе духа нашего народа, крепнущего в годину суровых испытаний:

Опубликовано обширное сообщение Совинформбюро под рубрикой "В последний час": "Дней пятнадцать тому назад войска Западного и Калининского фронтов на Ржевском и Гжатско-Вяземском направлениях частью сил перешли в наступление.

Ударом наших войск в первые же дни наступления оборона противника была прорвана на фронте протяжением 115 километров... Фронт немецких войск на указанных направлениях отброшен на 40-50 километров.

По 20 августа нашими войсками освобождено 610 населенных пунктов, в их числе города Зубцов, Карманово, Погорелое Городище".

О готовящейся операции, которая потом получила название Ржевско-Сычевской, я, конечно, знал. В один из выходных для газеты дней рано утром я умчался в Перхушково, к Г. К. Жукову. Георгия Константиновича я не застал, он был в войсках: замаскировав свои генеральские звезды простым плащом, лазит на передовых позициях в районе главного направления намечающегося удара. Эту его привычку все посмотреть своими глазами я хорошо знал еще по Халхин-Голу. Не раз встречал его на НП полков и в окопах. Кстати, таким его запечатлел на Халхе своей "лейкой" Виктор Темин, и этот снимок сейчас лежит передо мной, напоминая о тех незабываемых днях: в неприглядном плаще, смотрит в стереотрубу, беседует с командирами и бойцами, словом, внешне не командующий фронтом, а лейтенант!

Дождался я Жукова лишь к вечеру. В "предбаннике" было немало ожидавших приема. Но увидев меня, потянул в свой кабинет и с добродушной улыбкой сказал:

- Ты всегда на горячее...

Прекрасно понимая, для чего я явился к нему, он сразу же стал меня просвещать. Операция имеет частный характер. Задача ее - срезать Ржевский выступ. Как я понял из объяснения Жукова, главная цель операции - сковать резервы врага, не допустить переброски его войск на юг.

Немцы создали на этом плацдарме мощный укрепленный район, бои предстоят ожесточенные, на легкую победу рассчитывать на приходится. Надо и нам, газете, действовать. Однако корреспондентские пункты на Западном и Калининском фронтах, тогда "тихих" фронтах, были оголены; спецкоров мы перебросили на Северный Кавказ и в Сталинград. Это я и объяснил Жукову:

- Грешен перед твоим фронтом. Но сейчас пошлю мощную бригаду Симонова, Суркова. Карпова, фоторепортера Кнорринга.

- Ну что ж, хорошо, - перебил меня Георгий Константинович. - Только не сейчас, а когда начнутся бои.

Это было понятно. Появление такой группы корреспондентов не могло пройти незамеченным и не вызвать толки о готовящихся событиях, а это каким-то путем могло дойти и до противника. Внезапность - таково было кредо Жукова. Помню, как искусно он сумел сохранить в тайне от японцев такую большую операцию, как генеральное наступление на Халхин-Голе, закончившееся окружением и уничтожением японской группировки войск. Так Жуков действовал и во время боев за Ельню в сентябре прошлого года. Так и теперь.

Наши корреспонденты поехали под Ржев только к самому началу нашего наступления. Были на разных участках фронта, в том числе и в частях, наступавших в направлении Погорелое Городище. Через неделю, когда бои затихли, они вернулись в редакцию.

Появились они у меня не в лучшем виде: заляпанные грязью с ног до головы, на ногах еле держатся, усталые, почерневшие. Все эти дни лили проливные дожди. Деревни разорены, укрыться от дождей негде. А когда возвращались, застревали в нескончаемых пробках. Их не объехать - грунтовые дороги сделались непроходимыми, на обочину не свернешь. Кончилось тем, что корреспонденты бросили "эмку" и шли пешком двадцать километров.