Камни в холодной воде (СИ) - Оплачко Светлана "Sиничка". Страница 23
Возле мангала стоял грубо сколоченный деревянный стол, который был здесь уже давно, и на котором и были расставлены угощения. Полногрудая красавица Маргарита Алексеевна стояла с сигаретой в зубах и помешивала половником в кастрюле глинтвейн, разливая его по принесённым из кухни кружкам. Лия издалека почувствовала приятный запах тёплых яблок и корицы.
— Добрый вечер, — Маргарита Алексеевна на мгновение оторвалась от разлива и повернулась к Лие, улыбаясь. — Будешь глинтвейн? — она указала маленьким половником на эмалированную кастрюлю с яркими масляными птицами на боку, над которой вился белый парок.
— Да, конечно, — ответила Лия, подавая Маргарите Алексеевне кружку, в которую та тут же налила два черпачка глинтвейна. — Спасибо, — поблагодарила она, забирая кружку и чувствуя приятное, почти обжигающее тепло.
— На здоровье, — улыбнулась Маргарита Алексеевна.
Она оставила половник в кастрюле и, подойдя к костру, взяла со стула лежавшую на нём до этого гитару. Присела, закину ногу на ногу, чуть подёргала струны, которые издали тихое бренчание, подкрутила басы и, подняв на собравшихся взгляд ярких карих глаз, спросила:
— Ну что, сначала споём нашу песню, а потом — за встречу? — она указала рукой на стоявшие на столе рюмки с водкой.
— Пой, Маргарита Алексеевна, — усмехнулся Орлов. — А потом можно и за встречу.
— Когда я на почте служил ямщиком, ко мне постучался косматый…
— геолог…
— биолог…
Лия подпевала вместе со всеми, улыбаясь. От голоса Маргариты Алексеевны на душе становилась тепло и приятно, будто пела она не о суровой тайге, а о вечном блаженстве.
Птица Сирин над моей головой…
***
— Острова! — пела припев незнакомой Лие песни Маргарита Алексеевна, прикрыв глаза и отбрасывая назад надоедливые пряди, которые норовили упасть на лицо. — Ветер уносит слова, не спеша догорают сырые дрова. Острова! Ветер уносит слова, но пока бьётся сердце — надежда жива.
По телу Лии прошла дрожь, и она почувствовала, как приподнимаются тонкие волоски на руках и шее. Было в этих строчках что-то — такое чувственное, надрывное, знакомое, что Лия просто стояла, глядя невидящими глазами в костёр, где потрескивали, разбрасывая искорки, сухие, только что подброшенные щедрой рукой Орлова, ветки. Сердце билось часто и мелко, а в уголках глаз стояли маленькие прозрачные слезинки.
Лия украдкой подняла руку и осторожно вытерла непрошеные слезинки рукавом тёплой флисовой рубашки, которую дал ей Ильинский. В этот момент она почувствовала, как что-то тёплое коснулось её плеча. Она быстро отняла от лица руку и посмотрела вверх. Рядом с ней стоял Вадим Борисович.
Судя по всему, он только что вышел из бани. От него приятно пахло хвоей и каким-то шампунем. Лия с удивлением заметила, что он подстриг бороду, а пепельные волосы — тоже подстриженные, были ещё влажными, но уже начинали подсыхать и пушиться. Но больше всего Лию поразила рубашка — голубая, чуть выгоревшая на солнце, та, которую она ему стирала, но которую он так и не надел.
От вида рубашки Лие стало тепло и приятно. Она чуть улыбнулась Вадиму Борисовичу и подошла ближе. Края их ладоней соприкоснулись. Они стояли рядом с деревянным столиком, на котором стояли вперемешку закуска, шашлык, кастрюля с глинтвейном, картонные пакеты с соком и бутылки водки.
К ним подошла Маргарита Алексеевна и, накладывая в тарелку кусочки хорошо прожаренного, пахнущего костром и луком шашлыка, тихо произнесла, когда заметила, что Ильинский инстинктивно, словно боясь чего-то, дёрнулся в сторону.
— Иди к ней, — Маргарита Алексеевна улыбнулась Лие и подтолкнула к ней Ильинского. — Видит Бог, она слишком долго ждала. — Её короткие рыжие волосы огненным венцом окружали бледное лицо, а глаза светились весельем и пониманием.
Только Лия хотела сказать, что речь вообще не о том, как Громова тут же вновь растворилась на границе света и тени.
― Магия какая-то, ― весело пробурчала Лия, отпивая горячий, приятно обволакивающий язык яблочно-винным вкусом глинтвейн.
― Я же говорил, ― в глазах Ильинского плясали крохотные отсветы костра, ― что геологи не люди.
