Заметки с выставки (ЛП) - Гейл Патрик. Страница 20

Она удобно устроилась на песке, прислонившись спиной к особо плоскому участку скалы. Лежать на этой стороне пляжа было довольно рискованно, потому что высоко над головой нависали большие камни, едва прикрытые торфом и сланцем, но именно здесь солнечный свет падал лучше всего и именно отсюда открывался самый лучший вид. Из сумки для пикника она извлекла альбом с пеналом и начала рисовать сводчатую арку, которую море выдолбило из скалы на теневой стороне пляжа.

Форма была интересной, но схватить ее только карандашом и несколькими цветными мелками было сложно, ведь свет и тень там сходились в крайностях. Но работа над плоскостями воды — совершенно неподвижный темный омут в песке под аркой и ослепительная синева открытого моря, испещренная кое-где белыми мазками, мелькавшая за пределами арки — натолкнула ее на идею картины или даже серии картин. Слои краски, самым точным образом незаметно переходящие от оттенка к оттенку, можно положить полосами, как в стопке блюдец из пирекса^[10], на которую она как-то раз загляделась в больничной столовой.

Она бросила работать над эскизом и стала заполнять страницу за страницей набросками, подтянув колени и согнувшись над ними.

Погрузившись в работу, она едва замечала ход времени. Какие-то люди пришли на пляж с собакой и полезли в пещеры, громко разговаривая о птице, которая, как они считали, там гнездилась, а потом ушли. Петрок неслышно пошмыгал вокруг нее, взял бутерброды и пирог со свининой, помидоры и яблочный сок. В какой-то момент, когда она снова вернулась к созерцанию арки в скале — видя ее и в то же время не видя, пока в уме у нее образы уже складывались и менялись местами на холсте — в поле зрения вошел человек и отвлек ее. Он был точно сошедший с иллюстраций Мервина Пика — невероятно высокий, худой и старый, возможно, лет семидесяти. Она наблюдала за ним, пока он наполовину разделся, и, оставшись только в брюках цвета хаки, опрометью ринулся в мелководный прибой и также стремительно выскочил оттуда, подобно голенастой длинношеей птице, шлепая по воде и наклоняясь, чтобы поймать руками пену и смочить лицо, шею и, что самое странное, поясницу тоже. Она видела, что Петрок, дальше вверх по пляжу копаясь в нанесенной высоким приливом гальке, тоже наблюдал за человеком, и улыбнулась сыну. Затем они увидели, как мужчина, потоптавшись на своей футболке, отряхнул ноги насухо, оделся и снова ушел, карабкаясь вверх по валунам и глине с удивительной ловкостью. Его короткий визит продолжался шесть или семь минут, точно ускоренное воспроизведение записи детской радости посреди зрелого удовольствия долгой прогулки по вершине утеса.

Она начала беглый рисунок типа комикса: человек в волнах, накатывающихся на берег, но ее снова отвлекли свет на воде и абсолютно не водные формы, которые она там приметила, если смотреть достаточно долго — некую сеть из тарелкообразных форм и изгибающихся дисков. Потом она вспомнила, что некоторые из цветных мелков, которыми рисовала, были водорастворимыми, поэтому она поэкспериментировала, смочив уголок носового платка в яблочном соке, и стала выборочно протирать свой рисунок поперек. Она играла и работала, была полностью поглощена своим занятием и счастлива.

Когда невозможность развивать идеи без красок и кистей стала причинять боль, она прервалась и с приступом вины вспомнила, что это был день рождения Петрока, и что именно поэтому они были вместе, и больше с ними никого там не было.

Но с ним все было в порядке, он продолжал собирать и сортировать камни в целую коллекцию в нескольких футах от того места, где сидела она. Он поднял голову, почувствовав, что она наблюдает за ним.

— Ты вернулась, — сказал он.

— Да, — сказала она. — Извини.

— Хочешь пирога со свининой?

— Да, конечно!

Она вдруг поняла, что умирает с голоду и хочет пить.

Из своего стакана она выпила яблочный сок, в котором явственно ощущался сладковатый карандашный привкус, и поблагодарила Петрока за пирог и помидор, которые он принес.

