За Кубанью (Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович. Страница 20

— Что ты имеешь в виду? — не скрывая иронии, спрашивает он.

— Передел земли. Как в ленинском декрете написано.

— Все, что написано в декрете, у нас сделано, — ухмыляется Салех. — Там сказано: крестьянские земли конфискации не подлежат. Как же я могу конфисковать землю у твоего соседа и отдать тебе? Ты воображаешь, будто Советская власть только для тебя. Для других она тоже власть, это говорю тебе я, представитель Советской власти, говорю человеку, которому собрание этот пост не доверило. Все понял?

Ильяс понимает лишь одно: его бессовестно надувают. Он достает из кармана сверток, разворачивает его, выравнивает ладонью загнувшиеся уголки. Это газета, которую ему подарил когда-то Мос Шовгенов. Правая ее сторона в желто-бурых разводах — с того дня, когда Ильяс получил пулю в плечо, — но текст, отлично сохранился.

— Читай! — тычет Ильяс газету председателю.

— Читай сам, — прищурившись, будто прицеливаясь, отражает натиск Салех. — Меня старые газеты не интересуют, читаю свежие.

— Я за этот декрет два года воевал! — вспыхивает Ильяс.

Во взгляде Салеха уже нет ни самодовольства, ни презрения — одна ненависть, лютая, невыразимая ненависть.

— Еще не известно, где ты воевал, сейчас выясняем. Может, у своего дружка Алхаса служил? Он ведь тоже воюет. Может, и ему рядом с тобой землицы нарезать? Братишка ведь…

Ильяс сжимает кулаки.

— Буржуйский прислужник! Кулак! — Ильяс вскакивает со стула.

— За оскорбление ответишь — оскорблять власть не разрешается. А этой своей газеткой, — Салех брезгливо, двумя пальцами приподнимает «Известия», этой бумажкой можешь подтереться.

Буденовка чуть не валится с головы Ильяса — его словно ножом пырнули. Удар был рассчитан точно и нанесен в самое больное место. Нет, такого издевательства он не потерпит. Прыжок — и он возле Салеха.

— Эй, ты там!.. Тембот!.. — неистово орет Салех, но тут его настигает сучковатая палка Ильяса.

— Получай, гад проклятый! Будешь знать, с кем я воевал. Будешь знать, что такое ленинский декрет!.. Получай!..

Кто-то ловит на лету и мертвой хваткой сжимает его руку.

— Садись, садись, — слышит Ильяс ворчливый голос Тембота. — Позавтракать человеку не дадут, обязательно сцепятся!..

— В подвал его! — визжит Салех, почувствовавший себя в безопасности. — Пусть сидит, пока не приедет милиция из города. Я находился при исполнении служебных обязанностей, ты видел, как он меня избивал.

Милиционер не уверен в необходимости подобной меры пресечения.

— Ничего я не видел, — возражает он.

— В подвал! — орет Салех. — В подвал! В холодную!

— Пошли, — вздохнув, обращается к Ильясу Тембот. — Ничего не поделаешь, очень ты горячий человек, Ильяс. Пошли.

Ильяс не сопротивляется — в подвал так в подвал. Что ж, представителей из города можно и там подождать. Зато душу отвел — наверное, не одна вмятина осталась на спине негодяя.

Щелкает замок. Из-за двери раздается голос Тембота:

— Пошлю Магомета, пусть позовет Умара. Не нравится мне эта история, Ильяс, с Салехом тебе лучше бы не связываться.

Пошарив рукой по стене, Ильяс опускается на землю. Опухшая нога полностью онемела от боли.

Магомет отправляется за Умаром. На дороге сообщает ошеломляющую новость каждому встречному:

— Ильяс арестован. Какой? Разве не ясно? Да, тот, что ходит летом в суконной шапке с верхом, устремленным в небо, подобно персту неверного. Ильяс, брат Алхаса.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Плохо Ильясу. Никогда еще ему не было так плохо. Даже когда трясло его на санитарной повозке Ермила.

Эх, как хочется Ильясу повернуть время назад. Хоть бы на каких-то полчасика. Ни за что не начал бы разговор с этой жирной харей до прихода Умара. Но что с ним случилось?

Боль в ноге, словно узда, поворачивает его мысли к дому. Знают ли там, что он посажен в холодную? Какой позор! Красный кавалерист, буденновец — в каталажке. И как он мог смириться? Подчинился власти, дурак. Какая же это власть, если ее представляет Салех?

