Вампир. Английская готика. XIX век - Скотт Вальтер. Страница 110

— Мои глаза хоть и старые, а видели вас в парке возле замка.

— Меня! — я постарался вложить в это слово побольше брезгливого удивления.

— Ни к чему отпираться, сударь. Я знаю, что вас здесь держит, и потому говорю: убирайтесь поскорее! Уезжайте завтра же утром и больше не возвращайтесь! — она взглянула на меня с невыразимым ужасом и предостерегающе подняла руку.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил я, — и почему так печетесь обо мне.

— Не о вас, сударь, — мне до вас дела нет. Я тревожусь за честь знатных господ из старинного рода; я служила им в те лучшие дни, когда знатность была неотделима от чести. Но вижу, сударь, я напрасно трачу слова; вы упорствуете в своей дерзости. Да будет так; я сохраню свою тайну, а вы, если угодно, храните свою. Храните, храните; вскоре вам станет трудновато разгласить ее, даже если захочется.

Не успел я придумать, что ей ответить, как старуха медленно вышла из комнаты и захлопнула дверь. Я простоял еще минут пять, не в силах шелохнуться. Пожалуй, старая карга считает, что нет на свете ничего страшнее ревности господина графа. Как ни презирал я в душе те опасности, на которые смутно намекала старая леди, мне, как вы понимаете, отнюдь не нравилось, что первая же незнакомка, да к тому же приспешница графа де Сен-Алира, с такой легкостью разгадала мою тайну.

Я не знал, стоит ли сообщать графине о том, что наша тайна стала известна злобной старухе. Бедняжка так великодушно, или, по ее собственному выражению, так безрассудно доверилась мне; имею ли я право, как бы рискованно это ни было, скрыть от нее зловещую правду? Не опаснее ли во сто крат идти на свидание, несмотря ни на что? И что значат странные слова чокнутой старухи: «Храните свою тайну, а я сохраню свою»?

Вопросы тысячами роились передо мной, сводя с ума. Я словно блуждал по зачарованным садам Шпессарта, где из-под каждой кочки, из-за каждого дерева на вас готов броситься новый монстр или гоблин.

Я решительно выкинул из головы все страхи и сомнения, запер дверь, сел за стол, зажег свечи и положил перед собой лист пергамента с чертежами, содержащий подробные инструкции о том, как пользоваться ключом.

Изучив как следует все заметки на пергаменте, я отправился на разведку. Возле правой стороны окна угол комнаты был скрыт за косо расположенной панелью стенной обшивки. Я внимательно осмотрел его и обнаружил, что, если нажать на один из отрезков деревянной рамы, он сдвигается в сторону, открывая замочную скважину. Я убрал палец — скрытая пружина тотчас поставила дощечку на место. Значит, я правильно истолковал инструкцию. Я поискал вокруг — над полом, прямо под первой потайной дверцей, обнаружилась еще одна. К обеим замочным скважинам подходила меньшая бородка ключа. Два-три поворота — и дверца в дубовой панели отворилась. В каменной стене темнел сводчатый проем, за ним виднелась винтовая лестница.

Со свечой в руках я шагнул в дверь. Не знаю, вправду ли застоявшийся, годами не потревоженный воздух обладает некими особыми свойствами; мне всегда чудился в нем таинственный аромат. Из забытого коридора повеяло влажным дыханием старинной каменной кладки. В трепетном мерцании свечи я едва различал поросшие мхом стены; основание лестницы терялось во мраке. Пройдя несколько витков, я спустился на каменный пол: Здесь меня ждала еще одна дверь, старинная, дубовая, глубоко утопленная в стену. К замочной скважине подошел больший конец ключа. Замок оказался тугим; я поставил свечу на ступеньку и налег обеими руками. Ключ нехотя повернулся. Замок громко скрипнул; я застыл на месте, опасаясь, как бы предательский скрежет не выдал меня.

Некоторое время я стоял не шевелясь, но вскоре набрался смелости и приоткрыл дверь. В лицо мне пахнуло прохладным ночным воздухом; легкий ветерок задул свечу. Сразу за дверью начинались густые заросли падуба, непроходимые, как джунгли. Я очутился в полной темноте; лишь изредка то тут, то там сквозь листву пробивался тонкий лучик лунного света.

То и дело замирая на месте и прислушиваясь, не распахнул ли окно кто-нибудь из постояльцев, разбуженный скрежетом ржавого замка, я осторожно пробирался сквозь густой подлесок. Наконец я вышел на открытую поляну и обнаружил, что заросли кустарника тянутся до самого парка и смыкаются с высоким лесом, окружавшим греческий храм, возле которого я встречался с возлюбленной.

