"Молва" - Поляков Борис. Страница 18

запродал душу дьяволу, мечтать об ангельских крыльях

нечего.

— Мне кажется, что несколько переиначенный

вариант этого изречения более точен, — не сводя со

следователя настороженных глаз, сказал Садовой.

— Как же звучит он, этот ваш вариант? — пойнтере

совался Харитон, тоже закуривая.

— Кто запродал свою душу дьяволу, тот только и

может рассчитывать на крылья ангела, — ответил

Садовой.

— Гм... Любопытно, любопытно... — Харитон

ухмыльнулся, покачал головой. — Допустим, я —

действительно дьявол, а вы кандидат... в рай. Допустим,

что я могу выдать вам поношенные, но еще приличные

крылья ангела. — В голосе Харитона появились

бархатные, интимно-вкрадчивые нотки. — Допустим, торг

состоится... Но если учесть, что крылья — одни, а

желающих их получить — несколько, то, естественно,

сначала я должен узнать, что вы собираетесь дать мне

в придачу к своей душе? Вы знаете местных

подпольщиков? Их имена, адреса явок?

— К сожалению, нет.

— Так с чем же вы пожаловали?

— Вчера меня предупредили, чтобы я ждал гостей,

— Кого именно?

— Вероятно, связного с инструкциями.

— Почему вы так считаете?

— Потому что пока еще я ничего не сделал, хотя

обязан был начать деятельность уже давно.

— Что именно?

— Диверсии.

— Их было немало.

— Як ним не причастен.

— Доказательства?

— Вы их получите от самих подпольщиков.

— Когда, по-вашему, это случится?

— Все зависит от того, как у нас с вами пойдут

дела.

— Когда вы ждете связного?

— Послезавтра.

— Место встречи?

— Ресторан «Ша нуар», или «Черная кошка», как

его называют в народе.

— Время?

— Четырнадцать ноль-ноль.

— Вас кто-нибудь видел, когда вы входили к нам?

— Кажется, поблизости не было никого.

— Дорогу сюда временно забудьте, — посоветовал

Харитон. — Мы сами навестим вас.

— Но вы даже не спросили, где я живу.

— Надеюсь, вы сообщите свой адрес, — усмехнулся

Харитон. — Ведь разговор наш только начинается.

Поэтому есть предложение начать его со стопки хорошего

французского коньяка. Не возражаете?

«Наконец-то, — подумал Харитон, внутренне

ликуя, — фортуна повернулась ко мне лицом.

Наконец-то!..»

У МОРЯ

После неприятного разговора с Федоровичем прошло

около недели, а Яша все никак не мог прийти в себя.

Он похудел, осунулся. В душе он считал, что заместн-

тель командира обошелся с ним слишком круто и

несправедливо. Крайне несправедливо! Конечно, о

намеченной операции он должен был поставить «Старика»

в известность. Но не поставил, не посоветовался. И в

этом, бесспорно, его большая вина. Но, во-первых,

«Старика» несколько дней не было дома. Где он пропадал,

чем занимался — никто не знает. Вернулся он только

в то утро, когда у них все уже было решено. Во-вторых,

был «Старик» навеселе и, ни о чем не спросив, ничем

не поинтересовавшись, сразу же завалился спать.

Поэтому он, Яков, и принял решение не посвящать

Федоровича в план операции. Федорович находился в таком

состоянии, что мог запретить ее. И запретил бы,

непременно запретил, Яша сердцем почувствовал тогда это.

Операция прошла успешно. Одержана еще одна

победа. Так что стоило ли «Старику» устраивать ему

баню, стучать кулаком по голове и обзывать его

обидными словами? Разве не рискуют они ежедневно, собирая

данные о противнике? А операции, которые они

провели? Да и эта, последняя... Сколько жизней наших

солдат на фронте спасли они, лишив врага боеприпасов!

Ведь каждая пуля, мина, каждый снаряд таили в себе

смерть...

Но особенно угнетало Яшу, что он не может

пробраться в катакомбы. Пусть бы командир сказал, прав

он или действительно совершил серьезный проступок...

