Июнь-декабрь сорок первого - Ортенберг Давид Иосифович. Страница 39

"ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ, 24 августа, 2 часа. (По телеграфу от наш. спец. кор.) Части командира Конева продолжают наносить немецким войскам серьезное поражение. Уже сейчас разгромлена фашистская пехотная дивизия. Нашими частями захвачена артиллерия дивизии, уничтожено 130 танков, разгромлен штаб..."

Необычный факт: вся другая информация в газете датирована 23 августа, а эта - 24 августа, то есть днем выхода газеты, и даже обозначен час получения репортажа. Хотелось помимо всего прочего продемонстрировать оперативность наших спецкоров и к тому же объяснить, почему задержался выход газеты.

Все это, надо полагать, было понятно читателю. Если что и было неясным, так эти самые "командир Конев", "части командира Конева". Что это? Дивизия, корпус, армия, фронт? И кто такой этот самый таинственный командир Конев? Майор, полковник, генерал? Зашифровывали Конева и его армию, понятно, в целях сохранения военной тайны, хотя я не очень был уверен, что немецкая разведка не знала, кто именно воюет под Духовщиной. Но зачем помогать ей? Зачем давать возможность фашистским разведчикам явиться к своим генералам и, показывая сообщения "Красной звезды", сказать: вот, мол, какие у нас точные данные, их даже газета подтверждает. А за "Красной звездой" они усиленно охотились, и хотя не всегда удавалось ее достать, все равно знали, что печатается в каждом ее номере: обзор газеты передавался по радио. О ее содержании сообщали иностранные корреспонденты.

Кстати, сам Конев, конечно, знал, почему мы не обозначали его чин, армию, и все же спустя некоторое время, когда мы вновь встретились, он в шутливой форме мне напомнил, поздоровавшись: "Командир Конев!" Больше того, в середине 1944 года, когда я служил начальником политотдела 38-й армии, входившей в состав 1-го Украинского фронта, и вновь встретился с командующим фронтом Коневым, теперь уже маршалом, он, вспомнив, вероятно, мой приезд к нему в 19-ю армию и публикации "Красной звезды", не без подначки весело сказал:

- Что, будем вместе служить в частях командира Конева?..

Вернусь, однако, к событиям августа сорок первого года. Итак, мы продолжали день за днем освещать ход сражения 19-й армии. В числе прочих сообщений промелькнуло и такое: "Весть об успехах частей командира Конева разнеслась по всему фронту. Главнокомандующий войсками западного направления маршал Советского Союза С. Тимошенко и член Военного совета Н. Булганин издали специальный приказ, в котором поздравляют бойцов и командиров, нанесших крупное поражение врагу". В приказе была такая концовка: "Товарищи! Следуйте примеру 19-й армии! Смело и решительно развивайте наступление!" Кстати, номер армии мы вновь заменили "частями командира Конева".

Все как будто правильно. Но 28 августа на моем редакторском столе зазвонил кремлевский телефон. Меня предупредили:

- Сейчас с вами будет говорить Сталин.

И тут же я услышал его голос, со знакомым акцентом. Поздоровавшись, Сталин произнес всего одну фразу:

- Довольно печатать о Коневе.

И повесил трубку.

Можно представить себе мое изумление. Почему довольно? Что случилось? Я помчался в Генштаб. Там сказали, что у Конева "все в порядке". Кинулся в ГлавПУР. Там сразу не смогли сказать ничего. Только ночью начглавпура позвонил и все объяснил: оказывается, иностранные корреспонденты, ссылаясь на "Красную звезду", чрезмерно раздули эту операцию, стали выдавать ее за генеральное контрнаступление Красной Армии, а, как показали события, условий для перехвата нами стратегической инициативы тогда еще не было. В то время когда мы восторгались успехами Конева, на других фронтах наши войска оставили Днепропетровск, Новгород, Таллин, Гомель...

* * *

В тот же день мы получили первый очерк Михаила Шолохова. Напечатали его уже под нейтральным заголовком - "На смоленском направлении". Имя Конева, естественно, пришлось опустить. Вернувшись в Москву и прочитав в газете свой очерк, Михаил Александрович был очень раздосадован. Мои объяснения мало успокоили его, хотя он, конечно, понял, что поступить иначе мы не могли. Не скрывая своего огорчения, сказал:

- А я ведь пообещал Коневу, что напишу об его армии...

