Заслон (Роман) - Антонова Любовь Владимировна. Страница 60

Отряд остановился в густых зарослях, у маленького незамерзающего ключа. Вода журчала в длинном желобе и с тихим звоном падала в каменистое русло. Бородкин кратко повторил план облавы. Дом нужно было оцепить со всех сторон и, по возможности, не стрелять внутри него, так как там могли оказаться женщины и дети. Теперь роли были распределены заново: двое станут в зарослях, у этого вот ручейка, трое поднимутся на сопку, к кладбищу, трое хитростью проникнут в дом, а остальные оцепят его с севера и востока, чтобы лишить братьев-разбойников отступления в деревню, где у них есть родия и немало доброжелателей, готовых и принять, и спрятать «комиссаров». Войти в этот дом дурной славы было рискованно. Саня решил идти сам, выбрав в спутники Булыгу и Алешу. Саша заявил, что он тронут и восхищен. Алеша напомнил, что немного знает Кузиных и это теперь может пригодиться.

— Я тоже Мишку Кузина знавал, — сообщил Померанец. — Только мне не след в эту берлогу соваться: он, падла, бушлат у меня в восемнадцатом стянул и дезертировал в нем.

— Еще подумают, что ты за тем бушлатом явился, и пойдут на абордаж первыми, — засмеялся Саша. — Нет, со славным молодым человеком ты не пойдешь. Постоишь на воле, только гляди в оба.

Померанец наклонился к желобу напиться.

— До чего ж вкусна! — сказал он, вытирая тыльной стороной ладони рот. — Вот она живая вода, а я, дурень, не верил, что на свете есть такая! — и побежал, придерживая ружье, вдоль ручья к задам усадьбы.

Ребята подошли к запертой калитке. Окна дома, вы ходившие в улицу, были на ставнях, с болтами…

— Я перелезу и отопру, — сказал Алеша.

Нет, так не годится. — Саня стукнул прикладом в крайнее окошко. Никто не отозвался. Он постучал сильнее.

— Кто? — послышался негромкий женский голос. — Кого там принесло?

— Откройте, люди добрые. Заблудились мы.

— А много ли вас? — настороженно спросила женщина.

— Да всего трое, отбились от своих.

— Вы кто такие будете? — спросила женщина, с кем-то посовещавшись.

— Да как вам сказать? Выйдите да поглядите, только не испугайтесь горе-охотников. Мы с оружием, а народ-то, в общем, мирный!

— Чудно, право, — произнесла она в замешательстве. — Шли бы в деревню, что ли. У нас и так тесно. Да и ребятенки малые, приболели.

— А мы ночевать и не просимся, — смиренно заверил Бородкин. — Нам бы чуток обогреться.

В доме опять посовещались, потом уже мужской голос грубовато-беспечно обнадежил:

— Счас открою. — Однако отпирать не спешили. Внутри дома что-то скрипнуло, зазвенело, грохнуло, будто упала тяжелая западня. Потом хлопнула избяная дверь и как-то нехотя приоткрылась на застекленной веранде другая. В проем высунулась круглая голова с падающими на лоб прямыми волосами, и квадратный парень, в рубахе распояской, шагнув через порог, не спеша направился к калитке, с напускным добродушием ворча:

— Носит вас, полуночников, людям спать не даете.

— Припозднились, это верно, — поспешил согласиться с ним Саня, — с дороги сбились, а ребята у меня хлипко одеты. Насквозь пробрало. Ну и запирушек у вас, — удивился он, стремясь излишней болтовней не оставить места для расспросов.

— На отшибе живем. Всякий народ округ шатается, — пояснил парень, водворяя на место замысловатый запор. Двор был опрятен. На крыльце лежала соломенная циновка.

— Отколь бредете-то? Впереди деревня, позади тайга, полустанок сбоку, опять же сходят с поезда и у моста… — Парень не спешил с приглашением войти. Он в чем-то усомнился и, казалось, не прочь был отправить их обратно, но тут вмешался Алеша:

— Мы думали в Беркутовом Гнезде обосноваться и поохотничать, в городе, сам знаешь, голодно.

— Ну и что же?

— Куда… полный разор. Вроде бы к знакомому попали, а не признаю, кто.

— И я тебя будто где-то видел. — Лицо парня расплылось в улыбке. — Знакомый лик будто сквозь воду проступает.

— Пошли-поехали… — поощрил Булыга. — Далее в лес — более дров. В избе не разобрались, бы, да ты что- то не больно привечаешь?

