БП 20 (СИ) - Зурков Дмитрий. Страница 17

- Алексей, голубчик, вы нам откройте и покажите, где караулка. Мы сами разбудим вашего унтер-офицера, и он не будет иметь оснований на вас злиться!

С той стороны раздаётся лязг железа, калитка открывается и бдительный караульщик пропускает всех внутрь, притормаживая, тем не менее, Стёпку.

- Ты эта... Тут посмотри, а я дальше провожу...

- Вот-вот, я тоже здесь останусь, покурю на свежем воздухе. - Поддерживает идею патлатый, доставая из кармана шинели пачку папирос. - Угощайся, братец, не стесняйся. Да бери, бери ещё парочку. Нелегка солдатская доля, да?..

Прикуривая от спички, поднесённой тем же участливым собеседником, Стёпка краем уха вдруг слышит какую-то возню за воротами, но в тот же миг ребро ладони патлатого сильно бьёт его по шее и Стёпка проваливается в темноту...

Спустя минуту раздаётся скрежет замка и тяжёлые створки ворот, не торопясь, начинают распахиваться. "Патлатый", стянув с бритой головы парик, вытягивает из-за пазухи и надевает папаху, затем оттуда же появляется красный шарф, которым он начинает размахивать над головой, повернувшись к Кронверкской набережной.

- Ильюха, сигнал! - Из-за ворот доносится голос прапорщика.

- Даю, Кот, даю! - Шарф продолжает реять в воздухе...

Через минуту на набережной появляются два грузовика с красными флагами, битком набитые солдатами, их сопровождает казачья сотня. И только очень внимательный взгляд может отличить малиновые лампасы уральцев от красных донских. Колонна проезжает мост и втягивается в ворота крепости...

*

Что бы там не говорили, а птицы и животные, всё же, обладают хорошей памятью и способны обмениваться информацией внутри своей стаи. Настал день, когда взбалмошные сороки и вороны снова увидели человека, всегда нёсшего им смерть из палки, изрыгающей огонь, дым и разящую дробь. Быстро поделившись этой новостью с бродячими собаками, они на всякий случай убрались подальше, оставив, как водится, несколько наблюдателей из числа самых шустрых пернатых. Прошёл день, второй, третий, но ОН не появлялся. Постепенно радостно каркающие и всё более наглеющие стайки пернатых оккупировали все деревья вокруг Александровского дворца, находя себе пропитание "от щедрот царского стола"...

Николай страдал... Боли в изуродованном ожогами лице, в правой руке, лишённой двух пальцев, в повреждённых связках в колене, несмотря на все старания небольшой армии медиков, возглавляемых общепризнанным кудесником академиком Павловым, не исчезли до конца, и периодически напоминали о себе изнуряющими приступами. Он старался терпеть эти муки, но сил надолго не хватало. И тогда оставалось последнее средство - инъекции морфия и алкоголь. Одурманенный ими, он бесцельно ковылял по коридорам дворца и лишь изредка, уступая слёзам и мольбам любимой Аликс, выходил на воздух. Исчезли мечты и желания. Стали недоступны былые увлечения колкой дров, прогулки на велосипеде и лыжах всей семьёй, былая страсть к городкам и гантелям. Даже папиросы с любимым турецким табаком вызывали боль в неправильно сросшихся губах, разорванных при взрыве огнемёта.

Оставалась одна мысль, а точнее приговор, который он, считавший себя ещё совсем недавно "Хозяином земли Русской", вынес сам себе - не нужный никому калека... Почти никому. Аликс и дети уже привыкли к его новому обличью, но, всё же, он несколько раз ловил их взгляды, когда они думали, что он их не видит. В глазах были жалость и страх. И Мама, когда приезжала навестить, испуганно отводила глаза. Николай и сам не мог без содрогания смотреть на эти уродливые, бугристые шрамы. Хоть из помещений, где он обычно бывал, и убрали все зеркала, но его изуродованное лицо могло глянуть на хозяина и с полированной поверхности серебряного подноса, и из глубины книжных полок, закрытых стеклянными дверцами...