Между прочим, это обещание Шолохова Конев помнил долго. Спустя много лет после войны, в мемуарах своих, он высказал сожаление, что намерение писателя осталось неосуществленным. Пришлось мне объясняться с маршалом и при послевоенных наших встречах, убеждать его, что Шолохов в том неповинен.

19-я армия вместе с другими армиями Западного и Резервного фронтов в течение месяца с перерывами продолжала наносить удары по флангу немецкой группировки, сковывая ее и не позволяя развивать наступление на Москву. В газете мы, конечно, освещали боевые действия и героизм воинов армии, но не упоминая, однако, что это "части командира Конева".

Психологически все, что произошло в газете, нетрудно объяснить. Минуло уже два месяца войны. Положение на фронтах все осложняется, советские войска оставляют город за городом. Каждому и на фронте и в тылу думалось, что вот-вот будет последний рубеж: здесь армия остановится и перейдет в наступление. Все так жаждали и ждали победных сводок! И любое сообщение о наших успехах воспринималось с затаенной надеждой на перелом. Сыграли свою роль, вероятно, мои переживания после возвращения из-под Духовщины и радужное настроение некоторых работников Генштаба. Подстегнул и приказ Тимошенко и Булганина, - их мнение не так уж мало значило тогда.

Так что звонок из Кремля прозвучал вовремя.

После этой истории мы старались более трезво оценивать общую обстановку на фронте и каждую операцию...

Опубликована первая фронтовая корреспонденция Константина Симонова из осажденной Одессы.

Одесское направление появилось в сводках Информбюро еще 19 августа. После оставления Николаева и Херсона отрезанная от Южного фронта Одесса оказалась в глубоком тылу врага. Ставка отдала приказ: Одессу не сдавать, оборонять до последней возможности. Шла героическая битва за город, а наши корреспонденты по Южному фронту в Одессу не попали. Они писали о боях за Николаев, Херсон, а об Одессе - ни слова.

Решили послать в Одессу специального корреспондента. Выбор пал на Симонова, недавно вернувшегося с Западного фронта. В спутники ему дали фоторепортера Якова Халипа. Понимая, в какой сложной обстановке им придется работать, я выхлопотал для Симонова командировочное предписание ГлавПУРа.

Выделенную для них же из редакционного автопарка самую надежную "эмку" Симонов сразу переоборудовал по-своему: вырезал крышу и заменил ее брезентовым тентом на "барашках". Для того якобы, чтобы в жаркую пору "продувало ветром". Истинная причина была, понятно, в другом - так легче наблюдать за воздухом. Немецкие самолеты гонялись за каждой машиной. Симонов хорошо знал это по Западному фронту.

Однако с отъездом в Одессу произошла заминка: Симонов неожиданно заболел. Посылать другого корреспондента не хотелось. Решили ждать. Через четверо суток поздно вечером Симонов зашел ко мне и, хоть выглядел все еще нездоровым, объявил, что готов к отъезду.

Утром наши корреспонденты отправились в путь-дорогу. Добирались они в Одессу уже морским путем. Из Севастополя их доставил к месту назначения минный тральщик.

Высадились в Одесском порту, отыскали штаб Приморской группы войск, сориентировались там в обстановке и отправились на самый горячий участок фронта - в 25-ю дивизию. Симонову очень понравился ее командир Иван Ефимович Петров, незаурядный, умный человек. Позже они подружатся, не раз на протяжении войны встретятся, и многими чертами характера Петрова наделит Симонов главного героя своей трилогии Серпилина.

За три дня пребывания в осажденной Одессе Симонов исписал несколько блокнотов, запасся материалами не на одну корреспонденцию. И Халип сделал немало снимков. Но как передать это в Москву? Одесса держала связь с Москвой только по радио и только шифром. А это означало, что через здешний узел связи можно в лучшем случае отправить лишь куцую заметку на десяток строк, но отнюдь не корреспонденции, каких ждала от Симонова "Красная звезда". О фотографиях же и говорить нечего.