33 отеля, или Здравствуй, красивая жизнь! - Толстая Татьяна Владимировна. Страница 5

“Да ну на фиг”, – подумал Шибов, уходя от курильщиков, направляясь к месту, где должен был через пару часов начаться фестиваль, то есть уходя от курильщиков к поэтам, то есть уходя от своих к своим.

Валерий Панюшкин

Дьяволецца и Зеленый источник

Дьяволецца

Кресельный подъемник довез меня до одного из пиков, образующих чашу на вершине горы Дьяволецца, и остановился. Служитель внизу, видимо, дождался пока последний горнолыжник (то есть я) доедет до вершины, и закрыл трассу. Начиналась метель.

Кресла подъемников раскачивались, ветер свистел в сочленениях тросов и блоков, а еще оторвал кусок дерматина от кресла и хлопал этим лоскутом о железную стойку, как будто предлагая мне танцевать джигу потерянного в горах.

“Эк меня занесло! – процитировал я горам стихотворение Бродского, а потом еще на всякий случай процитировал повесть Пушкина: – Ну, барин, беда, буран!”

Положение мое не казалось мне пугающим. Я испытывал разве что некоторое беспокойство от одиночества и высоты. Сколько здесь? Три пятьсот над уровнем моря? Высота, на которой с непривычки чувствуешь как будто бы брешь в груди. Это даже приятно, если не засиживаться на высоте долго и ночевать ниже, чем катался.

Из-под моих лыж в долину, окутанный снежной поземкой, спускался ледник Мортератч. По правую руку внизу виднелся Санкт-Моритц. Там уже была совсем весна. Даже отсюда, сверху, легко можно было различить желтые пятна цветущих лапчаток, сиреневые поля цветущей вероники и белые поля цветущей ветреницы. Мы и на ледник-то забрались, собственно, потому, что в самом Санкт-Моритце снег был уже тяжелый и мокрый, а снежные пушки не могли уже заделать проталин на горных склонах – слишком теплые были ночи.

Я оттолкнулся и поехал вниз, туда, к вероникам и ветреницам. Первые метров двадцать спуск был почти отвесным, но дальше трасса становилась более пологой, и встречный ветер затормозил мое движение. Приходилось идти вниз по склону коньковым шагом, и, пройдя метров двадцать, я всерьез утомился. Если честно, я впервые встретился с ветром такой силы, чтобы нельзя было катиться против него с горы.

Или просто это я в дурной спортивной форме? Разнеженный курортник?

Накануне вечером мы приехали в Санкт-Моритц большой компанией. Железная дорога из Цюриха проложена так, как если бы проектировщики нарочно искали живописные виды. В Санкт-Моритце на станции нас встретили водители отеля Badrutt’s Palace. Они были в ливреях, фуражках и на двух роллс-ройсах. Не дали нам прикоснуться ни к чемоданам нашим, ни к лыжам. Весь наш багаж как-то сам собой перекочевал в гостиницу, чемоданы сами собой разместились в номерах, лыжи сами собой разместились в лыжных комнатах. А мы, покачиваясь в кожаных креслах, не заметили движения. Да вот уж и стояли посреди лобби, украшенного альпийскими первоцветами. И заместительница директора говорила нам:

– Пейте побольше воды, мы тут довольно высоко над уровнем моря, – но вместо воды угощала шампанским.

Какая уж тут спортивная форма?!

Задыхаясь, я прошел еще немного коньковым шагом вниз по леднику навстречу ветру и совершенно выбился из сил. Ехать мне было недалеко. Примерно в километре ниже по склону виднелась большая станция, просторное шале, куда приходил из долины “чемодан” или “кирпич” – кабина фуникулера человек на сто, которая, несмотря на метель, до сих пор курсировала. На этой станции был магазин лыжной амуниции, центр катания на собачьих упряжках, спасательная служба и кафе, где остались мои приятели, не склонные к спортивным подвигам, а склонные к глинтвейну. Мне надо было всего лишь добраться до этой станции, чтобы опять оказаться в условиях самого комфортного горнолыжного курорта в мире. Но я не мог преодолеть этот чертов километр вниз по склону против ветра.

