Заметки с выставки (ЛП) - Гейл Патрик. Страница 26

(Предоставлено ректором и членами Совета колледжа Крайстчерч, Оксфорд)

Они обменялись письмами. Вначале Гарфилд написал Саймону Шепарду, приложив фотокопию письма Рейчел и пояснив, что Рейчел недавно умерла, и что он хотел всего лишь встретиться, и больше ничего.

«Я вполне понимаю, насколько неловким все это представляется вам, — писал он. — И что вы можете пожелать не иметь со мной ничего общего. Однако, мне представляется, что вы испытываете такое же любопытство, как и я. Я полагаю, что у вас, вероятно, есть своя семья и, возможно, вы предпочтете не знакомить меня с ними или каким-либо иным образом поставить их в известность о моем существовании». Подумав, он приложил свою довольно свежую фотографию, сделанную Лиззи во время прогулки на лодке друга. Конечно же, она мало что о нем говорила, кроме того, что ему сорок с небольшим, что он способен на улыбку, имеет хорошие зубы и все волосы целы, но он надеялся, что это фото сможет сделать полученное письмо менее тревожным. По крайней мере, письмо не будет выглядеть творением человека с причудами. Открытка пришла почти сразу. На ней был какой-то фарфоровый экспонат из Эшмола.

В настоящее время мой отец недоступен для переписки. А также вероятно, что сознание его слишком помрачено, чтобы понять, кто Вы такой. Вы можете прийти и взглянуть на него, когда Вам удобно. Мы никогда не выходим из дома, но послеобеденное время лучше всего, от четырех до шести часов. Искренне Ваша, Ниоба Шепард.

Казалось, что на Сент-Джонс-стрит этот дом оставался единственным, который не был восстановлен и о котором за последние годы не позаботились. Гарфилд нашел Саймона Шепарда в интернете и обнаружил, что тот был искусствоведом, который не опубликовал ни одной статьи в течение двадцати лет и ни одной книги лет за тридцать. Он нашел экземпляр монографии, соотносящей Уччелло с иранским художником того же периода, и попытался прочитать ее в поезде, но книга самым обескураживающим образом предполагала наличие эрудиции у читателя, в ней не было иллюстраций и, казалось, что там больше сносок чем текста. То, что ему удалось узнать, привело к ожиданию строгости и элегантности. Когда-то этот дом обладал и тем и другим, но теперь выглядел жалким, даже подозрительным. Дизайн дверного молотка тусклой латуни был странноватым, возможно, масонским — как бы треугольник, подвешенный к глазу. Краска цвета ржавчины так сильно отслаивалась от двери, что кое-где обнажались пятна почерневшей древесины. Он постучал слишком энергично и большая чешуйка краски, трепеща, слетела на землю.

Дверь открыла остроносая женщина средних лет, бросил на него один-единственный взгляд и воскликнула: «О боже! Извините. Даже после фотографии это все равно потрясение. Лучше заходите».

— Благодарю.

Он вошел в мрачную прихожую. Пахло газом и сыростью, и он заметил, что на женщине было две кофты. По ее лицу промелькнула быстрая улыбка, никак не раскрывавшая ее истинных чувств.

— Я Ниоба Шепард, — сказала она. — Мой отец наверху.

Его сводная сестра. И она сказала: мой отец не наш или ваш. Дабы ничего не упустить, ум Гарфилда работал так усердно, что говорить ему было трудно.

— На вашем месте я бы пальто не снимала, — заметила она. — Бойлер снова не работает, а единственный камин только у него. Я только что заварила чай. Выпьете чашечку?

— С удовольствием.

Он последовал за ней на кухню. Кухня была похожа на рекламу 1952 года и, по всей видимости, с тех пор ее не ремонтировали. Стены были неприятного лимонного цвета. Разорванные шторы были украшены лихорадочным «кухонным» орнаментом из баночек для специй и лавровых листов. Там стояла газовая плита, которую нужно зажигать длинной зажигалкой на засаленном шланге. Рядом с плитой выстроились шкафчики с перекосившимися фасадами, стеклянные полосатые дверцы скользили в забитых крошками желобках, вычистить которые было уже невозможно. В блюдце на полу лежала недоеденная сардинка, рядом в другом блюдце — немного желтеющего молока. В углу со стула, покрытого одеялом, огромный серовато-белый кот сверкал желтыми глазами, лишенными малейшего намека на учтивость.

