Вампиры пустыни (Том III) - Браун Фредерик. Страница 27

Поднявшись по лестнице, молодой венерианец остановился у двери комнаты Смита, нахмурил тонкие брови и машинально достал ключ. Как и все венерианцы, он был строен и светловолос, и выражение ангельской невинности на его лице было обманчивым, как и у большинства его соотечественников. У него было лицо падшего ангела, но лишенное величия Люцифера; в его глазах улыбался темный бес, а у рта залегли тонкие морщины, говорившие о безжалостности и беспутной жизни, о долгих, наполненных приключениями годах, сделавших его имя, наряду с именем Смита, самым ненавистным и самым уважаемым в анналах Патруля.

Теперь он стоял, удивленно наморщив лоб. Он прибыл в Лаккдарол на полуденном лайнере — «Деву» он поставил в ангар и искусно замаскировал с помощью краски и других средств. Здесь он узнал, что дела, с которыми давно должен был покончить Смит, находились в самом прискорбном беспорядке. Осторожные расспросы помогли выяснить, что Смита уже три дня никто не видел. Это было не похоже на его друга — раньше Смит никогда его не подводил. Необъяснимый промах Смита ставил под угрозу не только солидную сумму денег, но и их личную безопасность. Ярол мог найти только одно объяснение: карающий меч судьбы наконец настиг Смита. Возможно, он был ранен или убит, другого объяснения нет.

Он задумчиво вставил в замок ключ и распахнул дверь.

И в тот же миг почувствовал — что-то не так…

В комнате было темно, и какое-то время он не мог ничего разглядеть, но с первого же вдоха ощутил странный, неописуемый запах, зловонный и сладкий одновременно. И тотчас в нем проснулась память предков — древние, порожденные венерианскими болотами воспоминания из далеких, забытых было эпох…

Ярол нащупал рукоятку пистолета и шире отворил дверь. В полумраке он сперва увидел лишь непонятную груду вещей в дальнем углу комнаты… Затем его глаза привыкли к темноте и он разглядел, что эта груда почему-то вздувалась и опадала, а внутри ее что-то подрагивало… Она походила — у него перехватило дыхание — на кучу внутренностей, необъяснимо живую, движущуюся, извивающуюся. С губ Яро- ла сорвалось громкое венерианское проклятие. Он быстро переступил порог, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, держа пистолет наготове. По всему его телу забегали мурашки — он знал, что это была за груда…

— Смит! — позвал он тихим, хриплым от ужаса голосом. — Нортвест!

Движущаяся масса задергалась, содрогнулась и снова успокоилась, копошась внутри себя.

— Смит! Смит! — мягко и настойчиво звал венерианец. Его голос немного дрожал от страха.

Живая масса в углу раздраженно дернулась. Потом снова зашевелилась и нехотя, прядь за прядью, стала разделяться и откатываться в стороны, и в глубине ее мало-помалу показалась коричневая кожа космического комбинезона, вся покрытая слизью и блестящая.

— Смит! Нортвест! — вновь настойчиво, торопясь, зашептал Ярол, и кожаный комбинезон медленно, как во сне, задвигался… Среди извивающихся червей приподнялся и сел человек — человек, который когда-то, давным-давно, был Нортвестом Смитом. С головы до ног он был покрыт слизью, оставшейся от объятий ужасающих ползучих созданий. Лицо было лицом какого-то существа, далекого от всего человеческого — не живое и не мертвое, с застывшим пустым взглядом и запечатленным на нем выражением жуткого восторга, исходившего, казалось, из глубины его существа, из неизмеримых далей, простиравшихся за плотью. Как лунный свет, являясь всего лишь отражением обычного дневного света солнца, полнится тайной и волшебством, так и на этом сером, обращенном к двери лице был написан невыразимый и сладостный ужас, отражение восторга, недоступного пониманию тех, кто познал лишь земные наслаждения. И пока он сидел, повернув к Яролу опустошенное лицо и невидящие глаза, алые черви непрестанно вились вокруг, не переставая ласкать его легкими, нежными прикосновениями.

— Смит! Иди сюда! Смит… вставай… Смит! Смит!

Шепот Ярола шелестел в темноте, бросая настойчивые, торопливые приказы — но сам он не отходил от двери.

Пугающе медленно, как встающий из могилы мертвец, Смит поднялся на ноги посреди гнезда красной слизи. Он шатался, как пьяный; две или три ярко-красных пряди, извиваясь, оплели его ноги до колен, словно поддерживая и беспрерывно лаская — и эти ласки будто наполнили его скрытой силой, ибо Смит ровным, лишенным каких-либо интонаций голосом произнес:

— Уходи! Уходи! Оставь меня в покое!

Его мертвое, экстатическое лицо даже не дрогнуло.

— Смит! — в отчаянии позвал Ярол. — Смит, послушай! Ты слышишь меня, Смит?

— Уходи! — сказал монотонный голос. — Уходи! Уходи! Ухо…

— Я никуда не уйду, если ты не пойдешь со мной. Слышишь? Смит! Смит! Я…

Он оборвал себя на полуслове и задрожал в лихорадке наследственной памяти своей расы, когда алая масса задвигалась, вздулась и яростно задергалась…

Ярол прижался к двери и крепче сжал пистолет, невольно твердя давно забытое имя бога. Он знал, что сейчас произойдет, и это знание было чудовищней любого незнания.

Красная извивающаяся масса поднялась выше, завеса локонов разошлась в стороны, и на Ярола взглянуло человеческое лицо — нет, получеловеческое, с зелеными кошачьими глазами, которые маняще сияли в сумраке, словно ограненные драгоценные камни.

— Схар! — снова выдохнул Ярол и заслонил лицо рукой. Даже мгновенный укол этого зеленого взгляда наполнил его гибельным трепетом.

— Смит! — отчаянно крикнул он. — Смит, ты слышишь меня?

— Уходи! — ответил голос, который не был голосом Смита. — Уходи!

Ярол понял, не осмеливаясь взглянуть, что это был голос той… другой… раздвинувшей завесу червей и стоявшей перед ним во всей человеческой прелести смуглого и соблазнительного женского тела, одетого живым ужасом. Он почувствовал, как в него впились ее глаза; что-то внутри нашептывало, уговаривало опустить руку… Он понял, что погиб — и сознание этого наделило его мужеством, рожденным из отчаяния. Голос в его мозгу нарастал, накатывал, оглушал его грохочущим всевластным приказом — приказом опустить руку… глянуть в глаза, открывавшие тьму… подчиниться… и обещанием, несказанно нежным, сладостным и погибельным, обещанием грядущего блаженства…

Но Ярол непостижимым образом сумел это выдержать и, шатаясь, продолжал сжимать в поднятой руке пистолет. Каким-то чудом он пересек узкую комнату, отвернув лицо и нашаривая рукой плечо Смита. Секунду он слепо шарил в пустоте, затем наткнулся на Смита и зажал в руке склизкую, отвратительную, влажную кожу — и в тот же миг что-то осторожно обвилось вокруг его лодыжки, волна омерзительного наслаждения прокатилась по нему, и все новые и новые петли стали обвивать его ноги…

Ярол стиснул зубы и крепко сжал плечо Смита; рука его поневоле дрогнула — кожа костюма истекала слизью, как и черви у ног… и в то же время это ощущение заставило его задрожать в отвратительном восторге.

Он чувствовал лишь ласкающие прикосновения к ногам, а голос в его голове заглушал все прочие звуки, и тело с трудом ему подчинялось. Непонятно как, одним исполинским рывком, он вырвал Смита из этого гнезда ужаса. Извивающиеся пряди оборвались с тихим всасывающим звуком, вся алая масса вздрогнула и поднялась вокруг Ярола, и он, совершенно позабыв о друге, направил все силы на безнадежную попытку освободиться. Ибо боролась лишь часть его — только часть его существа противилась извивающейся мерзости, а в глубине сознания звучал ласковый, соблазнительный шепот, и тело жаждало сдаться…

— Схар! Схар и’данис… Схар мор’ларол… — молился он, хватая воздух ртом и почти теряя сознание. Повторяя детскую, забытую много лет назад молитву, он повернулся боком к центру шевелящейся массы и стал топтать тяжелыми сапогами алых, извивающихся вокруг червей. Они отползали, дрожа и сворачиваясь; сзади, он знал, тянулись к горлу другие, но по крайней мере он мог сражаться, пока не придется взглянуть в зеленые глаза…