― Но не настолько ведь, ― возразила Лия. ― Пойдёмте? ― она мотнула головой в сторону тропинки в лагерь.
― Пойдём, ― легко согласился Вадим Борисович.
Неожиданно к ним из темноты вышел Горский, уже успевший принять значительную дозу геологической водки. По его походке, а так же тому, как сильно он наклонился вперёд, было понятно, что скоро он свалится в костёр. Заметив Ильинского и Лию, дядя Паша кивнул каким-то своим мыслям и, подойдя ближе и дыхнув на Лию запахом лука и спирта, произнёс:
— Ты, Вадим Борисыч, Лильку-то не обижай. — Горский качнулся сильней. — Палкой убью!
― Дядька, привет! ― из сполохов света за спиной Горского буквально соткались Громова. ― Как сам? ― она ловко подхватила норовившего поцеловать её дядю Пашу под руку и увела, почти уволокла в сторону костра.
Маргарита Алексеевна на мгновение обернулась, словно желая проверить, всё ли хорошо, подмигнула Лии.
Когда они уходили в мягкую ночную тьму от ярких огней костра, Лия услышала, как Маргарита Алексеевна, перебрав струны гитары, запела песню, от звуков которой сердце радостно подпрыгнуло:
— Она сказала: «Я люблю твое золото, твои глаза и размах твоих крыльев, если что-то случится с тобой, кто скажет, каким ты был?»
— Она хорошо поёт, — словно прочитав мысли Лии, произнёс Ильинский, неловко засовывая руки в карманы широких тёмно-зелёных камуфляжных штанов — словно не знал, куда их девать. — И репертуар у неё почти не меняется.
— Вы давно знакомы? — на вид Маргарите Алексеевне было около сорока.
— Давненько. Тогда в университете ещё работал мой тёзка — Вадим Ильин. У них был роман, — ответил на непроизнесённый вопрос Ильинский.
— И куда он делся потом? — Лия смутно припомнила, что, кажется, что-то слышала об этом человеке, но видеть — не видела.
— Понятия не имею, — пожал плечами Вадим Борисович. — Кажется, работает где-то егерем. А, может, и нет. Громова утверждала, что он — леший, — Ильинский усмехнулся в подстриженную бороду и поднял руку, по привычке желая пригладить её.
— Тогда она — птица Сирин, — улыбнулась Лия. — Даже яблоки с собой принесла³.
— Скажи ещё, что она специально прилетела из Ирия⁴, чтобы спеть нам сегодня, — усмехнулся Ильинский. — Хотя для Яблоневого Спаса⁵ рановато.
— Как и для звездопада, — ответила Лия и подняла голову.
Для Персеид⁶ действительно было ещё рано, но метеорам, кажется, было всё равно — то и дело небо прорезали яркие серебристые вспышки.
— Что ты мне скажешь? — донеслись до Лии слова любимой песни.
Она обернулась и посмотрела на Громову. На мгновение ей показалось, что за спиной Маргариты Алексеевны на границе света и тени из речного тумана соткались огромные чёрные крылья. Лия моргнула, и наваждение исчезло. Она посмотрела на глинтвейн в кружке. В тёмной жидкости плавали звёздочки аниса, ломкие кусочки корицы и дольки буро-жёлтых ранеток.
«Говоришь, прилетела из Амстердама… или всё же из рая?»
Лия почувствовала тёплое прикосновение — Ильинский положил руку ей на плечо, чуть сжав пальцы.
— Я пойду — возьму у Горского чай, ― он снова не смотрел на неё, будто чего-то стесняясь.
— Тогда я пойду на «курятник», ― Лия скользящим движением провела ладонью по прохладным пальцам Вадима Борисовича и зашагала дальше.
***
Чернильное небо было усеяно мириадами звёзд, которые словно были рассыпаны щедрой рукой. Лия, запахнувшись в куртку, которую одолжила ей Маргарита Алексеевна, сидела на балконе-курятнике своего домика и смотрела на эти сияющие, теперь дружелюбные огоньки. Сейчас эти звёзды падали в сердце сказочной тайги, а там уже находили дорогу к сердцу Лии.
Скрипнула ступенька лестницы ведущей на балкон. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто идёт. После всего случившегося она чувствовала его присутствие. Было невероятно сложно поверить, что несколько часов назад Вадим Борисович стоял перед ней в реке и уговаривал остаться. Его лицо с упавшими на лоб прядями пепельных волос, серо-голубые глаза, влажные, из уголков которых стекали прозрачные слёзы, всё это намертво, будто при вспышке молнии или фотокамеры, запечатлелось на сетчатке глаза, въелось в сознание и не желало отпускать.