Стол был едва виден под толстой машинописной рукописью и множеством открытых обувных коробок, заполненных маленькими карточками. Чтобы сесть, он снял со стула одну завалявшуюся карточку. Ее меленьким почерком было написано: Слейтер, Монтегю и дальше список с номерами страниц. Она взяла у него карточку с приглушенным «Так и знала, что не потеряла ее» и засунула в одну из коробок. Затем налила ему кружку чая.

— Не слишком крепко? — спросила она.

Чай был чуть теплый.

— Нормально, — заверил он. — Как раз чтобы взбодриться.

Она села напротив и нашарила под страницами рукописи, которую она уже перевернула, пакетик с имбирными орешками.

— Занимаюсь составлением указателей, — пояснила она. — Это означает, что я могу работать из дома и сэкономить плату кому-то за то, чтобы быть здесь.

— А, понятно. Интересно.

— Не очень. В общем и целом со скучными книгами легче работать. Если мне присылают книгу, которая угрожает быть интересной, мне приходится читать ее задом наперед, чтобы не оказаться слишком втянутой, тогда я не смогу сделать работу должным образом.

Она снова посмотрела на него и коротко рассмеялась.

— Вы действительно удивительно похожи на него.

— В самом деле? А Вы?

— Совсем не похожа. Я пошла в мать.

— А она…?

Она покачала головой и обмакнула печеньице.

— Она умерла много лет назад. Вам ведь сколько — сорок?

— Сорок один, — сказал он.

— Значит, она умерла, когда Вы были еще младенцем.

— Когда Вы уже были ребенком?

— Я прилично старше Вас. — Она нервно кашлянула. — К счастью, он всегда был очень независимым. До самого недавнего времени.

— Вот как.

Они оба отхлебнули противный чай.

— Вы, наверное, хотите сейчас с ним увидеться, — внезапно сказала она, как раз тогда, когда он выпалил: «Должно быть, мое письмо стало для Вас шоком».

Каждый из них извинился и жестами изобразил нет, только после Вас. Затем она сказала: «Не особенно. Вы не первый».

— В самом деле?

— Он, кажется, был необычайно плодовит, — продолжила она, — и так же необыкновенно небрежен.

Слышался ли в ее речи его голос? Этот невозмутимое, суховато удивленное чувство превосходства?

— У нас есть три сводных брата, — добавила она. — Это то, что я знаю. Двое других моложе Вас. Оба американцы. Он читал там несколько курсов лекций после смерти матери. Я жила в пансионе, а там ему прекрасно платили по сравнению с тем, что он зарабатывал здесь. Они не так похожи на него, как Вы. Но вырисовывается интересная модель поведения. Все ваши матери молчали до самой смерти, и вы все говорите, что вам ничего не нужно. Что, конечно, удачно для нас, принимая во внимание, что у нас мало что есть. Дом мы арендуем.

Скупым жестом она обвела дом и все, что было вокруг них.

— На случай, если Вам это любопытно.

— Вовсе нет.

— У нас договор на долгий срок и его практически невозможно разорвать. Помогают его пособие по уходу и пенсия по инвалидности, да и местный совет с университетом вносят свою лепту.

— А что с ним?

Она вздохнула, укладывая каталожные карточки в аккуратные стопки, и, когда она наклонила голову, он заметил у нее на голове проплешину, где-то дюйма в четыре. Она пыталась замаскировать ее, отрастив длинные волосы и закалывая их в артистическом беспорядке как раз над лысинкой, но когда она волновалась и проводила по волосам рукой — именно этот привычный жест она и сделала в настоящий момент — ее изощренная уловка неизбежно сползала в сторону.

— У него был инсульт, — сказала она. — Сначала вроде бы это было и все, он потерял речь практически полностью. Потом у него был еще один удар, и ему парализовало правую ногу. Теперь я думаю, что он просто разрушается дальше, ну и такая штука как мульти-инфарктная деменция. Раньше я понимала, что он говорит, а сейчас чаще всего идет сплошная бессмыслица. Он перестал читать или писать, а это плохой знак.