— Ты много сделала, — сказал он, глядя на альбом, пока она, не в силах совладать с собой, быстро погладила его дивного цвета волосы.

— Да, — сказала она. Эскизы выглядели безнадежно поверхностными, но, глядя на них более хладнокровно, что обычно следует за вдохновением, она могла видеть, что в них было достаточно подробностей, чтобы она могла восстановить свои идеи, когда вернется в студию.

— Ты нарисовала мне карточку? — спросил он. Она помедлила.

— Нет, — призналась она, потому что не могла лгать ему. — Но ты можешь взять…

— Можно мне эту? — нетерпеливо спросил он. С безошибочным инстинктом он выделил самую интересную из тех, что она размыла яблочным соком.

— Конечно, — сказала она с удовольствием. — У тебя глаз-алмаз, Петрок Миддлтон.

— У меня их два, — указал он. — Можешь написать мне что-нибудь на ней позже.

— Ага. Отлично. А чем ты здесь занят?

— Камни разбираю. Мне нужно шесть.

— Покажи.

Он с самым серьезным видом принес ей несколько камешков и присел рядом, чтобы продемонстрировать.

— Это ты, — сказал он, — а это Энтони. А потом Гарфи, Хед и Венн.

— Почему же она больше, чем мальчики?

— В ее голове столько всего.

Камень Хедли был почти белый, очень гладкий, аккуратный и приятный. Если установить его вертикально и закрепить в плашке из полированного дерева, камешек мог бы сойти за скульптуру. Камень Гарфилда был черный и тонкий, больше похожий на обрубок трубы или оружие. Камень Энтони был бронзового цвета и широкий.

— Такой, чтобы мы все могли на нем ездить, — объяснил Петрок.

Она увидела, что ее собственный камень, был меньше, чем все остальные. Он был черный, как у Гарфилда, но пронизан другими цветами, с брызгами белого, розового и даже какой-то ржавчины.

— Он выглядит лучше, когда мокрый, — сказал он, но она, неожиданно для себя, обнаружила, что не может отойти от потрясения, вызванного тем простым фактом, что он представлял ее камнем таким маленьким и уязвимым по сравнению с камешками ее детей.

— Смотри, — сказал он чуть лукаво. — Я могу положить тебя в карман.

— А где же ты?

— Не могу выбрать.

Она надежно запрятала рисунки в сумку, отыскав там батончики Кит Кат, захваченные с собой, потом они поискали камень, который лучше всего отразил бы саму суть Петрока.

Одним из чудес пляжа, которое никто из тех, кого она знала и кто, по ее сведениям был подкован в геологии, не мог объяснить ей, было то, каким образом оказалось, что валуны и галька, погребенные под песком и появившиеся сегодня на поверхности на самом высоком месте пляжа, происходят, как кажется, из совершенно разных источников. Было ли это из-за сильного жара, что вполне возможно, или же появление камней самых разнообразных оттенков случилось в результате невероятных потрясений в недрах земли. Как-то раз Гарфилд попытался их каталогизировать. Подобно душе, затерянной в греческом подземном мире, он считал необходимым сортировать их на черные, белые, розовые, белые с черным, серые с розовым, серые с белыми прожилками и бронзово-желтые. Его сокрушило их разнообразие, а наряду с этим и нехватка времени между приливами. А еще, как она вспомнила, он пришел в ярость от того, что карманный геологический справочник, купленный ею, похоже, не предложил среди иллюстраций ни одного конкретного примера хоть какого-нибудь камня из тех, что он находил на пляже.

Прилив поднимался. Все пещеры, кроме одной, были под водой. Она нашла камень, который идеально подходил к его цвету волос, но он отверг ее находку, возможно, как слишком буквальный вариант. Она нашла великолепный осколок обточенного морем стекла глубокого синего цвета, цвета бутылочки из-под молочка магнезии^[11], но он сказал, что или это должен быть камень, или это не сработает.

— Терпеть не могу портить удовольствие, — сказала она, — но мне нужно переодеться до того, как море смоет наши вещички, да и тебе нужно добраться домой к своему именинному пирогу и колбаскам, которые у Энтони уже, по крайней мере, час как готовы.