Леонардо да Винчи - Айзексон Уолтер. Страница 33

Аллегорические рисунки

Лодовико Моро любил сложные гербы, замысловатые геральдические знаки и родовые эмблемы, нагруженные метафорическим смыслом. Он коллекционировал нарядные шлемы и щиты, украшенные личной символикой, его придворные придумывали оригинальные орнаменты, превозносившие его доблести, намекавшие на его триумфы и обыгрывавшие его имя. Так возникла серия аллегорических рисунков Леонардо, которые, как мне кажется, предназначались для показа при дворе, где художник сопровождал их демонстрацию устными пояснениями и рассказами. Цель некоторых рисунков состояла в том, чтобы оправдать роль Лодовико – фактического правителя и опекуна своего беспомощного племянника. На одном рисунке изображен молодой петушок (само итальянское слово, обозначающее петушка, – galletto, обыгрывало имя юноши – Галеаццо), на которого нападала целая стая птиц, лисицы и даже двурогий сказочный сатир. Защищают его – и заодно олицетворяют Лодовико – две прекрасные добродетели: Справедливость и Благоразумие. В руках у Справедливости – кисть и змея, геральдические символы роды Сфорца, а Благоразумие держит зеркало¹⁵.

Хотя аллегорические рисунки, которые делал Леонардо, находясь на службе у Лодовико, прежде всего призваны изображать чужие качества, в некоторых, пожалуй, заметны отголоски его внутреннего смятения. Особенно характерны в этом отношении рисунки с изображением Зависти, числом около дюжины. “Как только рождается Добродетель, тут же в мир является Зависть, чтобы напасть на нее”, – написал он рядом с одним наброском. Судя по описанию Зависти, он неоднократно сталкивался с нею, наблюдая ее и в себе самом, и в соперниках: “Эта Зависть изображается с фигой, [поднятой] к небу, – писал Леонардо. – …Победа и истина ее сражают. Делается она так, чтобы из нее исходило много молний, дабы обозначить ее злословие. Делается она худой и высохшей, так как она всегда находится в непрерывном сокрушении, сердце ее делается изгрызенным распухшей змеей”¹⁶.

Следуя этим и другим указаниям, Леонардо изобразил Зависть в нескольких аллегорических рисунках. Он представил ее иссохшей ведьмой с обвисшими грудями, верхом на скелете, ползущем на четвереньках. Такой образ сопровождается пояснением: “Делается она верхом на Смерти, так как Зависть, никогда не умирая, никогда не ослабевает господствовать”¹⁷. А на другом рисунке, на том же листе, он изобразил ее переплетенной с Добродетелью. Из языка Зависти вырастает змея, а Добродетель пытается ткнуть ей в глаза веткой маслины. Неудивительно, что иногда ее заклятым врагом изображается Лодовико. Он держит очки, чтобы разоблачить распускаемую Завистью ложь, а она трусливо съеживается под его взглядом. “Моро с очками, а Зависть с ложными донесениями” – так назвал Леонардо этот рисунок¹⁸.

Гротески

Другая группа рисунков пером и тушью, которую Леонардо выполнил для увеселения двора Сфорца, представляет собой карикатуры на смешных людей. Сам художник называл их visi mostruosi (“чудовищные лица”), а сейчас они больше известны как “гротески”. Большинство изображений величиной примерно с кредитную карточку, даже меньше. Эти сатирические картинки, как и аллегорические рисунки, возможно, предназначались для показа публике в сопровождении устных рассказов, шуток или театральных сценок в миланском замке. До наших дней дошло около двух десятков оригинальных карикатур (илл. 26), а еще сохранилось много точных копий, сделанных учениками из его мастерской (илл. 27)¹⁹. Гротески срисовывали и брали за образцы для подражания и художники, жившие позже, – в частности, чешский гравер XVII века Вацлав (Венцеслав) Холлар, а также британский иллюстратор Джон Тенниел, который сделал некоторых уродов прототипами Безобразной Герцогини и других персонажей “Алисы в Стране Чудес”.

