Время вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада". Страница 318

  Кристабел зажгла во всем доме свет. Распахнула окна. Вышвырнула пустые бутылки. Села рядышком и прижала голову Витольда к плечу, ничего не говоря. Только тогда он, наконец, смог заплакать. Плакать оказалось гадко, непривычно, неприлично, но после, как ни странно, полегчало. Кристабел для восемнадцатилетней институтки держалась и вовсе замечательно. Витольд сестру всегда любил, но относился к ней с некоторой долей иронии - ни в коем случае не пренебрежения - все-таки девчонка, да еще и учится на археолога, ну и придурь, где она будет мужа искать, когда ей надоест в старье рыться, на раскопках что ли? А она вела себя совсем как взрослая, даже как если бы была старше него. И не плакала почти, только еще сильнее выпрямила и без того вызывающе прямую спину.

  К ночи дом был проветрен, протоплен, даже кое-как прибран, а на столе, помимо початой бутыли коньяка, появились нарезанный сыр, окорок и разломанная плитка шоколада.

  - Ты пей, Витольд. Или даже, если тебе надо куда-то сходить...э... развеяться - ты иди, я понимаю, - блеснула она необыкновенно широкими для юной барышни взглядами на жизнь. - Только не сиди и не молчи, ты меня так пугаешь. Похож на собственного доппельгангера.

  Пить при сестре Витольду необъяснимым образом не хотелось, хватило и того, что он четверть часа рыдал на хрупком, любезно подставленном плечике. Еще более немыслимым казалось после этого пойти в веселый дом. Поэтому он более-менее собрался и заставил себя расспросить Кристабел о ее жизни в Виарэ. Она, как почуяв, что поговорить хоть о чем-то нужно, отвечала, словно примерная ученица, но беседа не клеилась. Витольд чувствовал, она хочет спросить, что случилось с мамой и папой, и боялся этого вопроса. Для Кристабел Милинда была такой же мачехой, как и для него, но отношения у них сложились более близкие. Младшую дочь графа вторая жена именно растила, как свою, а Витольду к моменту ее прихода в семью уже почти сравнялось семнадцать, и стать Милинде сыном он не захотел, как та ни старалась. Сейчас он понимал, какое это ужасное свинство с его стороны и по отношению к женщине, искренне пытавшейся его полюбить, и по отношению к отцу, эту женщину искренне любившему.

  Кристабел просидела с ним в гостиной почти час, но так ничего и не спросила, за что Витольд испытывал благодарность. Он только уточнил, как новость восприняла бабушка, но там все оказалось более-менее нормально, если слово "норма" вообще применимо к данной ситуации. Во всяком случае, сердечного припадка у нее не сделалось, но и лично являться на похороны она не собиралась по состоянию здоровья и врожденному недоверию к поездам. В каком-то смысле это было к лучшему. Уже перед самым сном, Кристабел обмолвилась, что всю подготовку к похоронам может взять на себя, а Витольд пусть лучше завтра все-таки пойдет на службу, возможно, ему станет легче в привычной обстановке. А она со всем справится, она взяла в институте отпуск на месяц, она ведь уже взрослая, ничего страшного, потом нагонит.

  Именно в этот момент Витольд почему-то почувствовал, что теперь он несет ответственность за сестру, за эту милую, воспитанную, добрую и чуть наивную - наверное, из-за возраста - барышню, за три мешка ее благородства, все ее глупости, мечты, планы и не совсем определенное теперь будущее. Эта мысль была как удар, почти как физическая затрещина. Во всяком случае, в голове резко прояснилось. Он вдруг понял, что теперь он - старший в семье и от того, насколько разумно он себя поведет, теперь будет зависеть не только его собственная дурная жизнь, но и жизнь Кристабел. А он даже не знал, как своей распорядиться. К двадцати семи годам за плечами он имел с две дюжины любовных историй разного эмоционального накала, но примерно одинакового финала, десяток дуэлей, с пяток верных друзей, службу, которую в принципе любил, но которая уж точно являлась его предназначением, деньги, которые были и как бы его, и все же не его, ну и будущее, ради благополучия которого раньше палец о палец не требовалось ударить, и больше ничего. Ну, еще существовала синеглазая женщина, которая не верила в любовь или просто не хотела слышать именно о нем, вежливая такая, достойная, в высшей степени порядочная, очень красивая и холодная, как морозный узор на стекле. Госпожа Стужа из рэдских сказок.