Самый талантливый полководец не нашел бы более надежно укрытого от посторонних глаз пути. Я без помех добрался от «Парящего Дракона» до места свидания, где совсем недавно ждала меня обожаемая графиня.

Оглянувшись на старую гостиницу, я обнаружил, что винтовая лестница скрывается в той самой стройной башенке, которая до сих пор казалась мне простым украшением. Она располагалась именно там, где дубовая обшивка моей комнаты образовывала, как и указано на плане, срезанный угол.

Удовлетворенный результатами разведки, я вернулся к двери, вскарабкался по винтовой лестнице обратно в комнату и запер потайную дверь. Поцеловав заветный ключ, который не далее как вчера сжимала боготворимая мною рука, я положил его под подушку, опустил на нее свою забубенную головушку и ненадолго погрузился в глубокий сон.

Наутро я проснулся очень рано, однако от волнения не мог больше уснуть. Стараясь не возбуждать излишних подозрений, поговорил с хозяином. Я сказал ему, что нынче вечером уеду в Париж, а оттуда отправлюсь в город N…, где у меня состоится деловая встреча, и велел именно так докладывать о моем местопребывании всем знакомым, кто придет навестить меня. Я сообщил, что собираюсь вернуться через неделю; до тех пор ключ от комнаты останется у моего слуги, Сен-Клера, который и присмотрит за вещами.

Введя таким образом хозяина в заблуждение, я отправился в Париж и позаботился о финансовой стороне предприятия. Трудность заключалась в том, чтобы перевести все мои средства, около тридцати тысяч фунтов стерлингов, в такую форму, чтобы я мог не только легко унести их с собой, но и пустить в дело, не оформляя никаких бумаг и не раскрывая никоим образом своего местожительства. Однако все уладилось как нельзя лучше. Не стану утомлять вас рассказом о том, как мне удалось выправить паспорта. Достаточно сказать, что место для нашего побега я выбрал в самом романтическом духе: конечным Пунктом путешествия был указан один из красивейших и самых уединенных уголков Швейцарии.

Я решил обойтись без багажа. В первом же мало-мальски значительном городе, куда мы прибудем на рассвете, можно будет купить все необходимое. Стрелки приближались к двум часам пополудни. Всего только два! Как мне убить остаток дня?

В моих экскурсиях по Парижу мне еще не довелось осмотреть Нотр-Дам; туда я и отправился. Погуляв возле собора около часа, я поехал в Консьержери, затем во Дворец Правосудия, посетил живописную церковь Сен-Шапель. Однако до назначенного времени оставалось еще несколько часов. Не зная, куда себя деть, я принялся бродить по узким улочкам, примыкавшим к собору. На одной из них мне встретилось старинное здание; надпись на стене гласила, что когда-то в этом доме обитал каноник Фульбер, дядя знаменитой Элоизы, возлюбленной Абеляра. Не знаю, сохранились ли до нашего времени эти уютные переулки, где-то тут, то там мне встречались готические церквушки, переделанные под склады. Меня заинтересовала неказистая лавчонка из тех, что торгуют всякой всячиной. Владелец ее предлагал посетителям самые разнообразные старинные украшения, оружие, фарфор, мебель. Я вошел в лавку; внутри было темно и пыльно, низко нависал закопченный потолок. Хозяин, чистивший в уголке средневековые инкрустированные доспехи, разрешил мне походить по лавочке и осмотреть самые любопытные вещицы. Постепенно я добрался до дальнего угла лавки, где тускло мерцало многостворчатое окно, невероятно грязное. Возле окна я обернулся: в нише, ребром к боковой стене, стояло большое зеркало в потертой старинной раме. В нем отражался отгороженный уголок, который в старинных домах, я слышал, называется «альковом». Стены его были увешаны насквозь пропыленными предметами старины; среди хлама, усыпавшего пол, стоял стол, за которым сидели три человека, увлеченно беседовавших. Я тотчас узнал двоих: это были полковник Гайяр и маркиз д'Армонвилль. Третьим был человек самой гнусной наружности: тощий, бледный, рябой от оспы, с жидкими черными волосами, он лениво поигрывал гусиным пером. Маркиз поднял глаза — товарищи тотчас же проследили за направлением его взгляда. Я застыл в замешательстве, не зная, как поступить, однако вскоре понял, что они меня не узнали. Неудивительно — в этом углу лавки было очень темно, а свет из окна падал из-за моей спины.