Пробиться в подземные коридоры каратели не смогли.

Об этом в городе уже знали все. «Беспроволочный

телеграф» моментально разнес сообщение о неудаче

гитлеровцев. Потрепали, говорят, партизаны фашистов

крепенько. А уцелевшие овчарки якобы, обезумев и озверев

от взрывов партизанских гранат и мин, в клочья рвали

своих солдат, прокладывая себе дорогу из штолен...

Вчера, купив «Одесскую газету», он направился в

парк к развалинам Хаджи-бея. Место для крепости

было выбрано турками удачно — на самой скале,

с которой просматривался весь огромный ковш залива

и открывались далекие морские дали. Здесь, возле

уцелевшей крепостной стены, был наблюдательный пункт

их разведгруппы. Сюда они по очереди наведывались

ежедневно, наблюдая за всем, что происходило внизу,

в порту, у причалов, и на внешнем рейде, за стеной

мола, рассекавшего гавань узкой косой. Позавчера у

причалов ошвартовались два больших транспорта с войска-

ми. Вчера еще два. Сгрузившись, войска потянулись

вдоль причалов по Приморской улице в направлении

Слободки и Шкодовой горы. В Усатово, стало быть, и

в Нерубайское, к катакомбам. Еще раньше по

Московской дороге со стороны Николаева в Нерубайское

прибыла колонна танков. После неудачного штурма

подземелий гитлеровцы, видимо, еще больше уверились в

том, что в катакомбах укрылись регулярные части

Красной Армии. Верно говорят: у страха глаза велики.

Крепко сработала «Молва»! В Усатово и Нерубайское

сейчас ни пройти, ни проехать... Войск в степи — тьма.

А уж в самих селах, где находятся главные входы в

катакомбы, — солдат на солдате, пушка на пушке,

пулемет на пулемете. И все эти войска и технику

гитлеровцы сняли с фронта,

У Хаджи-бея Яша проторчал несколько часов. Мимо

проходили полицаи, румыны, немцы, но, скользнув

взглядом по мальчишке, читавшем «Одесскую газету»,

равнодушно следовали дальше.

Клубясь, над гаванью повис туман. Густой, как

смесь ваты с грязью, он приполз откуда-то со стороны

Шкодовой горы, со степи, и, сея холодную изморось,

заволакивал приткнувшиеся к причалу вражеские

корабли, пробирался к молу, о который таранно ударяли

крутые волны.

Глядя на море, Яша вдруг вспомнил, как когда-то,

в раннем детстве, он мечтал стать летчиком. «Придет

время, — думал, — я сяду за штурвал самолета».

Не знал он тогда, что это лишь увлечение, большое,

сильное, но увлечение, а настоящая его любовь —

море. Да и могло ли быть иначе? Он был одесситом, к

тому же сыном моряка. А этим сказано все. Как

истинный одессит, он был убежден, что Черное море — са-

мое-самое синее, ласковое, грозное. Короче — самое,

самое... в мире! Впрочем, разве это не так? Спросите об

этом на Дерибасовской или на бывшей Молдаванке —

где угодно в Одессе спросите у первого встречного, и,

если он натуральный одессит, то, возмущенный вашей

бестактностью, он или ничего не ответит вам, или

вежливо-иронически спросит, в свою очередь: «Или вы не

из Одессы?»

Летчики были далеко и высоко. Их Яша видел

редко. А моряки — наши и не наши, моряки со всего

белого света — были в Одессе на каждом шагу. И уж

совсем рядом был отец...

Однажды один знакомый моряк, услышав, что он

мечтает о небе, поднял его на смех.

— Зачем тебе сдалось какое-то небо? — удивился

он. — Представь: шторм, твою шаланду раскололо, как

грецкий орех, ты в воде... Тонешь, но плывешь. Наконец

выбираешься на берег, радуешь своих родственников.

А если тебя что-нибудь расколет там, в небе? Шо?

Парашют? Не говори глупостей. Сильный ветер или, не

дай боже, ураган — и ты в Турции... Шо, радует тебя

такая перспектива?.. Нет, если ты по метрике одессит,