Серафим - Кочетков Виктор Александрович. Страница 9
– Надо идти! Торопись, скоро вечер…
Вывел парня на улицу и, осенив крестным знамением, произнес кратко:
– Помоги, Христос! Аминь…
Вечерняя заря заливала небеса косыми солнечными лучами. Сторона горизонта, куда опускалось утомленное светило, полыхала пожаром. Отблески зарниц алели ярким закатом, высь блистала малиновым переливом.
И на такое вольно раскинувшееся великолепие с западной стороны наползала черная, медленно клубящаяся, жуткая в своей неукротимой ярости, переполненная электрической влагой туча. Зрелище подобного контраста было невероятным. Никак не верилось, будто все это происходит в реальности.
Было очень тихо и душный воздух, остановившись в своем движении, тяжелым наваждением висел над головой. Там в темной дали быстрыми змеями проскакивали синие молнии. Грома не было слышно, гроза находилась далеко и еще не набрала силу, едва сдерживая свой гнев. Никаких посторонних звуков не долетало, напряженная атмосфера тонко, еле слышно звенела, наполняя все вокруг предчувствием смертельной опасности. Все замерло в тревожном ожидании…
Он стоял у могилы барона. Смотрел в беспощадные глаза, глядевшие из-за стекла фотографии в деревянной рамке. Ничто не изменилось с тех пор, как они с Юркой были здесь в последний раз. А показалось, будто прошла вечность. И вот нет уже друга, только память о нем укором плавит воспаленный мозг.
– Зачем ты забрал его? – Игорь не отводил требовательного взгляда. – Зачем?
Тишина была ответом ему. Деревья скорбно стояли вокруг, поникнув листвой. Они помнили ту ночь, видели все. И еще много-много чего. Но молчали…
Слева что-то затрепыхалось. Большая черная птица села на столбик оградки, Игорь узнал ее. Это был тот самый коршун, круживший над рекой. Перья слегка отливали зеленым, крепкий клюв хищно изогнут. Повернув к нему пернатую голову, птица следила, зловеще скрежеща и царапая металл заостренными когтями, будто готовилась к прыжку. Вдруг вытянула шею, злобно прокаркала что-то, забила расправленными крыльями и тут же успокоилась.
Игорь оцепенел от испуга. Будто петлей опоясало и начало сжимать еле заметно, но неотвратимо, жестко…
Барон тянул его в свою могилу, в вечный мрак, в холодную безысходность, в страшные глубины. Туда, откуда не было возвращения, где не помышляют о спасении. Где плещет кипящая смола и варится ртуть, где падшие существа страшными мучениями тщатся искупить свои грехи, где содрогается геенна от дел, творящихся на земле. Где бессмысленны слова и мольбы, где нет времени, где мытарства бесконечны…
Сам не понимая, каким образом, он приближался к могиле. Ужас, безысходная паника владела им, а портрет цыгана все надвигался, вырастая до невероятных размеров.
Опять забила, затрепетала крыльями черная птица. Закричала пронзительно, громко.
Солнце зашло, и страшная туча полностью затопила небо, лишь тонкая полоска рдела у самого горизонта, оставляя хрупкую надежду. Перед глазами мелькнуло лицо матери, озарился вспышкой образ Нади, привиделась широкая Юркина спина…
Из груди вырвался надрывный стон, и небо ответило ему раскатом грома. Стало быстро темнеть, но яркие вспышки молний освещали фиолетовым светом все вокруг, отбрасывая меняющиеся тени. Он стоял у края могильного холма, и что-то гнуло, тянуло вниз, ноги вдавливало в рыхлую почву. Последним отчаянным усилием Игорь вытащил из кармана окровавленный платок с отрубленным пальцем и перстнем.
– Забери!..
Глаза барона осветились огнем, опалились сатанинским пламенем, вспыхнули яростью.
– Забери! Свое! Обратно! – с диким утробным рычанием Игорь выкрикивал: Вот тебе! Забирай! – вытряхнул жуткое содержимое платка и что есть силы стал втаптывать ногой, глубоко продавливая могильный холм.
Лицо цыгана зажглось кровавым светом, черты его исказились жестокостью и стали быстро увеличиваться в размерах. Игорь чувствовал, как у него подкосились ноги; он упал на колени, и огромная невыносимая тяжесть клонила голову все ниже и ниже, а холодный могильный плен мощным магнитом втягивал в бездну небытия. Он еще слышал, как шумно билась крыльями и безостановочно кричала птица, разъяренно сверкая каплями глаз.
С пронзительной тоской он понял, что погибает, что это конец его жизни, что пришла неизбежность и ничего нельзя изменить. Сопротивляться он не мог, силы и воля покинули его, судорога намертво сковала тело, а душа сжалась в крохотный комок, сердце остановилось, его уже не было в живых…
Страшный треск громового удара потряс все окрест. С бессильным отчаянием взгляд устремился в бушующее небо. Там в сверкании частых разъяренных молний сиял четкий, будто трехмерный, лик Спаса Живого.
– Боже! – шептали побелевшие губы. – Помоги, Господи!..
Черный коршун сорвался, подлетел и вцепился когтями в волосы, наотмашь хлеща крылами по лицу, грозно выкрикивая злые птичьи проклятья. Костяной клюв с неистовым гневом рвал ему затылок, кровь густыми каплями текла по щекам…
Снизу вдруг ударило в грудь, подняло и бросило навзничь. Небеса ярились и грохотали, вдребезги разлетелось стекло на портрете цыганского барона. Венки и обрывки лент с эпитафиями сорвало и унесло куда-то. Могила стояла обнаженная, брошенная, проклятая. А вверх поднимался хищник, что-то раздосадовано горланя.
Сильнейший ливень обрушился на изнуренную зноем землю. Потоки ледяной воды смывали накопленную грязь, уносили в туманную даль, орошали прохладой истомленные растения, освежали дух леса, умывали чистотой возрождения.
Игорь лежал, глядя в разрываемые сполохами небеса, а близкий гром гремел для него бесподобной музыкой волшебного избавленья. Лицо заливали струи дождя, он не ощущал мокрую одежду. Пред его взором стоял чудный образ Спасителя.
Постепенно непогода успокоилась, гроза ушла. Потянул робкий ночной ветерок, зашумели деревья, наконец-то утолившие жажду, роняя капли с тонких листьев. Зажглись первые звезды, выкатилась бледная луна.
А он все лежал и лежал, не имея желания подняться и ощущая входящую в него силу совершённого преображения…
*****
Легко кружась в морозном воздухе, снег засыпал город. Одев тополя в белые шубы, заметал тротуары и проспекты. Поземкой блуждал в переулках и, вспыхивая в лучах зимнего солнца, просыпался снежинками на лица прохожих, спешащих по своим важным мирским делам. Некоторые из них, являясь прихожанами Вознесенского собора, торопились на праздничную службу. Золоченые луковицы куполов зажигались блестками лучей, устремленные в небо кресты горели и искрились, торжествуя в честь праздника Рождества Христова. Собор уже был переполнен людьми, но народ все прибывал; приезжали из дальних райцентров и затерянных в пригороде деревень, селений городского типа…
Внутреннее убранство просторного храма сверкало в свете пылающих свечей. Лики излучали живую энергию, образа в свежих еловых ветках разливали хвойный аромат. В лицах людей светилась радость праздничного дня. Шла служба и церковный причт в золотых и серебряных ризах, во всем блеске великолепия стоял двумя торжественными рядами. Митрополит вел божественную литургию, чинно произнося слова молитвы.
По левую руку владыки ровным порядком, одетые в черные облачения,