С каждой секундой на трассу, которая была идеально выровнена с утра, ветер наметал всё больше и больше свежего снега. Практически подо мною была уже снежная целина. Я подумал, что легче, наверное, будет катиться не по самой трассе, а по распадку вдоль нее – по крайней мере, меньше ветра. Я спустился в распадок и тут только понял, какую совершил ошибку.

Этот распадок, лощина или, не знаю, как назвать, представлял собою что-то вроде аэродинамической трубы. Если наверху на трассе ветер просто тормозил движение лыжника, то на дне распадка ветер выл, как тысяча волков, и сбивал с ног. Я упал. Довольно быстро надо мной стал образовываться сугроб. “Идиот!” – подумал я. На трассе можно было хотя бы надеяться, что меня заметят и приедут за мной на снегоходе. А тут, на дне оврага и под сугробом, кто тебя заметит, придурок?

Нелепее всего было то, что эта моя смерть в снегах происходила не в диких Гималаях, не в Арктике, а всего лишь в километре от самого комфортабельного, самого обустроенного и самого лакшери-лакшери горнолыжного курорта на свете.

Сугроб надо мною рос. Я попытался воспользоваться телефоном, но телефон не ловил сеть. Попытался выкарабкаться из сугроба, но лыжи служили мне якорем, и всё никак не получалось их отстегнуть.

Тем временем совсем рядом, на расстоянии ружейного выстрела, вились причудливо по цветущим склонам мостовые, вымытые с мылом. Сверкали витрины бутиков. Фланировала респектабельная публика. Мужчины, одетые не теплее, чем в пиджак. Женщины, не нуждавшиеся в одежде теплее шали. А я лежал под сугробом, как Умка – белый медведь, и над моим носом от теплого еще дыхания протаивало в снегу окошко. Я, который накануне и сам фланировал по вымытым с мылом мостовым Санкт-Моритца.

Мы пошли с приятелем купить мне пиджак. Готовясь к горнолыжному отдыху, я как-то не подумал, что в отеле “Бадрутц” ресторан с мишленовскими звездами и что неплохо бы выходить к ужину в пиджаке.

Ходили из бутика в бутик, примеряли на меня одежду, болтали про всякие глупости, приятель придирчиво меня оглядывал, расстегивал мне пуговицы на обшлагах… А приказчицы, слыша, что мы разговариваем по-русски, позволяли себе обсуждать нас по-итальянски: “Guarda come sti finocchi son dolci! Sto vecchio che scieglie la giacca al suo moroso!” [1]

Наконец мне удалось отстегнуть лыжи. Я вылез из-под сугроба, но двигаться без лыж по глубокому снегу было почти невозможно. Пришлось выудить из сугроба и лыжи тоже. Кое-как мне удалось прицепить их обратно. И расстегнуть ботинки. Пережидая порывы ветра, я двинулся к станции, шагая на горных лыжах, как шагают на беговых. С моей скоростью идти до станции было не меньше суток. Каждые двадцать шагов ветер валил с ног и принимался растить надо мной сугроб.

Когда я упал в десятый раз или в двадцатый, вдруг показалось, что под сугробом моим тепло и спокойно. Я припомнил вдруг во всех подробностях вкусов и запахов, как накануне вечером мы ужинали местной достопримечательностью – пиццей с трюфелями. Причем тесто в этой пицце было не толще бумаги, а трюфелей, нарезанных прозрачными ломтиками, лежала на пицце целая благоуханная гора.

Заметаемый в сугроб, я лежал и чувствовал запах трюфелей почти физически. Еще мне виделся раклет, который готовили нам на закуску в беседке у входа в ресторан. На огромной раскаленной стальной доске, по которой расплавленный сыр стекал примерно с тою же скоростью, с какой я теперь спускался вниз по склону. Впрочем, я и не спускался больше. Упал, сбитый с ног очередным порывом ветра, и лежал под сугробом, явственно ощущая запах трюфелей, теплого сыра, крохотных картофелин, оттаявшей земли, апельсиновых духов соседки, лепестков миндаля, летевших над садом, и глициний, обвивших перголу…

Стоп! Встать! Подъем! Банзай! Джеронимо! Какие глицинии?! Какой миндаль?! На высоте Санкт-Моритца в апреле еще слишком рано для миндаля и глициний! Ты просто спишь, идиот! Лежишь под сугробом на леднике и замерзаешь! Встать! Шагай вниз! Семьсот метров!