Леонардо, наделенный обостренной чуткостью к красоте и уродству, сумел сатирически совместить их в своих гротесках. Вот что он писал в заметках для будущего трактата о живописи: “Если живописец пожелает увидеть прекрасные вещи, внушающие ему любовь, то в его власти породить их, а если он пожелает увидеть уродливые вещи, которые устрашают, или шутовские и смешные, или поистине жалкие, то и над ними он властелин и бог”²⁰.

Эти гротески служат примером того, как именно наблюдательность Леонардо поставляла пищу его воображению. Он ходил по улицам с записной книжкой на поясе и высматривал людей с необычными чертами лица, из которых получились бы отличные натурщики, а затем приглашал их к себе поужинать. “Леонардо усаживался поближе к ним, – рассказывал его ранний биограф Ломаццо, – и принимался рассказывать самые дикие и нелепые истории, какие только можно измыслить, и гости его хохотали во все горло. Он очень внимательно присматривался к их жестам и смехотворным ужимкам и запечатлевал в памяти. А когда они уходили, он шел к себе в комнату и делал отличный рисунок”. Ломаццо упоминал о том, что Леонардо делал это отчасти для того, чтобы потом позабавить своих покровителей при дворе Сфорца. И те, кто смотрел на эти рисунки, “смеялись, наверное, не меньше тех, кто слушал рассказы Леонардо за ужином!”²¹

В своих заметках для трактата о живописи Леонардо советовал молодым художникам поступать ровно так же: ходить по городу, выискивать в толпе подходящую натуру и заносить интересные позы в блокнот. “Отмечай их короткими знаками… в своей маленькой книжечке, которую ты всегда должен носить с собою, – писал он. – …Существует такое количество бесконечных форм и положений вещей, что память не в состоянии удержать их; поэтому храни их [наброски] как своих помощников и учителей”²².

Во время такой охоты на лица Леонардо иногда пользовался пером, а если дело происходило посреди улицы или площади, это было не очень удобно, и он обращался к гравировальной игле, или штифту. Острым серебряным наконечником штифта он водил по особой бумаге – заранее покрытой слоем грунтовки из перемолотых куриных костей, сажи или известкового порошка, иногда тонированной перетертыми в пыль минеральными красителями. Когда металлический наконечник оставлял борозды в грунтовочном слое, начинался процесс окисления, и постепенно проступали серебристо-серые линии. Иногда Леонардо рисовал мелом, углем или свинцовым грифелем. Движимый всегдашним любопытством, он постоянно экспериментировал с техникой рисования²³.

Эта уличная охота на лица и получавшиеся в результате наброски помогали Леонардо решать задачу, над которой он бился, – устанавливать связь между движениями лицевых мускулов и чувствами человека. По меньшей мере со времен Аристотеля, утверждавшего, что “возможно вывести характер из черт лица”²⁴, люди пытались найти способы судить о внутренних качествах людей, исходя из формы черепа или черт лица. Такое чтение по лицам получило название физиогномики. Леонардо, по своему складу эмпирик, отрицал научную ценность физиогномики и ставил ее в один ряд с астрологией и алхимией. “Об обманчивой физиогномике и хиромантии не буду распространяться, так как в них истины нет, и явствует это из того, что подобные химеры научных оснований не имеют”, – заявлял он.

Но хотя Леонардо и не считал физиогномику истинной наукой, он не отрицал того, что по чертам лиц все же многое можно понять. “Правда, что знаки лиц показывают отчасти природу людей, пороков их и сложения, – писал он далее. – Так, на лице – знаки, отделяющие щеки от губ, и ноздри от носа, и глазные впадины от глаз, отчетливы у людей веселых и часто смеющихся; а те, у кого они слабо обозначены, – люди, предающиеся размышлению; а те, у кого части лица выступающие и глубокие, – люди зверские и гневные, с малым разумом; а те, у кого поперечные линии лба сильно прочерчены, – люди, богатые тайными и явными горестями. И так же можно говорить на основании многих частей”²⁵.