Игры Немезиды - Кори Джеймс. Страница 80

Амос разглядывал свои ладони, соображая, что теперь делать. Первым побуждением было посмеяться над тем, что ответил Эрик, но он не слишком сомневался, что эта мысль не из лучших. Он попытался представить, что сказала бы Наоми, но не успел, потому что Кларисса шагнула к Эрику, раскрыв руки, словно хотела его обнять.

— Я знаю.

Ее голос звучал сдавленно от каких–то непонятных Амосу эмоций.

— Знаешь? Какого черта ты знаешь?

— Знаю, каково потерять все. Как это тяжело, потому что не можешь поверить, что все действительно пропало. Тебе кажется, что еще не поздно что–то вернуть. Или что если держаться, как будто у тебя по–прежнему все это есть, потеря будет не так заметна.

Лицо Эрика застыло. Кулачок сжимался и разжимался так часто, что казалось, он пытается щелкнуть короткими розовыми пальцами.

— Не понимаю, о чем ты говоришь…

— Когда меня посадили в тюрьму, там была одна женщина. Она убила своих детей — пятерых, всех. Она все помнила, но говорила о них как о живых. Точно проснется завтра и увидит их. Я считала ее сумасшедшей, и, наверное, это было заметно, потому что она как–то остановила меня у кафетерия и сказала: «Я знаю, что они мертвы. Но я знаю, что и я мертвая. Только ты, сучка, считаешь, что я еще жива». И тогда я точно поняла, что она хочет сказать.

К изумлению Амоса, Эрик расплакался, разревелся. Упал в объятия Клариссы, обхватил ее здоровой рукой и плакал у нее на плече. Она гладила его по голове и бормотала что–то вроде: «Я понимаю, понимаю…» Или что–то другое. Явно происходило что–то трогательное и милое, хоть Амос и не мог понять, что это за фигня. Он переминался с ноги на ногу и ждал. Эрик всхлипывал все громче, а потом стал успокаиваться. Минут через пятнадцать он выбрался из объятий Клариссы, прохромал к столу и нашел на нем салфетку, чтобы высморкаться.

— Я здесь вырос, — сказал он дрожащим голосом. — Все, что я делал — ел, мочился, валял девок, — все было в пределах шестьсот пятой. — На секунду показалось, что он снова расплачется. — Я видел приливы и отливы. Дерьмо переходило в норму, а норма — в дерьмо, и я говорил себе, что так всегда бывает. Рутина. Но тут другое, да?

— Да, — сказала Кларисса, — такого еще не случалось.

Эрик повернулся к экрану, тронул его пальцами здоровой руки.

— Там мой город. Мерзкое, дрянное место, и я сломаю любого, кто стал бы притворяться, что это не так. Но… его больше нет. Да?

— Наверное, нет, — сказала Кларисса. — Но начинать сначала не всегда плохо. Даже в том, как вышло со мной, есть какой–то свет. А у тебя осталось больше, чем было у меня.

Эрик наклонил голову. Вздохнул, словно отпускал что–то большее, чем самого себя. Девушка взяла его здоровую руку в свои, и оба долгую минуту молчали.

Амос нерешительно кашлянул.

— Так что, ты в деле?

Глава 39

Наоми

О днях речи не шло. Может, у нее оставались часы. Или даже минуты — она не знала. А в плане все еще зиял и дыры. Она сидела в столовой, ссутулившись над миской хлебного пудинга. Люди с жилой палубы проходили мимо — одни еще в марсианской форме, другие в обычной одежде или в новенькой униформе Свободного Флота, — но столики, кроме того, за которым сидела она с Сином, оставались пустыми. Прежде она была почти членом команды. Теперь стала пленницей, а у пленницы другой график. Она ела, когда не ели остальные, тренировалась, когда остальные не тренировались, спала в темноте с запертой снаружи дверью.

Наоми этому радовалась. Она сейчас нуждалась в тишине собственного сознания, и, странное дело, ей было в нем уютно. Что–то произошло с ней за последние дни. Она не могла бы указать как и когда, но темные мысли пропали или стали такими огромными, что она уже не видела их краев. Она не думала, что сошла с ума. Наоми помнила ощущение, когда разум рыбой выскальзывает из рук, но сейчас было другое. Она понимала, что может умереть Джим или она сама, что Марко, скорее всего, пойдет на всех парусах от победы к победе, что Филип, вероятно, никогда ее не простит и не поймет. И она сказала бы, что все это важно для нее, очень важно. Но оно уже не сбивало ее с ног. Больше не сбивало.