  Идеальная графиня Маэрлинг. Может, она и не принесла бы ему неземного счастья, о котором люди грезят, но такая бы позаботилась о том, чтобы Кристабел не пришлось ездить третьим классом, когда пришлось бы срочно выручать бестолкового брата. Вряд ли Зондэр бы его полюбила - вряд ли такие вообще любят - но мужем он бы ей стал хорошим. А она была бы наилучшим возможным портретом в семейной хронике и, наверное, безупречной женой. Зондэр вообще отличалась некоторой каменной безупречностью - как ограненный бриллиант. Это в ней и притягивало, и отталкивало...

  - О чем ты задумался? Витольд?

  "Как ни удивительно, о бабе", - как можно более цинично подумал он. За циничными мыслями оказалось удобно прятаться от панических.

  - Ни о чем таком. Крис, ты ужасно уставшей выглядишь. Иди спать.

  - Но...

  - Все утром.

  - Витольд...

  - Я же сказал, все утром. Я до утра не повешусь и в барда... и никуда не пойду. Я отпустил слуг еще вчера, так что кровать разберу сам. Камин затопить?

  - Не нужно. Витольд. Мама и папа на нас смотрят. Нам теперь нужно все делать так, чтобы им стыдно не было, понимаешь?

  - Это тебе клирик сказал? С каких пор ты спуталась с этими стервятниками?

  - Это сказала бабушка. Еще она сказала, что у нас все получится.

  - А как именно получится - это она не сказала?

  - Витольд. Я плачу, а ты больше злишься. Злишься, а не грустишь. Это, наверное, хорошо, ты же мужчина, но... Постарайся не злиться так, Витольд, пожалуйста, я тебя не узнаю.

  "Вашего отца освежевали, как свинью, чтобы скрыть следы пыток. Милинду повесили на люстре... опознали ее по остаткам платья" ...

  - Привыкай, - выдавил Витольд. - Сдохло наше детство, пора расплетать бантики и выкидывать на свалку деревянных лошадок.

  Кристабел долго смотрела на него спокойными, ясными темно-голубыми, как у матери глазами, а потом молча покачала головой, словно отрицая какую-то услышанную ей вещь. Подчеркнуто степенно пошла к лестнице, придержав юбку, подол которой еще хранил следы пыли.

  - Хорошо, я поняла тебя, расплетаем бантики. Я займусь похоронами.

  - Я справлюсь сам.

  - Я хочу позаботиться о том, чтобы все было сделано по-человечески. Надеюсь, Милинду похоронят на нашем фамильном кладбище?

  Витольд почувствовал холодную, его самого удивившую злость. Милая барышня-институтка приехала к непутевому братцу, наставить его на путь истинный и попутно не дать в обиду нежно любимую мачеху.

  - Могила рядом с отцом уже занята. Нашей матерью, если ты вдруг ее помнишь.

  Губы Кристабел дернулись, уголки поехали вниз.

  - Не думаю, что мама будет лепить папе пощечины в раю.

  - Эта женщина не будет лежать рядом с моей матерью.

  - Ее звали Милинда! Ми-лин-да! У нее было имя, она любила папу.

  - Я сказал.

  "Эту женщину не звали Милинда, ее звали как-то иначе, она болела порфирией, она втянула отца в какие-то дела, из-за которых их обоих в конце концов и убили. И как я должен ее после этого любить?"

  Витольд сознательно подогревал собственную злость. Так он, во всяком случае, чувствовал себя более живым, чем пару часов назад, когда винил во всем не Милинду, а себя. Он всего лишь выполнял свой долг, когда готовился останавливать толпу на площади и не мог быть с ними в особняке, а она скрывала что-то такое, за что убили и ее, и отца.

  - Они состояли в законном браке!

  - Мне надоело повторять, там есть место только для одной могилы. Милинду похоронят чуть дальше, не за оградой, не волнуйся.

  - Витольд, ты несправедлив сейчас.

  - Я старший и я решаю.

  Лицо Кристабел застыло: