Спящие красавицы - Кинг Стивен. Страница 35

Нана. Почему-то он тревожился за нее. Не из-за Авроры, но чего-то связанного с ней. Чего именно?

Перезвоню Эл, решил он. Перезвоню, как только вернусь домой.

Но, вернувшись в маленький четырехкомнатный дом, который он снимал на Эллис-стрит, Фрэнк первым делом заглянул в холодильник. Смотреть было особо не на что: пара стаканчиков йогурта, заплесневелый салат, бутылка соуса для барбекю «Свит бэби рэй» и упаковка «Овсяного стаута дочери шахтера», высококалорийного напитка, вроде бы полезного для здоровья – раз в нем содержался овес. Он взял одну банку, и тут зазвонил мобильник. Фрэнк увидел фотографию Элейн на маленьком экране – и его посетило озарение, без которого он вполне бы обошелся: он страшился Гнева Элейн (немного), а его дочь страшилась Гнева Папули (тоже немного… он на это надеялся). Неужели на этих страхах могли строиться семейные отношения?

Я – хороший парень, напомнил он себе и нажал кнопку приема.

– Привет, Эл! Извини, не мог позвонить тебе раньше. Хотел, но возникли дела. Печальные. Мне пришлось усыпить кошку судьи Сильвера, а потом…

Элейн не собиралась отвлекаться на кошку судьи Сильвера. Она желала сразу перейти к делу. И как обычно, с самого начала резко подняла градус разговора.

– Ты чертовски напугал Нану! Премного тебе за это благодарна!

– Пожалуйста, успокойся. Я лишь сказал ей, чтобы она рисовала дома. Из-за зеленого «мерседеса».

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, Фрэнк.

– Помнишь, когда она в первый раз отправилась развозить газеты, ей пришлось свернуть на лужайку Нидельхафтов, потому что какой-то парень за рулем большого зеленого автомобиля со звездой на капоте выехал на тротуар? Ты сказала, чтобы я не поднимал шума, и я тебя послушал. Не поднял шума.

Слова слетали с губ быстрее и быстрее, и он знал, что скоро будет просто выплевывать их, словно не контролируя себя. Элейн просто не понимала, что иной раз ему приходилось кричать, чтобы его услышали. Во всяком случае, в разговоре с ней.

– Кошку судьи Сильвера сбил большой зеленый автомобиль со звездой на капоте. «Мерседес». Я практически наверняка знал, кому принадлежит этот «мерседес», который едва не переехал Нану…

– Фрэнк, она сказала, что автомобиль заехал на тротуар, когда их разделяло полквартала!

– Может, и так, а может, он был ближе и она просто не хотела нас пугать. Не хотела, чтобы мы запретили ей развозить газеты сразу после того, как она получила эту работу. Просто послушай, хорошо? Я не стал поднимать шума. Я много раз видел этот «мерседес» в нашей округе, но не стал поднимать шума. – Сколько раз он это повторил? И почему ему вспомнилась та песня из «Холодного сердца», которую постоянно напевала Нана, едва не сведя его с ума? Он так сильно сжал банку, что помял ее. Понял, что если не ослабит хватку, она лопнет. – Но не в этот раз. Не после того, как он раздавил Какао.

– Кого?..

– Какао! Какао! Кошку судьи Сильвера! Это мог быть мой ребенок, Элейн! Наш ребенок! Короче, этот «мерседес» принадлежит Гарту Фликинджеру, который живет у вершины холма.

– Доктору? – Похоже, Элейн включилась в разговор. Наконец-то.

– Именно. И знаешь, что я понял, когда говорил с ним? Он обкурился, Элейн. Еле ворочал языком.

– Вместо того чтобы обратиться в полицию, ты поехал к нему домой? Как в свое время пошел в школу Наны и наорал на учительницу, когда все дети – включая твою дочь – могли слышать твои безумные вопли?