Пуповина, связывающая корабли, могла растягиваться до пятидесяти метров. Меньше, чем ширина футбольного поля.

Она связывала шлюзы грузовых трюмов, откуда проще было перейти к реактору или перегружать вещи, а значит, командные шлюзы оставались свободными. Там в шкафах хранились скафандры с реактивными ранцами. Кусок сварочной ленты или ломик помогли бы за пару минут пробраться внутрь. Влезть в скафандр, выбраться из шлюза «Пеллы», взломать шлюз «Четземоки» в промежуток между отключением ее тяги и включением маневровых. Наоми не стала рассчитывать время. Ясно, что впритык, но она не считала план невозможным. А раз так, она должна была им воспользоваться.

Конечно, оставались еще проблемы, требующие решения. Прежде всего, у нее не было ни сварочной ленты, ни ломика, а пока конвоиры следили за ней с подозрением, она не сумела бы выкрасть что–то во время инвентаризации. К тому же стоит Марко увидеть, что она взяла скафандр и ушла в прыжок, ничто не помешает ему выпустить по «Четземоке» торпеду. Еще хуже будет, если он найдет способ отключить датчик дальномера и явится за ней сам. Впрочем, если удастся забрать скафандр так, чтобы в списке инвентаря пропажа не отразилась, ее тюремщики могут решить, что пленница покончила с собой. Мертвая, она не представляет угрозы. Систему инвентаризации Наоми прекрасно знала и считала, что сумеет подправить ее. То есть сумела бы, будь у нее время и доступ к программе. Но у нее оставались считаные часы, если не меньше.

Знакомый резкий голос прозвучал с экрана, где перед пустыми столиками все еще шли новости:

«Генеральный секретарь Гао была не просто главой моего правительства. Она была мне близким другом, и мне ее очень не хватает».

Авасарала тщательно следила за своим лицом. Даже с экрана, за пару сотен тысяч километров, она излучала спокойствие и уверенность. Наоми понимала, что это может быть игрой, но, если так, играла Крисьен хорошо. Интервью вел молодой человек с короткими черными волосами. Он склонялся к Авасарале, очень стараясь соответствовать.

«Другие потери, вызванные этой войной…»

«Нет, — прервала его Авасарала. — Это не „война" и не „потери". Не „потери", а „убитые". Марко Инарос может провозглашать себя адмиралом огромного флота. Да будь он хоть хр… Буддой — все это ложь. Он — преступник, укравший несколько кораблей, а на руках у него больше крови невинных, чем было пролито за всю историю. Он — enfant terrible».

Наоми отправила в рот следующий кусок пудинга. То, что насыпали вместо изюма, на изюм не походило, но на вкус было недурно.

«Значит, вы не считаете, что мы в состоянии войны?»

«А с кем? Война — это конфликт между государствами, не так ли? Какое государство он представляет? Когда его выбрали? Кто его назначил? Нет, он просто нагло заявил, что представляет астеров. Ну так что? Любой мелкий преступник на его месте постарался бы назвать происходящее войной, чтобы к нему отнеслись серьезно».

Репортер словно проглотил по ошибке что–то кислое.

«Простите… вы хотите сказать, эта атака несерьезна?»

«Эта атака — величайшая трагедия за всю историю человечества, — глубоким, пульсирующим голосом ответила Авасарала. Экраном владела она. — Но совершили ее близорукие, нарциссичные уголовники. Им нужна война? Не дождутся. Их ждет арест, следствие и справедливый суд с лучшими адвокатами, каких они смогут оплатить. Они добиваются восстания астеров, чтобы спрятаться за добрыми достойными людьми, живущими в космосе? Астеры — не гангстеры и не убийцы. Это мужчины и женщины, которые, так же как и мы, любят своих детей. Они — добрые и злые, мудрые или глупые… они люди! И никогда никакому „Свободному Флоту" не убить столько народу, чтобы Земля забыла о человеческом братстве. Позвольте Поясу действовать, как подсказывает ему совесть, и вы убедитесь, что сочувствие, порядочность, доброта равно обычны в поле тяготения планет и вне его. Землю залили кровью, но не лишили совести. И никакая сука… не лишит, пока я что–то могу».