Действительно, раньше Ильяс, не придавал особого значения тому, кто сидит на месте Нуха, полагал, что все само собой образуется. Знал: в городе начальники думают совсем не так, как Салех, и полагал, что разобраться во всем — их забота. Но ведь управляет-то жизнью аула Салех. И вот, когда дошло до дела, получилось совсем нехорошо. Салех — единственная власть в ауле, но Салех и не собирается делить землю, ленинский декрет для него — пустая бумажка.

— Ильяс! — доносится из-за двери голос Гучипса. Сердце Ильяса начинает учащенно биться: товарищи узнали о его позоре, теперь хоть сквозь землю провалиться.

— Ильяс! — уже громче зовет Гучипс. — Заснул ты, что ли?

— Тут заснешь, — нехотя откликается Ильяс. — Где Умар?

— Мать у него, понимаешь…

— Заболела?

— Э… — мямлит Гучипс. — Надо бы самому уразуметь, что может произойти с таким старым человеком, как мать нашего друга.

— М-да… — К Ильясу приходит запоздалое озарение. — Теперь понятно. Попрощалась, выходит… Как это я сразу не догадался…

Ильяс автоматически начинает читать молитву. К нему присоединяется Гучипс. Но вот молитва окончена. Переговоры продолжаются.

— Умар просил передать, — сообщает Гучипс, — что придет сразу же после похорон. Он сказал: пусть Ильяс сидит и ждет. Сейчас Дарихан принесет тебе поесть, а я помогу Умару. Что он теперь будет делать со своей ребятней?

Ильяс представил Умара, разрывающегося между плачущими малышами и умирающей матерью. Конечно, не до переговоров человеку. А ему, Ильясу, вместо того чтобы злиться, надо было пойти к нему домой. Запоздалое раскаяние. Сейчас раздастся голос Дарихан. И зачем ему эта еда? Что он, тут век сидеть будет?

— Ильяс! — Это голос Тембота.

— Чего тебе? — раздраженно откликается Ильяс.

— Дарихан принесла поесть. Сейчас передам. А ее я отправил к Умару, пусть поможет бедняге. Салех сказал, что будешь сидеть, пока не приедут представители из города. Сейчас составляет бумагу. Наверное, повезет сам. А может, с кем-нибудь передаст.

— Он что, рехнулся? — возмущается Ильяс. — Позови его.

Забыв о боли в ноге, Ильяс вскакивает и начинает что есть силы колотить в дверь.

— Сам ты рехнулся, если ничего не понимаешь, — тихо произносит Тембот, когда Ильяс утихомиривается. — Я сейчас открою, передам тебе сверток, только не вздумай со мной войну начинать.

Какая уж тут война. Нога вдруг словно взрывается невыносимой болью, он валится на пол. Скрипят петли, в глаза бьет яркий солнечный свет. Ильяс жмурится.

— Что у тебя с ногой?! — испуганно восклицает Тембот. — Допрыгался! Надо позвать Меджида. Э, знаешь что, давай помогу тебе чувяк снять, а то потом резать придется.

Прикосновение к ноге вызывает у Ильяса обморок. Придя в себя, он разглядывает обнаженную ногу. Она распухла, приобрела какой-то фиолетовый цвет.

— Посиди, — говорит Тембот. — Пойду к Салеху.

Через минуту возвращается.

— Собака, — тихо ругается Тембот, — не разрешает отпустить. Пусть, говорит, знает, как нападать на Советскую власть. — Оставив сверток с едой, Тембот запирает двери подвала.

Опираясь на руки, Ильяс усаживается поудобнее. Боль утихает, однако на смену ей приходит слабость: ни пошевелиться, ни даже подумать о чем-либо нет сил. Туго натянутые нервы вдруг отпустило, мозг впал в дрему, а затем в сон. Проснулся от крика: голос Умара.

— Я тут вздремнул, — признается Ильяс. — Дурацкая нога…

Щелкает замок, скрипят петли, но светлее не становится. Неужели проспал весь день? Его выпускают? Оказывается, и Салех иногда соображает. Но радость преждевременна.

— Салех уехал в город, — сообщает Тембот. — Велел держать тебя в холодной. А Магомет сказал, что его слова ничего не значат: приказ об аресте должен быть изложен на бумаге.

— Сейчас поможем тебе добраться домой, — добавляет Умар, и подумаем, что делать дальше.

Его берут под руки, приподнимают, и вот он уже в повозке. Яркие звезды глядят на Ильяса, словно глаза Вселенной, и ему становится жутковато. Огромный враждебный мир окружает его со всех сторон. Что делал бы он, если б не друзья, шлепающие за повозкой?