Парень промолчал, так старательно возясь с дверным засовом, что невольно припомнились пророческие слова на воротах дантовского ада: «Оставь надежду навсегда». Дверь, обитая войлоком, наконец распахнулась.

Резанул глаза свет приспущенной над столом лампы- молнии. У стола сидели два рослых парня, перед ними были раскинуты карты. Они вскочили, как по уговору, вопросительно глядя на вновь пришедших. Кутаясь в теплую вязаную шаль, в дверях, ведущих во внутренние комнаты, появилась плотная, немолодая женщина. Лицо у нее было нахмуренное, губы недобро кривились. Она не ответила на приветствие и всем своим видом напоминала наседку, готовую грудью защищать своих птенцов.

— Тетка Марфа, — шагнул к ней Алеша. — Вот довелось встретиться. Да вы ничуть не изменились, а ведь столько лет прошло, как мы в соседях жили!

— А ты кто таков будешь? — спросила, не изъявляя особенной радости, женщина. — Постой, уж не Гертманов ли ты меньшой? Так и есть! Ну, не больно же ты, парень, возрос, а мои-то молодцы вон какие вымахали! — Сказано это было горделиво, с вызовом и плохо скрытой насмешкой.

— Да уж что говорить! Лесные жители — медвежатники, нам, городским, до них… — начал было Булыга.

— Садитесь, в ногах правды нет, — бесцеремонно перебила его Марфа. Она вышла на кухню и села на лавку, поджимая под цветастую юбку ноги в шерстяных чулках. — Мать-то как? — обратилась она к Алеше. — Померла?! Вот и мой тоже померши; а ведь какой был дубина! Правой рукой у старого Беркутова был. Ото люди были!

Алеша сочувственно поддакивал, охотно отвечал на расспросы и все же расположил ее в свою пользу, правильно назвав сыновей. Тот, что впустил их, был средний — Ванька, рябоватый и широкий в кости двадцатилетний парень. Старший, Мишка, был жилистый, канатно-крепкий, с узким, медно-красным лицом. Младший, Федька, выгодно отличался от того и другого. Такой, наверное, была и Марфа в восемнадцать лет, когда не спускались от крыльев носа жесткие борозды и глаза сияли мягко, а не жгли сухим настороженным огнем. Братья за столом переглядывались, перешептывались. Мать, не дослушав Алешу, стала жалобиться на плохие времена:

— Ни тебе сахару, ни тебе чаю, ни тебе керосину…

— И не говорите, — поддержал беседу Бородкин. — Но все это временное. Вот прогоним беляков из Приморья…

— Да это бабушка надвое сказала. Беркутов молодший забегал, да… — Перехватив укоризненный взгляд одного из сыновей, Марфа осеклась и поджала губы.

— Это Донька, что ли? — обрадовался Алеша. — Он, что же, вернулся с той стороны?

Баба будто не слышала вопроса. Заныла, что некуда пристроить сыновей: по крестьянству не привыкши, а в городе чистой работы нет.

— С работой теперь, действительно, трудновато, — подтвердил Булыга, — но если, так сказать, в руках есть ремесло, то это дело в скором времени поправимое.

— Рукомесла у моих ребят нету, — вздохнула Марфа. — Отец до управляющего «бегами и скачками» произошел: сыты, одеты, обуты были. Росли, как жеребятки на воле, веселые. Помер сам, Михайла в приказчики к Платонову поступил. Ванятку туда ж метили. А тут заваруха началась. Мишку во флот забрали, а какой из него флотский? Вот в деревню обратно и подались… Проживаемся тута…

Федька засмеялся, ямочки на щеках проступили резче. Мать покачала головой.

— Ему все смешки, а у меня на руках еще четверо. Да и то сказать, сидит, будто красна девка на выданье: и за холодну воду не брался. А те у меня мал мала меньше, хошь ложись и помирай.

И, будто в ответ на ее слова, в подполье кто-то зашелся глухим, надрывным кашлем. Парни задвигали табуретками, загалдели, мать опять понесла околесицу: про петуха, вон как горла дерет, про поздний час, про керосин, что не ко времени жжется.

— И то, загостевались мы, — поддержал ее Булыга. — Хозяевам покой нужен. — И шагнул к двери.

— Ку-уда?! — вскочили и завопили парни.

— Я сейчас, может, ребята наши подошли.

— Каки-таки ребята? — всполошилась и Марфа.