Но это - семья, самые близкие, родные и любящие его люди. А вся остальная Россия отвернулась от него. Теперь у всех на слуху был Регент Империи Великий князь Михаил, его, Николая, младший брат. Доверчивый, легкомысленный и иногда бесшабашный Мишкин вдруг в мгновение ока превратился в сурового и иногда, по всеобщему мнению, излишне жёсткого правителя. Во всяком случае, не стал внимать доводам старшего брата, что сначала надо окончить войну, а потом уже бороться с инакомыслием. На фронте дела у него пошли удачно, одна Барановичская операция чего стоит, хоть и докладывали Николаю немногочисленные оставшиеся преданными люди о том, что требованием немедленно развернуть Гвардию в помощь Келлеру, Михаил чуть не довёл старика Алексеева до апоплексического удара. А сейчас собирается таким же гусарским налётом навести порядок в забастовавшей Столице. Дай Господь ему в этом удачи!.. Он, Николай, уже не может ничего сделать и ни на что повлиять. Ему остаётся до конца дней своих только терпеть боль и молиться.

Как-то незаметно он привык почти весь день проводить в своем старом рабочем кабинете и частенько оставался там же на ночь. И всё чаще во время бессонных ночных бдений в кабинете его посещала мысль о самоубийстве, и тогда он доставал с полки спрятанный за книгами револьвер, позаимствованный из оружейной коллекции. Искушение было велико! Одно нажатие на курок и исчезнет всё - боль, душевные муки, чувство собственного бессилия и затягивающее, как омут, отчаяние. Последним барьером оставалась лишь искренняя вера в Бога и отвращение к страшному греху самоубийства. Но всё чаще и чаще револьвер оказывался на столе и, подобно магниту притягивал к себе. Спасло только чудо - в очередной раз потянувшись за оружием, Император неловко, левой рукой, свалил на пол книгу. И строчка на открывшейся странице, как током ударила по нервам!..

"Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя"!..

Ночь снова была бессонной, но ниспосланное свыше откровение придало сил. Пусть он перестал быть Императором, но остался Мужем и Отцом! Нежно любимая Аликс, дочери, Алёшка, его долгожданная надежда и наследник! Отныне он будет жить ради них!..

Так он думал ещё вчера утром. Но Господь, сниспослав откровение, тут же дополнил его испытанием... Для Николая не было секретом, что Фамилия не любит ни его, ни Аликс. Что все эти дядюшки и прочие родственники в открытую составляли "русскую Фронду". Но он и не подозревал, что человек их круга, в чьих жилах текла кровь нескольких поколений Романовых, способен на такое!..

Великий князь Кирилл Владимирович прибыл со своим Гвардейским экипажем в Царское Село, объяснив свои действия волнениями в Столице и необходимостью усиления охраны Императорской резиденции. Между ними никогда не было близких отношений, но в тот момент Николай был благодарен своему кузену... Который чуть позже объявил его с Аликс арестованными, а девочек и Алексея - заложниками. И, чтобы спасти своих детей он, Николай, должен отменить указ о назначении Михаила Регентом и на его место назначить Кирилла!

Запертый, как узник в подземелье, в своём кабинете, Николай всё это время молился, надеясь, что Господь подскажет правильное решение, но Небо было глухо к бывшему Императору...

*

Хоть планы дворца, считавшиеся супер-пупер секретными достать Фёдор Артурыч не смог, но информационную поддержку операции оказал достаточную. Через нашего давнего знакомца доктора Водкина, ныне успешно занимавшегося физиотерапевтическим и аптечным бизнесом в Царском Селе. Затюканный ранее злопыхательством и интригами коллег по службе и поимевший на этой почве тесную дружбу с различными спиртосодержащими жидкостями, доктор после реабилитации в Институте и регулярного воздействия мягких и незаметных женских чар со стороны внезапно обретённой супруги изменился до неузнаваемости. В большей степени это выразилось в проявившихся способностях заводить нужные знакомства и по крупицам собирать и анализировать информацию, поступающую от многочисленных пациентов из числа дворцовой бюрократии во время сеансов лечения. Информацию очень нужную для нас, поскольку являлся теперь Евстафий Иванович кем-то вроде резидента, нашими глазами и ушами в Царском Селе. Мы ещё только собирались в дорогу, а "волшебная птица радива" шифрованным сообщением уже начирикала ему, чтобы встречал гостей, которые будут разбираться в вопросе кого можно брать в заложники, а кого - нет. И, соответственно, - кому это дозволено, а кому и поплохеть может от такой наглости.