Что ж, вываливай все грязное белье, подумал Фрэнк, еще сильнее сжимая банку. Ты всегда это делаешь. Вспомни и знаменитый удар кулаком в стену, и тот случай, когда я сказал твоему отцу, что он битком набит дерьмом. Вываливай все, Элейн, все Величайшие Хиты Безумного Джиэри. И над моим гробом ты будешь рассказывать кому-то о том, как я накричал на учительницу Наны во втором классе, потому что она высмеяла научный проект Наны, и девочка рыдала в своей комнате. А когда эта история всем надоест, ты можешь вспомнить другую. Как я накричал на миссис Фентон за то, что она распыляла гербицид там, где им могла надышаться моя дочь, катаясь на трехколесном велосипеде. Прекрасно. Выставляй меня мерзавцем, если это помогает тебе жить. Но сейчас я буду говорить ровным, спокойным голосом. Потому что не могу позволить тебе, Элейн, завести меня с пол-оборота. Кто-то должен приглядывать за нашей дочерью, и совершенно ясно, что ты для этой работы не годишься.

– Я выполнял отцовский долг. – Слишком напыщенно? Фрэнка это не волновало. – Я не стремился к тому, чтобы его арестовали за наезд на кошку. Я стремился сделать все необходимое, чтобы он никогда не сбил Нану. И если для этого пришлось его немного припугнуть…

– Скажи мне, что не стал изображать Чарльза Бронсона.

– Нет, я проявил благоразумие. – По крайней мере, это была правда. Неблагоразумие он проявил по отношению к автомобилю. Но у него не было ни малейших сомнений, что самодовольные доктора вроде Фликинджера страхуют свои автомобили по полной программе.

– Фрэнк.

– Что?

– Даже не знаю, с чего начать. Может, с вопроса, который ты не задал, увидев, что Нана рисует на подъездной дорожке.

– Что? Какого вопроса?

– «Почему ты дома, а не в школе, милая?» С этого вопроса.

Не в школе. Может, именно это не давало ему покоя.

– Утро выдалось таким солнечным, и я просто… подумал, что уже лето. Забыл, что на дворе май.

– У тебя совсем плохо с головой, Фрэнк. Ты так озабочен безопасностью дочери – и при этом не помнишь, что учебный год продолжается. Подумай об этом. Ты не замечал домашние задания, которые она делает у тебя дома? Тетради, в которых пишет, учебники, которые читает? Призываю в свидетели Бога и единственного Его сына Иисуса…

Он был готов вытерпеть многое – даже готов признать, что заслужил это, – но только не дерьмо с призывом в свидетели Иисуса. Единственный сын Божий не выгонял енота из-под епископальной церкви много лет тому назад и не заколачивал досками дыру. Он не зарабатывал ни на одежду, ни на еду для Наны. Не говоря уже про Элейн. Все это делал Фрэнк, и без всяких чудес.

– Прекрати, Элейн.

– Ты не знаешь, что происходит с кем-либо, помимо тебя самого. Важно только то, что злит Фрэнка сегодня. Никто ничего не понимает, и только Фрэнк знает, как и что нужно сделать. Именно так ты смотришь на мир.

Я это выдержу. Я это выдержу я это выдержу я это выдержу но Господи Элейн какой же ты можешь быть сукой когда захочешь.

– Она заболела?

– Ага, теперь мы встревожились.

– Она заболела? Да? Потому что мне она показалась совершенно здоровой.

– Она в порядке. Я оставила ее дома, потому что у нее месячные. Первые в жизни.

Фрэнк онемел.

– Она разволновалась, даже немного испугалась, хотя я еще в прошлом году объяснила ей, что может произойти. И ей стало стыдно, потому что кровь попала на простыни. Для первых месячных ее много.

– Она не может… – Слово застряло в горле. Он откашлялся, словно подавился едой. – Она не может менструировать! Господи, ей всего двенадцать!

– Ты думал, она навсегда останется твоей маленькой принцессой с волшебными крылышками и хрустальными туфельками?

– Нет, но… В двенадцать?

– У меня все началось в одиннадцать. Но речь не об этом, Фрэнк. Речь вот о чем. У твоей дочери болел живот, она была огорошена и подавлена. Она рисовала на подъездной дорожке, потому что это занятие всегда поднимало ей настроение, а тут появляется ее папуля, начинает орать…

– Я не орал! – Банка дочери шахтера наконец не выдержала. Пена побежала по руке Фрэнка и закапала на пол.

– …орать и дергать ее за футболку, ее любимую футболку…

Он пришел в ужас, почувствовав, что слезы щиплют глаза. После разрыва он несколько раз плакал, но в разговоре с Элейн – никогда. В глубине души он боялся, что она уловит любое проявление слабости, превратит его в фомку, которой вскроет ему грудь, чтобы пожрать сердце. Его нежное сердце.